ного бульвара. Он вскрикнул, выбросил руки вперед, чтобы защитить себя, дать себе еще несколько дополнительных секунд жизни. Мерида схватила его правую руку, усмехнулась и погрузила клыки в вену на запястье.
Его пронзила молния боли, он услышал, как жадно глотает она истекающую из него жизнь. Он хотел ударить ее другой рукой, но она перехватила ее, прижав к полу с необыкновенной силой. Клыки погрузились глубже, ни одна капля крови не пропадала. Глаза ее начали закатываться от удовольствия. Рико почувствовал, как летит куда-то в темноту, где было очень холодно, ужасно… ужасно-холодно…
Когда Мерида насытилась, она опустила руку, и та безвольно упала на пол. Стоя на четвереньках, она слизнула несколько кровавых капель, которые пропустила. Потом она прижала к груди голову Рико, покачивая его, словно ребенка.
— Вот теперь, — прошептала она, — мы всегда будем вместе, всегда… Мы будем вечно молоды, вечно будем любить друг друга. Спи, мой драгоценный, спи…
Она стащила с дивана простыни, разложила их на полу, положила на простыни спящего черным сном Рико и завернула его.
«Теперь, — подумала она, — ты будешь спокойно спать, пока тебя не разбудит голос Хозяина».
Она знала, что, проснувшись, он будет страдать от голода и жажды и, возможно, будет слишком слаб, чтобы охотиться самостоятельно. Она поможет ему. Любовь ее не знала границ. Она оттащила запеленутого Рико в кладовую, закрыла его парой картонных ящиков, потом затворила дверь. Теперь солнце, этот ненавистный жгучий глаз, вызывающий боль одним прикосновением своих лучей, не проникнет к нему.
Хозяин будет доволен ее работой.
Она покинула комнату и помчалась по бульвару, чтобы присоединиться к другим охотникам. Она научилась уже довольно хорошо чувствовать запах живой крови.
— «Ариста» хочет заполучить тебя, — сказал Джимми Клайн, выруливая на Закатный бульвар, не обращая внимания на заполнивших тротуары подростков, хотя количество их было рекордным для такого позднего времени. — Они будут рвать на себе волосы, если не заполучат тебя после того, как мы подпишем сделку с Бруксом. И тогда наша цена пойдет вверх. Очень даже вверх. Черт, они просто не могут позволить себе выпустить тебя из рук, пока ты еще в моде!
Вес сидел на заднем сиденье белого «кадиллака» Джима, сделанного по специальному заказу — ручная сборка, обнимая одной рукой Соланж. Вечер оказался слишком утомительным для нее, и сейчас голова ее опустилась на плечо Веса.
— Этот парень, Чак, был довольно забавный, верно? — сказал Вес. — Как его фамилия?
— Крисп или Крайсп, что-то в этом роде. Я тебе скажу, как я собираюсь разыграть карту «Аристы», Вес. Я буду играть не спеша, хладнокровно. И если они начнут мне цитировать факты и цифры, я так на них посмотрю… Ха! Да они у меня по стенам будут ползать, готовые подписать что угодно! «Чистое везение» — это будет хит на Эй-Би-Си, и компании грампластинок поползут к нам на паршивых своих коленях! Хочешь послушать запись?
— Нет, — тихо ответил Вес.
— Ладно. Эй! Что скажешь насчет пары выступлений в Вегасе? Билеты будем выписывать теперь сами!
— Не знаю. У меня плохие воспоминания о Вегасе. Наверное, пока надо держаться потише, посмотрим, что выклюнется.
— Потише? — Джимми спросил это таким тоном, словно Вес только что грязно выругался. — Я правильно понял тебя, дружище? Держаться потише? В этой стране нельзя держаться потише! Нужно ковать железо, пока горячо! И ты знаешь это не хуже меня. Христос на небесах! — Он резко вывернул руль вправо, чтобы объехать группу совершенно потерявших представление о том, где они находятся, подростков. — Поганые наркоманы! — Подростки усмехнулись и сделали неприличные жесты. — Банда выродков! — с сердцем сказал Джимми, лицо его пылало. — Боже, ведь я едва не сбил человека! Чем не тема для колонки Роны, а?
— Верно, — нервно сказал Вес. Он оглянулся и увидел, что подростки выпрыгивают на проезжую часть дороги, теперь уже перед спортивным «спитфайером». Машина с визгом затормозила, подростки обступили ее. Вес отвернулся и больше не смотрел назад, потому что его внезапно наполнил ужас.
— А где живут все эти уроды? — спросил Джимми, глядя на людей, толпившихся перед магазинами и барами. — Что они делают — просто выходят погулять ночью?
Соланж вдруг выпрямилась, словно она и не спала.
— Что происходит? — спросила она тревожным голосом.
— Ничего особенного. Джимми везет нас домой. Спи.
— Нет. — Она посмотрела по сторонам. — А мы еще не приехали?
Вес улыбнулся.
— Мы только пятнадцать минут назад покинули Импров. Ты, наверное, не помнишь те три бокала «шабли»? — Он посмотрел в зеркало заднего вида, в глаза Джимми. — Как было имя того парня? Чак…
— Крескин. Или нет, не так. Не помню.
— Хороший комедиант. Хороший материал. И люди с удовольствием его слушали.
— Похоже. Конечно, ты мог бы встать посреди ночи и переплюнуть этого парня с завязанными глазами. Сливки поднимаются на самый верх, Вес. Вот почему он работает в Импров, а у тебя контракт с Эй-Би-Си.
