— Я… боюсь, что мне придется сказать «нет». — Он пытался не показать, что у него дрожат руки. — Я должен подумать о своих прихожанах. Если вы правы, то я должен придумать какой-то способ… защитить их. Простите меня, но…
Палатазин несколько секунд молча смотрел на него, потом кивнул.
— Все в порядке.
Он встал, открыл дверцу платяного шкафа, достал оттуда картонную коробку, наполненную деревянными колышками.
— Я это купил сегодня утром, — сказал Палатазин. — Осиновые колья, два фута длиной. И еще я купил хороший крепкий молоток. Не знаю, пригодятся ли мне эти колья и молоток, но… Я хочу, чтобы вы сказали для меня… что-нибудь. Вы согласны?
— Да, конечно. — Сильвера посмотрел на картонную коробку, потом сказал:
— Я буду молиться за вас.
Палатазин кивнул, сжал ладони вместе и закрыл глаза. Отец Сильвера склонил голову и начал читать вслух молитву, испрашивая у Бога помощи Палатазину в его пути, защиты от опасности. Но пока он читал эту молитву, он внутренне содрогался. Он чувствовал, как душа его словно бы ссыхается, и очень скоро на ее месте вообще ничего не останется. Он вдруг вспомнил себя самого много лет тому назад, мальчишку-хулигана, — в отделении полиции в Пуэрто-Гранде — это была тесная комната с неприличными рисунками на стенах и лужами мочи на полу. Сюда собирали пьяных. Он и двое его друзей, в дрезину пьяные, были брошены сюда после драки с какими-то матросами в Навигар-клубе в доках. Матросов отвезли в больницу.
Но здесь был еще один человек, старик в каких-то лохмотьях, лицо у него было все покрыто коростой. Всю ночь он тихо стонал и ворочался на койке, словно старался отбиться от какого-то врага, нападавшего на него сверху, с потолка. К утру Сильвера-подросток со следами уколов на руках, привычный к жестокости, осознал, что старик умирает. Он сидел на полу, с затекшим глазом, с расшатавшимися от удара зубами, и смотрел, как старый человек боролся со смертью. Это был храбрый человек, но силы были ужасно неравны. Сильвере вдруг стало, интересно узнать, что это был за человек, где ему удалось побывать, что он видел в жизни, кого любил, что совершил.
У противоположной стены камеры спали дружки Сильверы, похрапывая, как здоровые бычки. Он подполз ближе к койке старика, вслушиваясь в его бормотание, словно в радиопередачу из другого мира.
Уже перед рассветом старик открыл глаза и, повернув голову, посмотрел на сидевшего рядом подростка. Он долго смотрел на Сильверу распухшими от виски глазами-щелками. Несколько раз он заходился кашлем, и Сильвера увидел капельки кровавой слюны на его губах. Старик вдруг протянул руку и схватил Сильверу за запястье, пальцы у него были жесткие, как кожа крокодила, и одного на руке не хватало.
— Падре, — прошептал старик, — помогите мне… облегчите… пожалуйста…
— Но я… никакой не священник, — сказал Сильвера. Рука сжала его кисть крепче.
— Падре… Я грешник… Я не хочу умирать! — Слеза выкатилась из глаза и пропала в сухих складках морщин. — Помогите мне…
— Но как? Я… ничего не могу сделать.
— Можете… Скажите что-нибудь… какие-нибудь слова…
Пальцы старика до боли впились в запястье Сильверы. Глаза его блестели, но искра жизни в них быстро угасала.
— Пожалуйста, — прошептал старик.
«Чтоб я молился Богу? — спросил сам себя подросток. — Ну и насмешили! Буду стоять на коленях, молиться и плакать?» Но старик почти умер, совсем уже угас, значит, надо попробовать. Но как это делается? Что говорить?
— Э-э-э, Господи… этот человек… как тебя зовут?
— «Звезда Пролива», — прошептал старик, — я плавал на «Звезде Пролива».
— Ну да. Этот человек — матрос со «Звезды Пролива», и… я думаю, он неплохой человек. — Костяшки его пальцев трещали в сжавших его ладонях старика. — Я ничего не знаю о нем, но… он болен, и он просил, чтобы я сказал для него несколько слов. Не знаю, правильно ли я говорю и слышишь ли ты меня. Этот человек совсем плох, и я не знаю, сможет ли он… у-ух. Это совсем паршивое место, где мы сейчас с ним находимся, для любого человека. Паршивое место, чтобы умирать в нем. Боже! Вот дерьмо, что это я, сам с собой разговариваю?
— Продолжай… — настаивал старик. — Прошу вас, падре.
— Я же сказал тебе, что я никакой не падре! — огрызнулся Сильвера, но он понимал, что старик не слышит его. Он улыбался, все шепча какую-то молитву.
— Ладно, — сказал Сильвера, глянув на потолок. — Если этот человек должен умереть именно в этом месте, в вонючей камере, то помоги ему умереть легко. Господи! Ладно? Вот и все. Я не знаю, что еще говорить.
Старик молчал.
Его дружок Чико, лежавший у стенки в другом конце камеры, поднял голову.
— Эй, Рамон, ты с кем это разговариваешь?
Отец Сильвера окончил молитву для Палатазина и перекрестился.
— Надеюсь, что вы ошибаетесь, — сказал он полицейскому. — Но если нет, то пусть поможет вам Господь.
— И вам, — тихо сказал Палатазин. Он поднялся, открыл дверь, провожая священника, и остался стоять, глядя, как Сильвера садится в свой «рэмблер». Сильвера не оглянулся, и Палатазин заметил, что священник дрожит. Он вслушался в свист ветра, мчащего по улице пыль, рвущего полы пальто Сильверы. Вид у неба был странный, зловеще предвещавший бурю. Он никогда раньше не видел над Лос-Анджелесом такого неба.
