Багровый цвет перешел в пурпурный. На Голливудском и Закатном бульварах, словно разбросанные драгоценные камни, замерцали первые огни. Горы святого Габриэля с востока казались огромными массивами темноты, а западная плоскость гранита горела красным.
И над всем городом с его восемью миллионами отдельных жизней и судеб возвышался замок Кронстина, крепко сидевший на своем скальном троне. Это было огромное обширное строение из черного камня с аркообразными готическими крышами, стенами, башнями, портиками, треснувшими каменными химерами, ехидно и злобно ухмылявшимися с башен, созерцая лоскутное одеяло города, брошенное людьми в долине внизу. Многие окна были выбиты и заколочены досками, но некоторые, на верхних этажах, избежали участи остальных, и теперь разноцветные стекла витражей горели голубым, красным, багровым, фиолетовым в алом свете заходящего солнца.
В темнеющем воздухе появилась зябкость и становилась все ощутимее. Ветер шипел и шептал в каменных зубцах стен, словно человек, говоривший сквозь выбитые зубы.
И многим людям в городе снизу показалось на сверхъестественное ледяное мгновение, что они слышат собственные имена, что кто-то зовет их из-за опускающейся завесы ночи.
Капитан Палатазин стоял у запертых ворот Голливудского мемориального кладбища. Как раз в этот момент Мерида Сантос выпрыгивала из красного «шевроле» на бульваре Уайтиер. Рука Палатазина сомкнулась на толстом железном стержне решетки, холодный вечерний бриз шелестел жесткими листьями пальм у него над головой. Было почти семь часов вечера, и он вдруг вспомнил, что по телефону обещал Джо заехать в половине седьмого, чтобы вместе отправиться ужинать в «Будапешт». Он решил, что скажет, будто неожиданно возникло срочное дело в управлении, а всю эту историю с кладбищем оставит при себе. Потому что он мог и ошибиться. Да, что если он ошибся? Тогда все будут считать его таким же сумасшедшим, каким счел его лейтенант Киркланд.
— Оцепить кладбище? — Киркланд не поверил своим ушам. — Но зачем?
— Прошу тебя, — сказал по телефону Палатазин. — Этого должно быть достаточно.
— Извини, капитан, — ответил Киркланд, — но у меня забот и без этого больше чем достаточно. Субботний вечер и Голливуде — это может оказаться весьма трудным дежурством, как тебе хорошо известно. И какое все это имеет отношение к вандализму?
— Это… это очень важно, чтобы ты сделал именно так, как я тебя прошу, — Палатазин понимал, что производит впечатление ненормального, что голос у него нервный, тонкий и что лейтенант Киркланд сейчас наверняка пересмеивается с одним из детективов, делая кругообразные движения пальцем около виска. — Прошу, лейтенант. Пока не задавайте вопросов. Хотя бы человека или двух сегодня ночью.
— Капитан, на Голливудском кладбище есть собственные сторожат.
— Но что произошло со сторожем сегодня ночью? Вы его нашли? Думаю, что нет.
— Прости, — сказал Киркланд, подпустив раздраженную ноту, — но почему бы тебе не послать собственных людей, если тебе так необходимо установить наблюдение за кладбищем?
— Все мои люди работают день и ночь над делом Таракана. Я не могу приказать кому-нибудь из них…
— То же самое и у нас, сэр. Я не могу. Я не вижу серьезного повода, — Киркланд тихо засмеялся. — Не думаю, что эти жмурики могут набедокурить там сегодня ночью. Прости, но мне нужно идти, если у тебя все, капитан.
— Да, у меня все.
— Приятно было поговорить. Извини, что не смог помочь. Доброй охоты. Надеюсь, вы очень скоро выловите этого парня.
— Да, до свидания, лейтенант.
Палатазин услышал, как Киркланд повесил трубку.
И вот второй раз в этот день он стоял перед воротами Голливудского кладбища. Сегодня после полудня он наблюдал, как осматривали место происшествия люди из голливудского управления полиции. Потом появились агенты похоронных и страховых бюро, за ними следовали грузовики с рабочими бригадами. Теперь кладбище было совершенно таким же, как и за день до этого. Траву выбелил лунный свет, и только новые свежие горки земли напоминали о том, что совсем недавно здесь произошло нечто ужасное.
— Могу вам чем-нибудь помочь? — спросил чей-то голос из темноты.
Загорелся луч фонарика, направленный в лицо Палатазину. Палатазин потянулся за бумажником и достал жетон.
— Прошу прощения.
Луч фонарика опустился ниже, и из темноты материализовался сторож в темно-серой униформе. Это был высокий седоволосый мужчина с дружелюбными голубыми глазами. На рубашке у него был приколот значок Голливудского мемориального кладбища.
— Я — Кельсен, — представился сторож. — Чем могу быть вам полезен?
— Ничего не нужно, благодарю. Я хотел просто… посмотреть.
— Посмотреть? Лучше приходите тогда в понедельник, обойдите кладбище вместе с гидом — он вам покажет все могилы знаменитостей. — Кельсен улыбнулся, но когда Палатазин не ответил, его улыбка исчезла. — Может, ищете что-то определенное?
— Нет. Я был уже сегодня здесь днем вместе со следователями.
— А, вот как! Черт, самая дьявольская штука, о какой я только слышал в жизни. Я сам ни одного не видел, но мне все рассказали, когда вызвали на работу. Обычно я в субботу не работаю. Жена устроила мне сегодня сцену.
