Бенфилд бормотал, словно в бреду:
— …звал меня, я слышал его голос, звал меня, слышал. Он не позволит вам, не позволит… он спасет меня, защитит меня…
— Конечно, — сказал Фаррис. — А теперь садись в машину и заткнись.
Но Бенфилд смотрел теперь на Палатазина.
— Он не позволит вам расправиться со мной. Он знает, что вы хотите сделать! Он видит все, видит всю злобную грязь мира! — Он устремил взгляд в темноту, мимо плеча Палатазина. — Хозяин! — крикнул он и всхлипнул. — Хозяин, помоги мне! Моя жизнь — твоя! Моя жизнь принадлежит тебе!
— Садись! — сказал Фаррис, подталкивая Бенфилда, заставляя его опуститься на заднее сиденье машины.
Палатазин почувствовал, как его охватил внезапный холодок. Что сказал этот человек? Он сказал: «Xозяин»? Он имел в виду Бога… или что-то другое? Он заглянул в кабину, увидел, что Бенфилд спрятал лицо в ладони, словно ему было очень стыдно. Патрульная машина задним ходом выбралась на Палермо-стрит, развернулась, лотом исчезла в ночной темноте, оставив Палатазина стоять. Он медленно повернулся, глядя на Голливудские Холмы, мимо вдруг пронесся порыв холодного ветра, как невидимое гигантское животное. Откуда-то издалека, показалось ему, донесся тоскливый вой собаки.
— Капитан, вы будете возвращаться в департамент?
Палатазин посмотрел через плечо на Цейтговеля.
— Нет. Пусть пока подержат Бенфилда на льду, и если кто-то до утра посмеет вызвать прессу, то клянусь, он будет у меня просить подаяния на Сельма-авеню! — Он провел рукой по лбу. — Пойду домой, надо немного поспать.
Цейтговель кивнул, двинулся было к машине, потом обернулся.
— Вы думаете, мы взяли Таракана? — тихо спросил он.
— Мои предположения не точнее твоих.
— Я надеюсь, мы не дали промаху. Если же ошиблись, то зря рвали жопу. Увидимся в конторе.
Цейтговель поднял руку, прощаясь, и зашагал к своему автомобилю со свежепомятым радиатором.
— Пока, — тихо сказал Палатазин. Он снова всмотрелся в темноту, словно его окружали невидимые собирающиеся силы ночи. «Где он прячется? Каковы его планы? Когда он ударит? Даст ли Бенфилд ответы на эти вопросы?» Палатазин еще немного постоял, чувствуя, как поднимаются у него на затылке волосы. Потом сел в свой «форд» и умчался прочь.
Госпиталь Милосердной Матери размещался в старом десятиэтажном здании из кирпича и стекла, примерно в пяти минутах ходьбы от Сан-Бернардского шоссе. В пять минут пятого ночи площадка стоянки была погружена в тишину, почти все окна в здании госпиталя погасли. В операционной срочного приема последняя операция завершилась час назад, когда полиция доставила туда восемь или девять человек — членов банд Человекоубийц и Гадюк, которые выясняли отношения с помощью ножей в кинотеатре мотеля «Матадор». Трое были ранены довольно серьезно, пришлось переливать кровь, а остальных разукрасили йодом и пластырями и загнали обратно в полицейский фургон. Дежурство оказалось в эту ночь довольно спокойным — пара жертв дорожной аварии, одно огнестрельное ранение, малыш, принявший банку с ядом для муравьев за банку с медом, разнообразные переломы, вывихи. Ничего необычного. Но сегодня те, кто остался на ночное дежурство, хотели бы занять руки и головы срочным делом, чтобы не думать о слухах, которые доходили до них от санитарок и медсестер — о тех 51, что лежали в изоляторе на десятом этаже. Сестра Ломакс сообщила, что в их телах не осталось ни капли крови. Пако, санитар с девятого этажа, сказал, что видел, как некоторые из этих странных мертвецов дергались, словно бешеные, хотя у них не было ни пульса, ни дыхания. Фернандо Вальдес, пожилой привратник и признанный оракул народной мудрости среди служащих госпиталя, сообщил, что кожа у них как мрамор и под ней видны синие полоски сплющенных пустых вен. Он сказал, что это «мальдито», проклятые существа, и что лучше держаться от них подальше, когда они проснутся. Сестра Эспозито сказала, что у них все мёртвое, кроме мозга, — когда к головам их присоединялись контакты, на электроэнцефалограммах танцевали кривые.
Работавшие в срочной операционной согласились: все, что происходит, — «муй мистериозо», очень загадочно.
Поэтому ни один из них не заговорил, когда доктор Мариам Дельгадо, глаза которой были еще припухшими после недолгого сна, вошла в кабину лифта, словно не замечая тех, кто собрался в служебной дежурной комнате операционной. Светящиеся цифры над дверью лифта обозначили путь кабины — наверх, до последнего, десятого этажа.
Доктор Дельгадо минут двадцать назад получила телефонное сообщение от миссис Браунинг, старшей сестры изолятора. Женщина была крайне озадачена.
— Доктор Дельгадо, в нескольких показаниях у пациентов произошли изменения. Мы регистрируем усиление мозговой деятельности.
Дельгадо снились только что жуткие глаза, смотревшие на нее сквозь прозрачные бескровные веки, словно у спящих рептилий. Казалось, они окружают ее, кружатся бешеным хороводом, словно огни вышедшего из-под контроля карнавала. Когда она проснулась, то обнаружила, что вся трясется, и никак не могла унять эту дрожь.