Сильвера едва не упал под порывом ветра. Он почувствовал, как песок царапает кожу лица, а забравшись в машину, он заметил, что внизу, у ветрового стекла, собрался принесенный ветром песок. Он повернул ключ зажигания и поехал прочь, пронизываемый стыдом.
Палатазин затворил дверь.
— Мне нужно ехать, мисс Кларк, — сказал он. — Вы напишете нужную статью?
— Да, — сказала она, — почему я не могу ехать с вами?
— Вы? — переспросил он. — Если отец Сильвера не согласился, то почему вы вдруг…
— Допустим, это… комбинация профессионального и личного интереса. И на этом остановимся.
— Нет, — вдруг сказала Джо. — Если кто-то с тобой и поедет, то только я.
— Ты останешься здесь, — приказал Палатазин, посмотрев на часы. — Почти 4 часа. Нам придется поспешить, мисс Кларк. Ваш друг рассказывал вам, как добраться до замка Кронстина?
— Не совсем, но я помню, он что-то говорил насчет Аутпост-драйв.
— Мы можем потерять целый час, отыскивая дорогу, — мрачно сказал Палатазин. — И если мы задержимся там до захода солнца…
— Ты не слышал, что я сказала, — перебила его Джо. — Если поедешь ты, то с тобой поеду и я. Все, что случится с тобой, случится и со…
— Не глупи, Джо!
— Глупить! Я не останусь одна в этом доме! Если ты собираешься спорить, то только зря потратишь время. — Она смотрела ему прямо в глаза, упрямо и уверенно.
Он выдержал ее взгляд, потом протянул руку и сжал ладонь Джо.
— Цыгане! — сказал он с деланным отвращением. — Вот что значит цыганская кровь! Ну, хорошо. Нам придется поторопиться. Но предупреждаю вас обеих — это развлечение не для слабонервных или тех, у кого слабо с желудком. Если я попрошу помочь, вам придется помогать мне. Времени на пререкания у нас уже не будет. Понятно?
— Понятно, — согласилась Джо.
— Тогда вперед. — Он поднял коробку, полную осиновых кольев. — Пошли.
Отель Адская Дыра содрогался каждым сочленением. Скрипели доски, балки, ветер рвал черепицу с крыши — скорость его достигла 40 миль в час, и это в течение последних 30 минут. Стекло в оконной раме разбилось вдребезги. Боб Лампли почувствовал, как целые пригоршни песка ударили в него, словно выстрелы мелкой дроби. Лампли слышал, как громко колотится сердце. Указатель на ветроиндикаторе продолжал ползти вверх, от 40 к 42 милям в час. Отель вдруг слегка накренился. «Боже! — в панике подумал Лампли. — Эта хижина не выдержит, если ветер будет усиливаться!»
Он всего час назад в последний раз звонил в Национальное бюро погоды. Скорость ветра в Лос-Анджелесе достигла 35 миль в час, летящий песок был отмечен даже в Беверли-Хиллз. Комментаторы погоды сходили с ума, пытаясь понять, что же вызвало такую бурю. Зародилась она в центре Мохавы и по прямой надвигалась прямо на Лос-Анджелес.
Зазвонил черный телефон. Лампли поднял трубку, пытаясь разобрать, что говорит тонкий, едва слышный голос на другом конце. Оглушительно трещали электрические помехи. Хэл с поста Двадцати Пальм что-то говорил о радаре.
— Что там? — крикнул Лампли. — Ничего не слышно, Хел. — Сообщение было повторено, но Лампли уловил лишь обрывки: «…скорость ветра до… чрезвычайная обстановка… следи за радаром!» Громко трещало дерево обшивки станции. В голосе Хэла слышалась паника, чрезвычайно испугавшая Лампли. «Радар?.. — подумал он. — О чем он говорит, черт побери?» Он бросил быстрый взгляд на небо, увидел, как щупальца струй несущегося песка перебрасываются через самые высокие сосны. Он услышал, как с треском отломилась ветка и была унесена прочь. Песок теперь падал, подобно снегу, покрывая голую скалу.
— Хэл! — завопил Лампли. — Что у тебя на указателе скорости ветра?
В ответ послышался нечленораздельный крик, прервавшийся в середине. Теперь в трубке что-то бешено трещало и завывало. «Линия сорвана, — подумал Лампли. — Сорвана линия между мною и Двадцатью Пальмами». Отель снова накренился, подпрыгнул, и Лампли почувствовал хруст песчинок на зубах — песок нашел путь в здание через щели в досках. «Нужно смываться отсюда, пока вся эта штуковина не свалилась мне на голову!» Он снова посмотрел на индикатор скорости ветра. Сорок восемь.
Указатель атмосферного давления тоже сходил с ума. Стрелка то падала, то быстро шла вверх. Сейчас она медленно, с леденящей кровь плавностью шла к самому низу шкалы. Он быстро подошел к красному телефону и сорвал трубку. Словно шифрованная комбинация, пели электрические тона в трубке. Потом знакомый голос, слегка искаженный статикой, сказал:
— Национальное управление погоды, Лос-Анджелес.
— Эдди? Это Боб Лампли говорит… — И тут он потерял дар речи, потому что взгляд его упал на экран радара. То, что показывал радар, было невероятным, сколько он ни всматривался в фосфоресцирующие линии. На экране четко была видна огромная волна, шедшая с востока. Казалось, она…