— Шаги, — сказал Вес.
— Что?
— Шаги в темноте, — повторил Вес. — За твоей спиной. И как бы ты ни бежал, пусть даже сердце выпрыгнет у тебя из груди, даже если тебе покажется, что больше ты не слышишь шагов, они все равно будут за твоей спиной.
— Соланж, о чем болтает этот ненормальный золотой юноша?
— Иногда мне становится интересно, — задумчиво сказал Вес, — что бы произошло, если бы я не вышел на сцену тогда, в первый раз? Это было в «Комеди Стэр», вечером, в понедельник — выступали только любители, и я только-только сошел с автобуса из Винтер-Хиллз и был перепуган до смерти. Меня должен был встретить дружок, но паршивец не явился, и мне пришлось топать пешком, таща чемоданы. Боже! Я тащил их кварталов двадцать. Я даже не знал, куда иду. И все же я увидел этот плакат — «Вечер любителей. Сцена в ваших руках!». Я нашел комнату в мотеле и начал репетировать перед зеркалом. В зеркале была большая трещина — я это навсегда запомнил — и я испугался, что это предвещает неудачу. Но потом я решил, что разбил его кто-то другой, значит, это его неудача, так?
— Определенно, — сказал Джимми.
Вес улыбнулся, наплыли воспоминания. Все это было, казалось, так давно, но время в Лос-Анджелесе обманчиво. Если тебе сопутствует удача и ты в окружении друзей, время течет быстро, месяцы и недели превращаются в дни и часы. Но стоит оказаться одному, и каждая минута превращается в отравляющую вечность.
— Я никогда не видел до того такую большую сцену, — продолжал он. — И никогда с тех пор не видел. Впереди стояла длинная очередь тех, кто должен был выступить до меня. Кое-кто из них были действительно талантливы. Другие бежали со сцены с позором. Да, это был бесподобный спектакль! Прямо передо мной в очереди стоял невысокий парень по имени Бенни… Крамер, кажется. Он делал всякие звуковые эффекты — выстрелы из лучеметов, полет НЛО, атомные взрывы — пополам с туповатыми комментариями. Парень он был славный, но зажатый, как картон. Он не умел держаться на сцене. Когда он закончил, кто-то подтолкнул меня в спину, и я, спотыкаясь, вышел под лучи рампы. Боже, каким он был… ослепляющим, этот свет!
Голос его становился постепенно все тише, взгляд приобрел задумчивость.
Они пересекли Беверли-Хиллз, направляясь к Бел-Аир.
— Таким ярким, — повторил Вес. — Он бил в тебя, как лазер, на лице сразу выступил пот, я едва видел тех, кто сидел у самой сцены, но чувствовал присутствие всех их… глядящих. Я видел отблески света на линзах очков, и было как-то очень шумно, все шаркали, кашляли, переговаривались через весь зал, словно меня там не было вовсе, окликали официантов. И в этот момент я осознал, что сцена — это не вечеринка в клубе. Я понял, что это начинается по-настоящему и что мне придется тяжко.
Он замолчал, глядя в окно.
— Ты пользовался успехом в тот раз? — спросила Соланж, взяв его за руку.
— Я провалился, — признался Вес и улыбнулся. — Темп и ритм были совсем не те, я перепутал текст и держался так, словно в задницу мне вставили кочергу. Минуты через две после начала выступления толпа в зале возжаждала моей крови. Я забыл полностью текст и начал бормотать что-то насчет того, что вырос в Винтер-Хиллз и что все мои друзья говорили, что у меня талант смешить. Это был последний гвоздь в крышку гроба. Видимо, со сцены я выглядел… Я полз, наверное, на четвереньках, потому что совершенно не помню, как я уходил с нее. Вот так состоялся мой дебют в Голливуде. — Он сжал ладонь Соланж. — Но я нашел работу продавца в магазине рубашек на Бродвее и вернулся на сцену в следующий понедельник. И в следующий, и в следующий. Я понял, что если хочешь удачи, то работать нужно, как демону, и я работал. Через пару месяцев люди приходили уже специально на меня. И я работал не по понедельникам, нет. Я начал давать представления в программе «Новые комедианты». Иногда это был триумф, иногда аудиторию приходилось «раскачивать». Но каждый раз я работал на пределе. И однажды за кулисы пришел какой-то парень и спросил, не хочу ли я написать кое-что для Карсон-шоу, посмешить богачей.
— Богачей? — спросил Джимми. — Бог мой, в твой худший год, когда провалилась «Ты и Я», ты вышел сухим с сотней тысяч.
— Которые исчезли почти так же быстро, как и появились, — напомнил ему Вес. — Ты забываешь, что такое сотня тысяч в этом городе и в эти дни.
— Верно, — согласился Джимми. — К сожалению. Соланж вздрогнула и прижалась к Весу.
— Что случилось? — спросил он. — Тебе холодно?
— Я включу обогрев, — сказал Джимми, протягивая руку к регулятору кондиционера.
— Нет, все в порядке. Просто устала.
Вес внимательно посмотрел на нее.
— Ты весь день вела себя странно, — тихо сказал он. — Может, ты простудилась?
Она отрицательно покачала головой.
— Просто спать хочу.
Вес чувствовал, что она недоговаривает, но он уже знал по опыту: если Соланж хотела что-то утаить, то никто на свете не выудит у нее этого секрета. Он вспомнил вчерашнее утро. Ему понадобилось целых десять минут, чтобы вывести ее из транса, в котором она находилась, сидя перед окном. Она спала с открытыми глазами.