Ом мани падме хум.
Произносить эти слоги было приятно.
Ом мани падме хум.
Он произносил это вслух, снова и снова. Возникало такое ощущение, будто он делает себе массаж ума. От этой фразы он расплывался в улыбке. Его голосовые связки вибрировали, как трубы органа. Становилось щекотно!
Ом мани падме…
— Какого хрена ты тут поешь?
— …хум?
На пороге комнаты стояла Энджел, уперев руки в бедра: белокурая хмурая богиня.
— Ты что — молитвы распевал? — требовательным голосом спросила она. — Черт возьми, ты что — правда молился? Боже мой. Пожалуйста, скажи мне, что я ошиблась. Ну, скажи же.
— Но я действительно пел. И ты попробуй. Это просто восхитительно. Повторяй за мной: Ом мани…
— Нет! — Энджел прикрыла уши ладонями. — Нет, нет, нет и еще раз нет. У меня совсем не то настроение, чтобы петь молитвы.
— Но ты расслабишься, дорогая. Ты вся как будто в тугую пружину закручена. Можешь, конечно, попробовать много раз повторить Рэндольф, но я не уверен, что эффект окажется тем же самым. А кстати — раз уж мы заговорили начистоту: кто такой этот Рэндольф?
В глазах Энджел показалось жестокое торжествующее выражение.
— Это имя, которое я дала своему вибратору.
Жук обдумал эту информацию. Задумчиво кивнул.
— А я думал на Рэндольфа Черчилля или Рэндольфа Скотта[73]. Что ж, — улыбнулся он, — надеюсь, я был на должном уровне.
— Знаешь, что делают эти кроманьонцы, которых ты называешь «ребятами»? Помимо метания ядер в бойлеры? Они учат моего восьмилетнего малыша свежевать опоссума.
— Вот это да!
— Да-да, «вот это да»! И он весь вымазан опоссумьими кишками. А потом он со своими очаровательными новыми друзьями собирается его жарить. Откуда такой рецепт? Из «Кулинарной книги выживания» Марты Стюарт[74]?
Жук ощутил волну очень темной энергии, как будто ему в самую душу выстрелили из «Тазера». Он подумал: Интересно. Откуда же это взялось? И ответ пришел к нему сразу же: это было отвращение при мысли о том, что одно живое существо превращают в пищу для других существ. Внезапно одна мысль о поедании мяса сделалась ему омерзительна. Чудно — он ведь всегда любил чизбургеры.
— Думаю, они собираются приготовить жаркое из опоссума. Это же часть «живой истории». Чтоб все было подлинным. Согласись, нелепо было бы рядиться в солдатскую форму тысяча восемьсот шестидесятых — и в таком виде поедать пиццу или «бигмаки»? — Он улыбнулся. — Бьюкс говорит, что получается не так уж плохо, если влить туда побольше соуса «Табаско».
— Какая мерзость, — сказала Энджел. — Да еще, наверно, эта гадость заражена бешенством. Я велела Барри идти со мной в дом, а он отказался. И что ты думаешь — кто-нибудь из этих захотел мне помочь? Ничего подобного. Просто стояли там и смеялись.
— Ну, я бы не стал принимать это на свой счет. Они всегда себя так ведут.
— Это было унизительно. А теперь я возвращаюсь в спальню — а ты тут распеваешь молитвы! Может, и ты тоже стремишься добиться какой-то подлинности, а? Это просто кошмар какой-то.
— Знаешь, дорогая, эта мантра, которая почему-то так раздражает тебя, дошла к нам через века от самого Авалокитешвары.
— Нет уж, избавь меня.
— Абсолютно точного перевода этой мантры нет. — Жук рассмеялся. — А нам-то, западным людям, вечно подавай буквальный перевод! Но самое главное в этой идее — если только это можно назвать идеей, — вот что: если мы сделаем мани нашим прибежищем, то Ченрезиг никогда не оставит нас…
Энджел смотрела на него округлившимися глазами.
— …и в наших умах возникнет самопроизвольное благочестие, и Великая Передача осуществится без малейших усилий. — Жук подмигнул ей. — Славно задумано, правда?
Энджел сидела на краешке кровати. И смотрела на Жука.
— Жук, — наконец заговорила она, — пожалуйста, скажи мамочке, что ты все это выдумал. Это же просто кусок твоего романа, правда? Ну конечно. Ты взял все это из романа.
— О нет. — Жук покачал головой и снова улыбнулся. — Я бы никогда не додумался до столь глубокой мысли. — Он рассмеялся. — А еще, вдобавок к этому странному покою, который я теперь ощущаю, я вдруг понял, какой же страшной дрянью были все мои романы. Мне следовало бы расстроиться и разозлиться — ведь я столько времени и энергии на них потратил, и все впустую! Но мысль о том, что это просто бездарная писанина, — она дарит мне… освобождение. — Жук радостно помахивал руками, будто человек, наконец-то освободившийся из тюрьмы. — Почему я чувствую себя таким чертовски счастливым?
Энджел стояла и не шевелилась.
— Но вернемся к мантре, — продолжал Жук. — Этот комментарий к Авалокитешваре оставил Дилго Кхьентце Ринпоче. Ого! Откуда это все берется? Сам не знаю. Ринпоче означает «бесценная драгоценность». Нет, нет, мисс Воинственная Безбожница, — засмеялся Жук, — речь тут не о золоте и не о жемчуге. Это просто синоним слова «лама», или «учитель».
