Принц Вулкан открыл глаза. Он снова чувствовал холодное дыхание в затылок.
Всхлипнул смычок, пробежав по струнам скрипки. Музыка эхом отозвалась от стен зала.
Вулкан повернул голову и увидел, что перед камином стоит Повелитель, держа у подбородка белую, как кость, скрипку. Скрюченные морщинистые пальцы-когти держали скрипку с ловкостью и осторожностью профессионала. Глаза Повелителя чуть светились, обманчиво, как уголья потухающего костра. Музыка продолжалась несколько минут и завершилась низким ворчащим аккордом, заставившим принца затрепетать.
— Мой ученик, мой любимец, — сказал Повелитель. — Твоя армия растет. Сколько?
— Более шестисот тысяч, — ответил Вулкан.
— О, превосходно. Очень хорошо. Ты помнишь наше соглашение — в оплату за мои услуги ты отдаешь мне этот город накануне Дня Всех Святых, Хэллувина? Время это очень быстро приближается, Конрад. И завтра в полночь я жду восемь миллионов новых моих слуг.
— Мы удваиваем наше число каждую ночь, Повелитель. Как же я могу дать тебе столько слуг к завтрашней полуночи?
Блеснули зубы Повелителя.
— Оргия голода, Конрад. Пир, каких не видел еще мир. Пусть насыщаются, отрыгивают, снова насыщаются, снова отрыгивают и снова пьют кровь! Пусть этот город увидит настоящую оргию, достойную Древнего Рима. Пусть придут в бешенство, и пусть жертв будет столько, сколько они способны поймать. Я наблюдал за твоим решением проблемы Таракана, Конрад. Это не совсем мудро, то, что ты делаешь. Ты забываешь о силе средств массовой информации и ты упускаешь из виду, что специфическим элементом, ослепляющим людей, является их тупое — нет, назовем это счастливым! — неверие в наше существование. Преимущество внезапности скоро может исчезнуть. Нужно, следовательно, действовать сейчас. — Глаза Повелителя открылись, теперь они сверкали, как горны, и принц едва осмеливался смотреть в эти глаза, опасаясь, что сам превратится в пепел. — Мне нужны души, Конрад, я голоден… голоден…
Повелитель медленно смял белую скрипку, словно это была бумага, смял в белый мячик. Потом когти его щелкнули друг о друга. Вулкан, не отрываясь, смотрел, как между ладонями Повелителя распухает что-то желтое, оранжевое. Когда яркость потускнела, принц увидел, что это золотая урна примерно двух футов в высоту, наполненная доверху грубым песком.
— Вот мой дар, — сказал Повелитель тихо и протянул урну Вулкану. Она излучала тепло. — Возьми пригоршню песка.
Принц колебался лишь секунду, потом зачерпнул немного песка ладонью. Песок обжигал.
— Брось его обратно, — приказал Повелитель. Вулкан так и сделал, и Повелитель подался вперед, тихо дунув на струйку песка. Струйка начала вращаться, сначала медленно, потом все быстрее. Теперь песочная колонна стояла самостоятельно, как маленький циклон. Вулкану показалось, что он слышит далекое завывание ветра.
Повелитель шагнул мимо принца и поставил урну в центр стола.
— Наши силы соединены. Никто не должен прикасаться к этому сосуду, ты понимаешь, Конрад?
Принц кивнул.
— Хорошо. Солнце уже высветило восток. Скоро заря. Скоро ты уснешь. Спи спокойно и крепко. Когда ты проснешься, то поймешь, что мой дар принес тебе возможность двинуть свою волю вместе со всей армией через весь город. И люди будут не в силах убежать на машинах, самолетах или пешком. Поэтому спи спокойно, Конрад. У тебя будет много работы, когда ты проснешься.
Повелитель посмотрел на золотую урну. Смерч песчинок вращался с новой силой, как энергетический миниатюрный ураган. Повелитель усмехнулся и начал таять. Последней исчезла ужасная улыбка.
Огонь в камине уже почти погас. Снаружи скоро поднимется ненавистное солнце, лучи его вскарабкаются по пикам Сан-Габриэль Маунтин. Пора бы отдохнуть, пересмотреть планы, подготовиться к следующей ночи.
«О, — подумал принц, — какая это будет ночь!»
Палатазина разбудил какой-то треск или скрип. По крайней мере, он считал, что проснулся, потому что видел над собой потолок и слышал дыхание прижавшейся к нему во сне Джо. Ему снился тенистый лес, где из подлеска змеились сотни гибких рук, стремившихся ухватить его. Деревья склонялись к нему со всех сторон, отчего тропа впереди казалась узким туннелем, стены которого слагались из колючих ветвей кустов. Сквозь листву усмехались бледные лица, словно шары сатанинского карнавала. С ним была Джо, и они бежали через туннель, и вдруг что-то чудовищное, огромное заступило им тропу, протягивая приветственно свои изогнутые когти.
И теперь он знал, что проснулся и что в спальне что-то тихо не то скрипит, не то трещит.
Он потянулся к выключателю лампы. Скрип тут же прекратился. Палатазин потом жалел, что не включил свет, но в тот момент он просто повернул голову, всматриваясь в темноту спальни.
В кресле-качалке опять сидела его мать, глядя на сына. Лицо ее было суровым, строгим и напоминало ему о детстве, когда она вот так же сурово смотрела на него, если он забирался в кровать для нескольких дополнительных минут сна перед тем, как начать одеваться в школу. «Соня, — корила она сына, сдергивая с него одеяло. И следовал раскат праведного грома: — Вставай! Немедленно вставай!» Он только потом осознал, что для нее сон приравнивался к смерти.
