ары тарелок. Холодильник обещали забрать позже. Все это время, пока бабушка, дедушка и папины друзья опустошали квартиру, мама наблюдала, не вмешиваясь. Лишь подбирала какие-то мелочи, вроде накидок на кресла или кухонных полотенец, которые ей подарили. Когда все вынесли, я пошла спать.
Утром проснулась в абсолютно пустой квартире. Я натянула на себя папину толстовку – она выпала из шкафа, а никто не заметил. Отцу остались гараж, машина, «внутренности» дома, а мне и маме – голые стены. Все честно, но жутковато. Я танцевала в пустой квартире, испытывая ощущение свободы, счастья и грусти одновременно. Мама удивленно наблюдала мою необъяснимую радость. Несмотря на потерю семьи в классическом ее понимании, в тот момент я испытывала легкость. Родители часто ругались, дрались, обзывали друг друга. Мама постоянно просматривала папины карманы, бардачок в машине, следила за ним. Я невольно переживала за нее и тоже невидимыми движениями проделывала все манипуляции вместе с ней. Ссоры и слежка привели к тому, что и я волновалась каждый вечер, во сколько придет отец, с кем он выпивает, задержится ли на рабочей встрече. Стук в дверь – а у папы он был особенный, он выстукивал определенную мелодию – звучал как музыка. Сердце начинало стучать быстрее, эндорфины попадали в кровь, я радостно бежала открывать. Однажды в ожидании папы я, не задумываясь, «настучала» по кровати его мелодию. Мама подумала, что он стучит в дверь, а на площадке никого не было. Ох и досталось же мне!
Она тяжело переживала развод, часто грустила. Я не знала, что сказать, как подойти. Поскольку ей всегда было важно, как мы выглядим в глазах других, а разводы в то время не пользовались популярностью, она была в отчаянии. Когда я пыталась ее обнять, мама раздраженно меня отталкивала. Любые мои поступки подвергались критике.
– Ты плохо пылесосишь!
– Почему посуда в раковине грязная!
– Ты что, на 5 не могла контрольную написать?!
– Почему на танцах других хвалят больше тебя?
Тогда я хваталась за тряпку, губку или начинала делать уроки по несколько часов подряд. Но вновь приходила мама, и все начиналось сначала.
– Сядь ровно!
– Не сутулься.
– Что ты смеешься, как дурочка?!
Как бы я ни старалась, ничего не получалось. Никогда я не достигала планки, поставленной мамой, а если и пылесосила идеально, то обязательно находилось что-то еще, за что можно отругать. Поначалу она отправляла меня к городской бабушке набрать картошки из подвала. Дед всегда высыпал все, что было дома, пока бабушка не попросила больше не приходить. Тогда я подумала, что, возможно, чем-то ее обидела, раз она меня выгоняет. Родился план: я нашла дома дорогой поднос фирмы Zepter – маме подарили его за то, что она разрешила провести презентацию посуды для друзей у нас дома, – и пошла дарить его бабушке. Когда я пришла, она лежала на диване и читала газету. Я сняла сапоги, зашла в комнату и сказала, что у меня для нее подарок – дорогой поднос. Бабушка, не отрываясь от газеты, попросила уйти из ее дома, не дарить ей ничего и передать маме, чтобы овощи та покупала в магазине. Ком подкатил к горлу. «Только не реветь», – проговаривала я себе много раз. Затем положила поднос на стол и ушла.
Я не знала, как сказать об этом маме. Принять то, что меня здесь больше не желают видеть, – это одно, а признаться в этом вслух – совсем другое. В голове я прокручивала разные варианты, вспоминала, не обидела ли чем-то бабушку с дедушкой, но вариантов ответа не было. Я тихо прошла в комнату и закрылась. Мама крикнула из кухни:
– Где картошка?
– Не принесла.
– Почему?
– Не было.
– Завтра сходи.
– Я больше туда не пойду.
– Еще чего! А из чего прикажешь готовить? Пойдешь как миленькая!
– Не пойду. Мне сказали больше не приходить, – тошнота подкатила к горлу, я практически выблевала эти слова.
– Ты что-то им сказала? Сделала? Почему они отказали?
– Я здесь ни при чем! Я не виновата!
И разрыдалась. А мама лишь злобно посмотрела на меня и ушла. Есть было нечего. Нечем рассчитываться за обеды в столовой, живот предательски бурчал на уроках. Из школы я приходила голодная, каждый раз открывала пустой холодильник, пересчитывала банку соленых огурцов, банку лечо и закрывала. Наполнение холодильника всегда состояло из этих двух банок, но я каждый раз с надеждой открывала белую дверцу снова и снова. Ничего не менялось.
