— Бог мой, — прошептал он. — Господи наш, помоги нам…
— Молчать! — завопил Вулкан, и от этого вопля задрожали балки высоко над их головами. Прыжок Вулкана был настолько стремителен, что Вес не успел даже понять, как это произошло. Только что Вулкан сидел в кресле, и вдруг он нависает уже над Сильверой, схватив его за лицо костлявой рукой. Длинные пальцы впились глубоко в плоть. Глаза вампира яростно пылали зеленым огнем.
— Лелкеш! — прошипел он. — Болван! Я одной рукой могу содрать твое лицо с черепа, пока у тебя не начнут вываливаться мозги! И ты осмеливаешься произнести это имя в моем присутствии? Будь крайне осторожен, крайне! Если я еще раз услышу это имя, я тебе откручу голову, и буду делать это очень медленно, понимаешь?
Вес видел, как крепче сжались пальцы вампира, и глаза Сильверы начали вылезать из орбит. Он застонал, но тихо. Когда его глаза закрылись, вампир ослабил хватку и отошел назад, взгляд его упал на Веса. Моргнув, Вулкан потер себе висок. Весу показалось, что каким-то образом вампиру сделали больно, только он не понял, каким именно. Вес переполз к Сильвере. Священник все еще был жив, только из носа текла кровь.
Принц Вулкан снова сел в свое кресло, закинув ногу за ногу и наблюдая за золотой чашей, в которой вращалась непонятным образом струя песка, словно миниатюрный смерч. Мерцание оранжевого огня камина превратило принца в нечестивую икону с оранжевым лицом и изумрудными глазами.
— Владыка ошибся, — сказал он Весу стальным голосом. — Я сильнее его самого — сейчас. Я усвоил все его уроки, все, чему он мог меня научить, все, что он сам знал. Больше учиться нечему. И он не в силах мне помешать, причинить мне вред. Он ошибся. Я буду вечно молодым, вечно и всегда… — Он хлопнул в ладоши и засмеялся. И звук этого холодного, так похожего на детский, смеха, снова подтолкнул Веса к грани безумия.
Палатазин и Томми пробирались сквозь сумрачные катакомбы, следуя за лучом фонарика. Они поднялись по новому каменному лестничному пролету, оставив позади и внизу лай собак, и теперь обнаружили, что попали в лабиринт обширных комнат с высокими потолками. Некоторые комнаты были пусты, некоторые заняты разнообразным мусором и старыми вещами — коробками, связками газет и журналов, в которых устроили себе жилище крысы, афишами из эпохи счастливой жизни Орлона Кронстина. В одной из комнат фонарик осветил большие корзины, заполненные землей. На контейнерах, стоявших рядом, была видна полуистлевшая надпись «Не кантовать… Стекло… Верх». Потом они нашли первые гробы.
Некоторые были уже открыты, на подстилке из грунта остался отпечаток лежавшего здесь тела. Когда они нашли первый закрытый гроб, Палатазин почувствовал прилив страха и отвращения. Желудок его болезненно сократился, и он знал, что нужно спешить, пока не сдадут его нервы или Бенфилд, оставшийся внизу, не начнет звать на помощь. Он передал фонарик Томми, положил рюкзак на пол и вытащил из него первый кол. Когда он заговорил шепотом, то заметил, что дыхание вырывается изо рта белым облачком пара, как в морозный день.
— Некоторые из них еще спят. Этот, который лежит здесь, может проснуться, как только я откину крышку, поэтому действовать нужно быстро. Не знаю, что получится после удара. Посмотрим. Ты, главное, крепко держи фонарь и направляй свет, чтобы мне было хорошо видно. Понимаешь?
Томми кивнул. Глаза его сияли, словно новенькие монеты, и он с большим трудом сдерживал дрожь в руках. «В кино герои всегда смелые», — подумал он, глядя, как Палатазин берет молоток и кол и делает шаг вперед. Сердце Томми бешено колотилось. Не падал сверху свет факелов, не клубился под ногами морозный дым, как от испаряющейся твердой углекислоты, и не было любимого актера Пита Кушинга, мудрого и неустрашимого. Был только Палатазин с грязным потным лицом, который дрожащей рукой начинал открывать крышку гроба.
Внутри лежал очень красивый молодой человек. Руки его были сложены на груди. Светло-карие глаза с красными прожилками с ненавистью смотрели на Палатазина сквозь туманно-прозрачные веки. Молодой человек был обнажен по пояс, на шее у него была золотая цепочка, остальной его костюм составляли тесные вельветовые джинсы. Томми мгновенно узнал его — это был известный актер, звезда каналов Си-Би-Эс-TB. Он видел этого парня в фильме о продавцах наркотиков «Громовой город». Томми тут же почему-то подумал, что в любой другой ситуации попросил бы немедленно автограф. Но теперь это был один из них.
Палатазин откинул крышку. Когда луч фонаря коснулся лица вампира, тот, еще находясь в стадии между бодрствованием и сном, неловко зашевелился, отодвинулся подальше, рот его беззвучно, но грозно приоткрылся. Палатазин удивленно заметил, что руки вампира сложены на груди таким образом, что добраться до сердца невозможно. Что-то мелькнуло под прозрачными веками — искра сознания, быстрая и холодная, как капля ртути.