Палатазин смотрел на фигуру в кресле-качалке. Глаза его матери были испуганными, но в них сквозила решительность. Это были глаза женщины, разрядившей ружье в чудовищное создание, носившее тело ее мужа, как украденный костюм. Она встала с кресла и сквозь ее прозрачное тело Палатазин увидел серый прямоугольник окна. Она поманила его рукой: «Вставай, соня!» На несколько секунд он замер от удивления, потом осторожно скатился с кровати, чтобы не беспокоить Джо. Жена что-то пробормотала во сне, чуть шевельнулась и снова затихла.
Мать поманила его ближе к себе. Он сделал шаг вперед. Потом она повернулась и показала куда-то мимо Палатазина. Он оглянулся и увидел, что мать показывает на дверцу кладовой. Он не мог понять, что это означает. Лицо матери омрачилось отчаянием, губы ее зашевелились, но не раздалось ни звука. Потом неожиданно она шагнула мимо Палатазина — он почувствовал дуновение воздуха, и на секунду запахло, как в детстве, — печеньем, сосновым ветром — и в следующий миг она вошла в кладовую сквозь закрытую дверь.
Она исчезла, как завиток дыма, унесенный ветром.
Палатазин обнаружил, что не в силах пошевелиться. Он вдруг почувствовал, что уже с минуту не переводил дыхания, и теперь восстановил его. Затем повернулся, включил ночник на столике рядом с кроватью, подошел к двери кладовой.
— Энди! Что случилось? — Джо сидела на кровати, лицо ее было белее простыни, которую она натянула на себя.
— Все в порядке, — сказал он и почувствовал, что голос у него дрожит. — Все в порядке.
Но он знал, что что-то произошло, что-то крайне важное. Его мать пыталась обратиться к нему через барьер между Жизнью и Смертью, и он знал, что сообщение имело чрезвычайную жизненную важность. Он ухватил дверную ручку, повернул, открыл дверь кладовки.
Он не знал, чего ждать — возможно, надеялся увидеть привидение матери, стоящее там среди платьев, плащей, пальто. Или что вещи в кладовке будут перевернуты вверх дном, словно там пронесся яростный ураган?
Но там ничего не было. Одежда в полном порядке висела на обычных местах. На верхней полке лежали картонные коробки, как и всегда.
— Что случилось? — спросила Джо. — Что ты там ищешь?
— Я… не знаю, — сказал он. «Что же? Что же здесь важного? Что заставило мать показать именно на кладовую?»
— Светает, — сказала Джо. — Ты не можешь уснуть?
— Нет.
Он некоторое время передвигал вешалки с одеждой, даже потрогал стену. «Чего я ищу? Тайный ход в собственном доме?» Он протянул руку к полке и принялся переставлять коробки. Вязальные принадлежности Джо, какие-то старые туфли, он даже забыл, что у него были такие. Несколько свитеров, запакованных с нафталиновыми шариками. Он уже собрался закрыть кладовку, когда в дальнем углу, за чехлом от ружья, блеснул покрытый ржавчиной металл.
Металлическая коробка, в которой мать хранила вырезки из газет. Коробка стояла рядом с ней, когда она умерла.
Палатазин снял коробку с полки.
— Энди… — Джо хотела запротестовать, но тут же замолчала, когда увидела, как напряглось лицо мужа, как засверкало в его глазах то, что она считала маниакальным упорством. Она молча смотрела, как он сел на кровать, открыл металлическую коробку, местами ставшую рыжей от коррозии, начал перебирать вырезки — некоторые из них так пожелтели, что их едва можно было читать. Она смотрела на заголовки: «Знаменитый профессор говорит: «Вампиры могут существовать на самом деле!», «Что за сила превратила Элизабетвилль в город-призрак?», «Четыре коровы убиты вандалами», «Три дня чумы летучих мышей в городке на Среднем Западе». Большинство вырезок было из «Нэшнл Инквайерер», «Стар», «Фэйт», «Миндайт» и прочих низкопробных журнальчиков и газет, но имелось довольно много вырезок из «Таймс», «Геральд экзаменер», из мелких местных лос-анджелесских газет. Одно время комната матери Палатазина была вся завалена журналами и газетами, целые кипы были сложены в подвале. Но скоро там завелась моль, и Джо потребовала, чтобы макулатура была немедленно удалена из дома. Энди выбросил бумагу, но освободившееся место тут же было занято новыми кипами. Джо нервничала, выходила из себя, постоянно пылесосила дом, подбирала каждый обрывок бумаги. Худший период пришелся на последние месяцы перед тем, как мать Палатазина отправилась в санаторий «Голден Хауз».
Палатазин перевернул коробку вверх дном, высыпав все вырезки в кучу.
— Что ты делаешь? — воскликнула Джо. — Ты измажешь простыни!
Он не обратил никакого внимания на ее восклицание. Он начал читать вырезки одну за другой. В первой, пожелтевшей, с неровными краями, под заголовком «Ящики с грязью найдены в комнате отеля в Нью-Йорк-сити», заметке из «Нью-Йорк таймс», всего в две колонки, говорилось, что полиция обнаружила отпечаток человеческого тела в слое земли, которой были заполнены ящики с крышками, и пришла к выводу, что ящики служили чем-то вроде модели для изготовления гробов. Следующая заметка была тоже из «Таймс» и называлась «Цепь исчезновений продолжается…»