Я любила после школы заходить к лучшей подруге в гости. Ее мама была обычной рабочей, жила семья небогато, но готовила она потрясающе: всегда стряпала рогалики с джемом, песочные печенья, а перед Пасхой – много куличей с изюмом и божественную творожную пасху с черносливом, курагой и изюмом. Воспоминание о вкусе этой пасхи я пронесла через много лет и каждый год пытаюсь повторить рецепт, но при всем разнообразии и доступности ингредиентов, увы, не могу. Я уплетала творожную пасху и каждую секунду повторяла, что она невероятная. Тогда Ксюша взяла банку и положила мне туда одну треть. В тот момент я была самым счастливым человеком на свете. Принесла лакомство домой и предложила маме попробовать. Она сказала, что это странное блюдо и «пусть Ксюшина мама его и делает». Мне было все равно, я с наслаждением доедала угощение, мечтая, что когда-нибудь приготовлю такое же. По воскресеньям с рынка мама приносила немного еды, зачастую сосиски, вкус которых напоминал траву и резину, и печенье. По утрам она делала бутерброд, разрезая сосиску на четыре части и подогревая ее в микроволновке. В школе я тоже иногда покупала сосиску в тесте. Редко когда получала полтора рубля, однако тут сосиски были вкусные, молочные.
Однажды я так расстроилась, что нечего поесть дома, что даже разревелась. Мама наругалась, сказав, что я «совсем обнаглела». Но тогда она как раз смотрела кулинарную программу и – «так и быть» – решила что-то приготовить. Я с нетерпением ждала нового блюда, и как же удивилась, когда мама поставила на стол форшмак из селедки! Редкий случай, когда я ела селедку, а тут еще и в виде фарша, и с луком. Я снова рыдала. Мама злилась, обзывала меня неблагодарной и отправила делать уроки. Каждый день, приходя с работы, она начинала меня отчитывать. Вывести ее из себя могла любая мелочь. Иногда она срывалась за то, что в раковине лежит грязная тарелка, иногда за кофту на полу, иногда за то, что мне нужно тщательнее пылесосить. Я приходила из школы на пару-тройку часов раньше, старалась быстро сделать уроки, помыть посуду, да и вообще все помыть, пропылесосить, протереть пыль и погладить. Сначала я ждала похвалы, потом просто боялась, что меня отругают.
Так я начала развивать в себе трудоспособность и многозадачность. Прибегая домой, я хваталась за посуду, параллельно грела сосиски в микроволновке, бегом прибирала все вещи, фоном включала сериал про пришельца «Альф» и вытирала пыль. Сериал этот я любила, но смотреть было некогда, единственная возможность – во время уборки. Мне так понравилось смотреть фильмы фоном, что домашние задания тоже стали проходить под звук телевизора. Мама ругалась, считая, что я не могу делать уроки качественно под очередной сериал. Было стыдно, но у меня получалось.
Мама ослабила ругань и недовольство, когда у нее появился молодой любовник. С одной стороны, она была добрее ко мне, не кричала, а с другой, этот парень вел себя весьма нахально и просто сводил меня с ума. Он ушел от жены и поселился у нас. Квартира была небольшой, слышимость отличная. В моей комнате не было двери, и, чтобы не слышать ночные утехи, я включала громкость телевизора на полную. Помогало не очень. Я закрывалась подушкой и засыпала, ночью просыпалась под орущий телевизор и выключала его в надежде больше ничего не услышать. С утра мама ругалась, что я допоздна смотрела ТВ, а я молча кивала и не могла открыто сказать, что не могу больше слушать охи и ахи чужого мужчины. Я старалась убираться, хорошо учиться, однако ничего не помогало.
Мама всегда ставила в пример одноклассниц или детей друзей, кто умнее, красивее или аккуратнее. Жизнь в хрущевке напоминала жизнь на пороховой бочке. Однажды утром прорвало унитаз! Фонтаном, душистой коричневой струей. Наши соседи-алкоголики постоянно спускали разные предметы, это была их индивидуальная запатентованная игра. Вылетало все это у нас. Нельзя было угадать, когда наступит извержение и что нам посчастливится получить в следующий раз. Часто, уходя из дома, мы затыкали унитаз большущей гирей. Поднять ее было невозможно. Чтобы сходить в туалет, приходилось дожидаться маму.
Учеба в институте и работа затянули, я почти перестала думать об обидах и родственниках, как вдруг позвонил отец. Он звонил редко и по особым случаям, чаще всего негативным. В этот раз был очередной выстрел в сердце:
– Ты должна приехать. Бабушка умирает.
Что? Кто? Человек, который от меня отказался, как только родители развелись? Который прогонял меня, ребенка, когда я приходила за картошкой, потому что нечего было есть? Бабушка? Я не называла ее так много лет, для меня она так и осталась далеким родственником, «папиной мамой». Слезы выступили на глазах, я не понимала причины: возможно, стало жаль отца, он действительно переживал; возможно, вспомнила всю боль от нашего общения. В тот момент вылезли только болезненные слова, которые она произносила. Вспомнила, как мы с папой привели пса с прогулки, а бабушка разбила собаке сырое яйцо и пошла готовить ужин. Собаке. Я попросила воды, потому что жутко замерзла, хотелось чего-то горячего. Ответ обжег тогда сердце:
– Подожди, накормлю собаку, потом дам тебе воды.
Сейчас она умирала. Папа просил приехать. И я приехала. Мы почти не общались с отцом, поэтому я не знала, что бабушка болела. У нее был рак груди, лечилась она год. Грудь отняли, однако рак прогрессировал – врачи дали ей несколько дней. Я зашла в квартиру. Бабушка лежала на кровати и плакала. Дед сказал, что она теперь все время плачет, и даже прикрикнул:
– Нина, а ну перестань! Вон Ира пришла! Перестань причитать.