— Воображаю, — тихо сказал Палатазин. — А прошлой ночью… работал человек по имени Захария, кажется?
— Да, старина Зак.
Кельсен облокотился на ограду. За его спиной из окошка домика сторожа падал желтый уютный свет.
— Обычно в конце недели смену отрабатывал он. Тут он вдруг исчез, поэтому вызвали меня. — Кельсен пожал плечами и сказал улыбаясь: — Мне все равно, деньги не помешают. Слушайте, а вы в полиции как думаете — был Зак связан с тем, что здесь произошло прошлой ночью?
— Не знаю. Я работаю в другом управлении, не в Голливуде.
— А, — Кельсен нахмурился и снова направил фонарик в сторону Палатазина. — Тогда почему вы интересуетесь? Конечно, дело очень странное, но копы, кажется, сегодня нее уже выяснили, нет? Вандализм, верно? Какие-то мальчишки из культовой секты, которым понадобились гробы… для каких-то их надобностей. Я слышал, то же самое случилось на кладбище в Хоуп Хилл на прошлой неделе. Кто-то сорвал замок на воротах, разрыл несколько могил и убрался восвояси с пятью-шестью гробами. Там, знаете ли, кладбище маленькое, и они не могут держать сторожа, поэтому никто не знает, что произошло. Я так думаю, это ненормальные мальчишки. Ненормальный мир, верно?
— Да, безумный.
— Слушайте, может, войдете или как? Осмотрите кладбище? У меня есть лишний фонарик.
Палатазин покачал головой.
— Мистер Кельсен, — сказал он. — В этом нет нужды, все равно я ничего не найду. — Он посмотрел на Кельсена, глаза его потемнели и стали холодными. — Послушайте, — сказал он. — В вашем домике есть замок на двери?
— Есть, а что?
— Я хочу дать вам совет, и хочу, чтобы вы выслушали меня очень внимательно. — Руки Палатазина крепче сжали прутья решетки ворот. — Я не буду объяснять, почему я вам даю совет, потому что вы все равно не поймете. Сейчас. Поэтому просто выслушайте.
— Ладно, — сказал сторож, отступив при этом на шаг от человека по ту сторону ворот, взгляд которого стал холодным и тяжелым, как металл.
— Если сегодня ночью кто-то подойдет к этим воротам — мужчина, женщина, ребенок, это неважно, — вы должны запереть дверь и опустить ставни на окнах. Если услышите, что ворота открываются, включите радио на максимальную громкость, чтобы ничего не слышать. И не выходите наружу посмотреть. Пусть они делают что хотят. Но не выходите из комнаты и не пытайтесь остановить его, ее или их.
— Но… но это моя работа, — тихо сказал Кельсен, на лице которого замерла кривая усмешка. — Что это, шутка? Что все это значит?
— Я абсолютно серьезен, мистер Кельсен. Вы религиозны? Веруете?
«Это не полицейский! — подумал Кельсен. — Это ненормальный или извращенец!»
— Я католик, — сказал он. — Слушайте, как ваша фамилия?
— Если кто-нибудь подойдет этой ночью к воротам, — продолжал Палатазин, игнорируя вопрос, — то начинайте молиться. Молитесь очень громко, не обращайте внимания, если они будут что-то вам говорить. — Он зажмурился от направленного в лицо луча фонарика. — Возможно, если вы будете молиться достаточно усердно, они оставят вас в покое.
— Мне кажется, вам следует уйти отсюда, мистер, — сказал Кельсен. — Убирайтесь отсюда, пока я не вызвал настоящего полицейского.
Лицо сторожа исказилось, прежде дружелюбные глаза смотрели предостерегающе и враждебно.
— Давай, приятель, топай отсюда! — Он показал на телефон на своем столе в доме. — Или я сейчас же позвоню в полицию.
— Ладно, — сказал Палатазин, — все в порядке, я ухожу, — Кельсен смотрел на него, и фонарик в его руке дрожал. — Но не забывайте о том, что я вам сказал. Пожалуйста, молитесь, и без остановки.
— Ага, ага, буду молиться за тебя, ненормальный!
Кельсен исчез в сторожке и с грохотом захлопнул за собой дверь. Палатазин отвернулся, быстро сел в машину и отъехал от кладбища. Он дрожал, желудок медленно сводило. «Он сказал, кладбище на Хоуп Хилл? То же самое случилось там на прошлой неделе? О, мой Бог! — взмолился он, стараясь подавить растущую волну тошноты. — Пожалуйста, пусть это не случится опять! Только не здесь, не в Лос-Анджелесе!»
Он надеялся, что дело только в том, что он слегка сошел с ума. Напряжение последних недель, дело Таракана и страшные рожи, ухмыляющиеся ему сквозь тень, на самом деле не существовали… Что сказал Кельсен? Это просто безумные подростки из какой-то секты? С сотней сект, с тысячей таких культов справиться было бы в сто раз легче, чем с той силой, которая, как он опасался, похитила эти гробы, выкопав их из могильной земли. Он в этот момент спал всего за шесть кварталов от этого места, и, быть может, когда проснулся, увидев во сне свою мать, эта сила как раз вершила темное дело.
Слишком поздно Палатазин сообразил, что свернул с бульвара Санта-Моника и пропустил поворот на Ромейн-стрит, направляясь теперь прямо на юг. Он нажал на тормоз, но лишь на секунду, потому что уже понял, куда направляется.