Палатазин увидел, куда нужно бить. Он нацелился концом кола на впадину горла молодого человека. Потом он плотнее уперся в пол ногами, присел и взмахнул изо всех сил рукой с молотком. Одновременно взвилась и белая, как кость, рука вампира, пытаясь предупредить удар, перехватить руку Палатазина в кисти, но было поздно. С отвратительным влажным звуком острый конец кола погрузился в горло вампира, теперь его голова была пришпилена. Открылись глаза, сверкая ненавистью, способной испепелить Палатазина. Черный раздвоенный язык вырвался изо рта с отвратительным скрежещущим звуком. Тело изогнулось, обе руки схватили кол и… начали вынимать его из некровоточащей раны.
Палатазин быстро взял новый кол, нацелил острый конец на сердце вампира и глубоко вогнал его одним ударом молотка, словно пробил ножом голову гнилого сыра. Из раны вырвался отвратительный могильный запах, вся грудная клетка словно ввалилась сама в себя, и на миг Палатазину показалось, что он видит в ране черный злокачественный сгусток плоти, пронзенной осиновым колом. Тело вампира яростно билось, корчась в судорогах, рот открылся и закрылся со стуком, напоминавшим выстрел. Красно-черная жидкость, зловонная, распространяющая запах всего, что прячется в темноте, в тенях, в боковых улочках, что убивает, режет, насилует, — начала вытекать из раны, и Палатазин сделал шаг назад, когда черная струйка потекла вниз по груди вампира. Он опасался, что хоть капля этого вещества попадет на него — тогда он будет проклят навечно. Это была отвратительная слизь вампиров, вино Люцифера, вытекающее из треснувшего кубка. Тело вампира вдруг напряглось, затвердело, руки были протянуты в напрасном желании поймать Палатазина! Яростные глаза вдруг загорелись голубым огнем, словно пламя разгорелось внутри черепа. Томми тихо застонал, его, очевидно, тошнило, и отвернулся, но Палатазин чувствовал, что должен досмотреть сцену до конца. Почерневшее лицо вампира впало, словно восковая маска для праздника Хэллувин. Голубое пламя еще несколько секунд пылало в пустых глазницах, потом внезапно погасло. Что-то черное, мрачное пронзило Палатазина — вздох холодного ветра, тихий вскрик, шепот. Мертвое тело вампира начало уже ссыхаться, как ноябрьский желтый лист.
— Боже мой, — хрипло прошептал Палатазин. Его правая рука, та, что ударила вампира, была, казалось, полна энергии, требовала снова и снова наносить удары. Он подхватил рюкзак, повернулся к Томми. Лицо у мальчика было серое, словно у девяностолетнего старика.
— Идем! Ты можешь идти дальше?
— Да, — сказал Томми. Он немного покачивался и опасался смотреть на то, что лежало в гробу, но передал Палатазину фонарик и последовал за ним, держа обломок палки Таракана, будто короткое копье.
Они обнаружили еще двух спящих вампиров и убили их тем же способом. Первым оказался молодой негр, вторым — девочка примерно одного с Томми возраста. Ребенок уже просыпался и потягивался, словно кошка, но все же вампир еще не проснулся полностью и не успел избежать смертоносного удара Палатазина. Когда все было кончено, желудок у Палатазина взбунтовался и его вырвало. Но нужно было продолжать, двигаться дальше. Запас кольев быстро уменьшался.
Еще один закрытый гроб они обнаружили в комнате, где стояли два уже опустевших. Томми отложил свою палку и взял фонарь. Палатазин приготовил все, что нужно, наклонился и отбросил крышку. Внутри, руки вдоль туловища, лежала красивая чернокожая женщина. На ней была белая шелковая блузка, черные брюки и пояс с пряжкой из бриллиантов в виде полумесяца. Палатазин заглянул в ее жуткие, парализующие волю глаза, и вдруг вся решимость его покинула. Он взмахнул рукой, готовясь ударить.
Но прежде чем рука его достигла вершины размаха, прекрасный вампир встал из гроба, взгляд его, казалось, прожигал человека до кости. Он услышал, как в мозгу его вспыхнуло оглушительное «Нет!» — и позволил ей парализовать, смять его волю. Она схватила его за кисть руки, прекрасное зловещее лицо было обезображено выдвинувшимися клыками.
— Бейте ее! — завопил Томми.
Палатазин услышал собственный крик — это он попытался освободиться. Он размахнулся молотком, целя ей в голову, но она поймала и эту его руку.
Крепче сжав запястья Палатазина, она почувствовала пульс потока горячей крови в его жилах. Теперь она была охвачена неумолимой потребностью утолить разрывающий ее внутренности голод, уменьшить адский мороз, опустошавший ее изнутри. Теперь она все ясно понимала — это была настоящая жизнь, это, а не предыдущее существование. Теперь все было просто, и значение имело лишь одно — поток сладкой горячей крови, который должен наполнить ее тело, удовлетворить жгущую ее потребность еды. Соланж поближе подтянула к себе Палатазина, почувствовала запах его страха…
Но потребность… эта слепая, адски холодящая потребность… она была так сильна…
— Ты ведь не собираешься уничтожать меня, — прошептала она, — ты ведь хочешь, чтобы я… поцеловала тебя. Вот так…
— Не-е-ет! — завопил Томми. Он подхватил брошенный на пол обломок палки — он его отложил, чтобы удобнее было держать обеими руками фонарь.