Как же мама с Алексом пережили первые месяцы нашей жизни в Америке? Раз в несколько недель они приходили на ужин к Гринам или водили меня пить чай. Во время этих свиданий мама смотрела на меня с любовью и тревогой – видимо, она понимала, как нелегко ей было бы со мной жить. Кроме того, без меня они с Алексом процветали.
Глава 13Вестник общества, моды и церемониалов
Маме было куда проще найти работу в Америке, чем Алексу. Связи – всё в жизни зависело от связей! Через три дня после прибытия в Нью-Йорк у них состоялось многообещающее знакомство с Хелен Хоге, женой нью-йоркского врача; она работала в универмаге Генри Бендела и уговаривала знакомых шить у него наряды. Хелен оказалась страстной франкофилкой, немедленно прониклась к Татьяне симпатией и устроила ее к Бенделу шить шляпки за 75 долларов в неделю. В песнях Коула Портера[91] в то время говорилось: “Ты красотка в шляпке от Бендела” – то есть этот магазин был по-настоящему знаменит своими головными уборами. В контракте с Бенделом говорилось, что Татьяна будет работать под именем графини дю Плесси – на волне любви ко всему европейскому, захлестнувшей Нью-Йорк с началом Второй мировой войны, знаменитости в мире моды и косметики часто брали себе экзотические титулы. Вспомним хотя бы рубашки и галстуки “графини” Мары[92], косметику “графини” Александры де Маркофф и “княгини” Елены Рубинштейн. Мама радовалась тому, что зарабатывает 300 долларов в месяц, хотя даже с дополнительными 200 долларов от Симона Либермана пара едва сводила концы с концами.
Алексу было куда тяжелее найти работу в журнальном деле. Он понимал, что должен зарабатывать, чтобы обеспечить Татьяну необходимой ей роскошью. Но вместе с тем его родителям предстояло смириться с тем, что сын не будет полностью отдаваться творчеству. Симон и Генриетта воображали, что их сын, переехав в Нью-Йорк, займется наконец живописью – как они мечтали с его школьных лет. В конце концов, он занимался этим с середины 1930-х годов, когда ушел из журнала Vu. Может показаться странным, что Либерманы так мечтали, чтобы их сын посвятил себя искусству, – среди буржуазии богему скорее принято осуждать. Однако, как мы уже знаем, Генриетта с малолетства поощряла в сыне художественные наклонности. За прошедшие годы она полностью убедила Симона, что в этом и состоит подлинное призвание их сына, и содержание, которое Симон положил Алексу по приезду в Нью-Йорк, явно было призвано побудить его вернуться к творчеству. Однако Алекс считал, что ему выдается очень скромная сумма – особенно по сравнению с тем, как жили его родители: апартаменты на Пятой авеню, меха и драгоценности Генриетты. Если не брать в расчет, что отец недавно потерял много денег из-за неудачного вложения, – возможно ли, что скудные финансовые вливания также были призваны разлучить его с Татьяной? Вскоре Алекс понял, что ему надо обрести независимость.
Чтобы успокоить родителей, первые недели в Нью-Йорке он скрывал свои истинные намерения: купил себе мольберт, краски и разложил их в своей крохотной квартирке к югу от Центрального парка, из окон которой открывался великолепный вид. Затем Алекс пригласил отца позировать ему для портрета, чтобы немного усыпить его подозрения. Но пока он писал отцовский портрет (я много лет прожила с этим портретом – в натуральную величину, в крайне реалистичной манере), в голове его роились различные мысли и планы. Разумеется, заработать на жизнь картинами было невозможно, при этом прежде всего надо было удовлетворить потребности Татьяны, которые, кстати, вполне совпадали с его собственными желаниями.
Поэтому Алекс принялся потихоньку подыскивать себе работу. Ирен Лидова снабдила его рекомендательным письмом к Алексею Бродовичу, знаменитому художественному редактору журнала Harper's Bazaar. Бродович, бывший белогвардеец, офицер кавалерии, исповедовал революционный подход к дизайну, вдохновленный русским авангардом, представители которого эмигрировали в Париж после 1918 года. Кроме того, Бродович был прекрасным учителем. Он прославился тем, что нанимал самых талантливых фотографов Европы и Америки и предоставлял им свободу творчества на страницах журнала, знаменитого своими оригинальными и стильными шрифтами и версткой. Бродович пригласил Алекса нарисовать эскизы страниц, посвященных женской обуви. Алекс принес ему макеты, на которых туфли были нарисованы рядом с женскими лицами – как он сам говорил много лет спустя, макеты были ужасны. Бродович, разумеется, отказал ему, и до конца жизни мужчины не сказали друг другу ни слова, а при редких встречах холодно раскланивались. (Бродович исповедовал отшельнический образ жизни и редко появлялся в светском обществе, где Алекс строил свою карьеру.)