Двери лифта раздвинулись — она была на десятом этаже. Дельгадо все еще не могла избавиться от воспоминания о кошмарном сне, а также о сверхоживленной дискуссии, в которой она участвовала вчера вместе с доктором Штейнером и доктором Рамесом, директором госпиталя. Теории создавались с головокружительной быстротой. Диагнозы формулировались так же стремительно, как и отбрасывались. Вокруг кружили репортеры, но агент госпиталя по массовой информации держал их на расстоянии — пока, по крайней мере. Это было облегчением для доктора Дельгадо, потому что ей требовалось время выяснить, с чем же в действительности имеют они дело в данном случае? Вирус? Какое-то вещество, загрязнившее воду в трубах? Какая-то составляющая в краске на стенах? Что-то в воздухе? Одна санитарка обнаружила несколько колотых ран на трех пострадавших, но они были в разных местах. Двое были ранены в горло, третий в изгиб локтя. Остальные имели кровоподтеки, порезы — или на затылке или в задней части шеи, сразу под линией волос. Медсестра сделала довольно разумное предположение — укус змеи. Но пока что ни на одну из сывороток-противоядий ни одна из жертв не дала положительной реакции.
Доктор Дельгадо была на полпути от лифта к двери изолятора. На белой двери имелась предупредительная надпись — «Вход только с белым значком». Первое, что она увидела — разбросанные по полу в проходе папки с историями болезни. Голубая кофейная чашка упала со стола и разбилась. На самом столе бумаги были залиты кофе, стаканчик для карандашей перевернулся, высыпав содержимое на мокрый стол. «Черт побери! — подумала она. — Что здесь происходит? Как эти ночные дуры дежурные могут быть такими неряхами?» Она позвонила в небольшой колокольчик, лежавший на столе, но на ее звонок никто не ответил.
— Поразительно! — сказала она с возмущением и двинулась дальше к белой двери изолятора, который состоял из нескольких просторных комнат, разделенных центральным коридором. Сквозь большие зеркальные окна в стенах коридора Дельгадо могла прекрасно наблюдать за тем, что происходит в палатах. Жертвы таинственной болезни лежали рядами на койках, подсоединенные к капельницам и пластиковым мешкам с кровью, а также к множеству энцефалографов, которые доктор Дельгадо и ее подчиненные всеми правдами и неправдами собирали по всему госпиталю. Она наблюдала за прыжками зеленых кривых и с удовольствием отметила, что мозговая активность необычных пациентов успела почти вдвое усилиться за прошедшее время. Неужели они начали, наконец, реагировать на вливание крови? Возможно ли, что они начали выходить из своего странного коматозного состояния? Она подошла к двери с надписью «Изолятор 1» и взяла зеленую хирургическую маску в целлофановом пакете с подноса из нержавеющей стали. Она завязала маску, потом вошла в палату.
В комнате тихо гудело электричество, пощелкивали мониторы ЭЭГ. Доктор Дельгадо останавливалась у каждой кровати по очереди, наблюдая за нарастающей пульсацией электрических фосфоресцирующих кривых на экранах мониторов, хотя по-прежнему не могла обнаружить пульса у пациентов. Глаза, похожие на несформировавшиеся глаза эмбрионов, смотрели, казалось, прямо на нее сквозь прозрачные молочно-туманные пленки закрытых век.
Потом она увидела, что пять кроватей у дальней стены палаты пустовали.
Она поспешно с участившимся биением сердца подошла к пустым койкам и увидела мешанину спутавшихся, сорванных со своих мест трубок и проводов, сорванных с кожей черепа, выдернутых из вен. Тут же лежало несколько досуха опустошенных пластиковых мешочков из-под консервированной крови.
— Мадре Диос! — прошептала она, и была поражена звуком собственного голоса — он испугал ее. — Что здесь происходит?
Ответом ей было усиление треска мониторов ЭЭГ. Словно хор сверчков сошел с ума, наращивая силу треска, переходящего в отвратительный шум. Она стремительно развернулась — ей показалось, что краем глаза она заметила какое-то движение за своей спиной. Но тела на покрытых белыми простынями койках оставались неподвижными. Треск энцефалографов казался теперь звуком оживленной беседы, происходящей между мертво-живыми телами. Треск был ужасающе громок, как будто полумертвые-полуживые люди кричали друг на друга. Доктор Дельгадо прижала к ушам ладони и поспешила к двери. Она почти достигла двери, когда одно из тел — это была средних лет женщина-чикано, с колышущимся животом и глазами, как у гремучей змеи, — села на кровати, срывая с головы контакты датчиков ЭЭГ и вытащив иглу капельницы из вены в изгибе локтя. Женщина протянула руку и поймала доктора за подол халата, потащив к себе. Дельгадо вскрикнула. На другой койке потянулось и село на постели еще одно мертвенно-белое тело. Мужчина с седыми висками стащил с крючка капельницы мешок с кровью и жадно прокусил пластик, разбрызгивая кровь. Когда невероятное существо потащило доктора Дельгадо к койке, она совсем близко увидела бледные губы раскрывшегося рта, увидела в темной пещере ротовой полости тускло мерцавшие влажные клыки. От потрясения она едва не потеряла сознание, но понимала, что если сейчас позволит себе это, то уже никогда не придет в себя.