Энджел оглядывалась вокруг, будто мысленно вызывала по номеру 911 санитаров «скорой помощи», чтобы они явились из мира духов и спасли ее от свихнувшегося любовника.
Но никто не явился. И она сказала:
— Жук, я ухожу.
Жук улыбнулся и кивнул.
— Да. Да.
— И это все, что ты можешь мне сказать? После всего?
— Ты все поняла, Энджел! Ты все поняла!
— Поняла… что?
— Что теперь мы должны пойти каждый своим путем… чтобы потом оказаться в одном и том же месте! — И Жук торжествующе воздел руки вверх.
— Ну, ладно, — проговорила Энджел успокаивающим тоном, собирая свои вещи и забрасывая их в сумку. — Сейчас мамочка уходит. У-хо-дит. У-хо-дит. Прямо сейчас уходит. До… сви-данья.
Через несколько минут, читая про обычай посыпать погребальные пелены Далай-лам пластинками золота и шафраном, Жук услышал крики:
— Барри! Барри! Живо в машину! Я сказала — сию минуту, молодой человек! Нет, бросай штык!
Послышался шум зажигания: шипение газа, вращение поршней и внезапное яростное шуршание по гравию.
Потом… тишина. Смех.
Тишина. Прекрасная тишина.
Жук задумался: Может быть, тишина — это звук вечности?
Да!
Глава 45Сколько названий частей тела в одном предложении
КИТАЙ УГРОЖАЕТ «УЖАСНЫМИ
ПОСЛЕДСТВИЯМИ», ЕСЛИ США
ЗАПУСТИТ СПУТНИК С ДАЛАЙ-ЛАМОЙ
НА ОКОЛОЗЕМНУЮ ОРБИТУ
НАД ТИБЕТОМ.
Президент сидел, мрачно уставившись на заголовок статьи в газете, что лежала перед ним.
— Мне казалось, вы говорили, что у нас все под контролем.
— Я говорил вам, что мы стараемся все поставить под контроль, — уточнил Фэнкок.
— Удобная отговорка, Рог.
— Сэр, — усталым голосом принялся объяснять Фэнкок, — эта операция состоит из нескольких фаз. Фазы бывают даже у Луны.
— Хорошо. Давайте и дальше сыпьте отговорками. Так когда же мы наконец минуем вашу Луну и попадем на седьмое небо?
— С моей точки зрения, сэр, даже вчера — слишком отдаленный срок.
— Запуск назначен на среду, Рог. А сегодня пятница.
— Да, это так. Впереди маячат очередные выходные, посвященные государственным делам. Будьте уверены, сэр, что ближайшая среда — это инь и ян, пуп, целеполагающая точка, последний предел и решающий момент моего существования. Еще никогда в жизни я не ждал среды с таким томлением.
— Что означает вся эта ахинея? — громко спросил президент.
— Означает она, сэр, — отвечал Фэнкок, повышая голос по примеру президента, — что в четверг либо я предстану перед вами и станцую джигу, пускай даже с риском выглядеть смешно, либо мое безжизненное тело найдут висящим под потолочной балкой в зале договоров с индейцами.
Президент глядел на него непонимающе.
— Почему именно в зале договоров с индейцами?
— Там потолки высокие. И балконы удобные. Осечек не должно быть.
— Вчера мне опять звонил Фа.
— Да, я читал расшифровку вашей беседы. Как я всегда это делаю после ваших разговоров с мировыми лидерами.
— И какое у вас сложилось впечатление?
— Что президент Фа тоже спит и видит, чтобы среда поскорее мелькнула в зеркале заднего обзора. Сэр, давайте признаем хотя бы…
— Ради бога, Рог, не ходите вокруг да около.
— …что президент Фа в данном случае рискует куда больше, чем вы. Так или иначе, в четверг вы все равно будете сидеть за этим же самым столом, оставаясь Президентом Соединенных Штатов. А вот президент Фа в четверг может оказаться совсем в ином положении. Для него это вопрос жизни и смерти. Так сказать.
Президент задумался.
— Я уловил в его голосе некоторое напряжение. Да еще эти сообщения о том, что он теряет вес, странно себя ведет… Нам точно известно, что у него все в порядке с головой?
— Мне остается только молиться, чтобы это было так, сэр. Если же нет… Нет, об этом я все-таки предпочитаю не думать.
— Рог, ставки здесь очень высоки.
— Я прекрасно это сознаю.
— Да, пожалуй, я зря позволил вам уговорить меня.
Фэнкок изумленно посмотрел на него. Этого только не хватало.
— Вот как? Ну, в таком случае, это я напрасно позволил вам уговорить меня взяться за эту проклятую работу!
Оба сердито взглянули друг на друга.
— Ну, полно вам, Рог. — Это было сказано мягким тоном.
— Мне не нравится, когда с меня снимают мерки для гроба. Если до этого дойдет, то я готов лишиться работы. Не в моих это правилах — сваливать ответственность на других. Вы и сами должны это знать.
— Знаю. Но что, если Фа не сумеет сдержать своих генералов… Что, если они подстрелят эту проклятую штуковину? Тогда что? Кстати, почему мы назвали эту штуку «Ступник-Четырнадцать»?
— «Ступа» — название гробницы у тибетских буддистов. А он был четырнадцатым Далай-ламой. Это название предложил Чик Девлин. Честно говоря, мне все равно, как она там называется.