Но через несколько недель после приезда Алекс услышал, что его старый друг и бывший начальник в Vu, Люсьен Вожель, тоже недавно перебрался в Нью-Йорк. Теперь он работал помощником Конде Наста, могущественного основателя и главы одноименного издательского дома. Вожель еще до войны дружил и сотрудничал с Настом. (Наст купил журнал Вожеля “Сады мира” и издавал его вместе с другими: House and Garden, Glamour; Vogue – последний выходил уже на нескольких языках.) Алекс знал, что Вожель может хорошо отрекомендовать его самому видному издателю глянцевых журналов во всей Америке. Он пригласил Вожеля на обед, и 28 января Вожель написал Насту нижеследующее письмо, которое дает интересное представление о том, в каком свете Алекс с мамой выставляли в Нью-Йорке свои отношения. (Многочисленные ошибки – свидетельство знаменитой рассеянности Вожеля.)
Дорогой Конде,
Александр Либирманн (sic!) был одним из лучших моих коллег. Он много лет занимался дизайном и макетами Vu.
Он только что переехал в Нью-Йорк, и я решил дать вам знать. Это молодой талантливый художник с превосходным вкусом и хорошим образованием.
Александр Либерманн учился в самой аристократичной французской школе – Рош. Он свободно говорит по-английски и по-французски.
Он приехал в Америку с мадам дю Плисси (sic!), племянницей художника Яковлева, моего большого друга. Мадам дю Плисси потеряла мужа при падении Франции. Он был офицером воздушных войск, и его сбили испанцы над Гибралтаром, когда он напрвлялся в армию де Голля.
Мадам дю Плисси уже несколько лет жила отдельно от мужа. Она – талантливый шляпной дизайнер. На третий день в Нью-Йорке она устроилась модисткой к Бенделу.
Возможно, вам будет интересно познакомиться с Александром Либирманном. Он планирует вернуться в издательское дело либо заняться оформлением витрин – в этом отношении он также весьма одарен.
Сердечно ваш,
Люсьен Вожель
Алекс не питал иллюзий насчет этого письма. Как может краткий период в кресле художественного редактора Vu поразить самого Конде Наста? В ожидании ответа издателя Алекс с мамой отправились на ужин, где Алекс обновил знакомство с еще одним русским эмигрантом, Иваном Сергеевичем Войдато-Пацевичем, сокращенно – Патом. Пат был человек невероятно обаятельный и чрезвычайно одаренный в финансовых вопросах – он уже больше десяти лет служил у Наста консультантом в этой области и единолично спас компанию после Депрессии. Вплоть до 1940 года Пацевич жил в Париже, и они с Алексом уже были мимолетно знакомы. Пацевич тут же сказал, что Алекс должен работать у них в издательстве, и пообещал устроить интервью с легендарным художественным редактором всех трех журналов Condé Nast – Мехмедом Агой.
Доктор Ага (он настаивал, чтобы его называли только так) прославился в издательском доме как Ужасный Турок. Еще один русский эмигрант, Ага был высок ростом и носил монокль. Ранее он учился в Баухаусе и в 1929 году приехал в Америку к Насту, чтобы осовременить его журналы. С тех пор доктора Агу так же глубоко уважали за авангардные взгляды, как и страшились его острого языка и взрывного характера. Фрэнк Крауниншилд, редактор городского отдела Vanity Fair; жаловался, что Ага так раздулся от важности, что в здании надо отвести отдельный этаж, чтобы он не торчал из окон, не прорастал сквозь крышу и не забивал шахты лифтов. Кармель Сноу, редактор Vogue до 1932 года, терпеть не могла Агу – возможно, из-за этой неприязни Vogue потерпел неудачу в состязании со своим главным соперником, Harper's Bazaar. Таков был удивительный человек, Ужасный Турок, который по рекомендации Пацевича принял Алекса у себя в кабинете и презрительно велел ему в следующий понедельник явиться на работу в художественный отдел.
В первый рабочий день Алекс получил задание – сделать макет разворота с модными иллюстрациями. Он потратил на это большую часть недели, и в пятницу его вызвали в кабинет к Are. Тот указал на несколько ошибок в макете и коротко сообщил, что он “недостаточно хорош для Vogue”. Алекс в отчаянии забрал свой скудный недельный зарабаток и поплелся в гостиницу. Найти работу в Штатах оказалось еще труднее, чем он думал. Но в конце дня ему позвонили из приемной самого Наста. Видимо, Пацевич уговорил начальника принять Алекса лично, и секретарь Наста велел Алексу явиться в приемную в понедельник.
Алекса встретил маленький, лысеющий, болезненно застенчивый мужчина с крохотными глазками за пенсне без оправы – в шестидесятилетием Конде Насте, как острила одна из его любовниц, жизни было не больше, чем в лосином чучеле. Однако, несмотря на очевидный недостаток обаяния, революционные взгляды Наста оказали на журналистику не меньше влияния, чем политика его главного соперника, Уильяма Рэндольфа Хёрста. Карьера Наста началась на рубеже веков – в то время он занимался рекламой в еженедельнике Collier's Weekly, и при нем количество подписчиков выросло с двадцати тысяч до полумиллиона. Когда он в 1909 году ушел из Collier, чтобы строить собственную империю, то в первую очередь купил журнал