Томми встал с постели. Со стены свирепо сверкал очками Орлон Кронстин. Он был изображен на красочном плакате в одежде и гриме короля вампиров. Томми вышел в коридор и постучал в дверь комнаты родителей. Отец, худой, высокого роста, в очках с толстыми стеклами, совсем как у сына — выглянул наружу.
— Почему ты не спишь, Томми?
— Проснулся вдруг. Услышал, как звонит телефон. — Он зевнул, приподнял очки и потер глаза. — А кто звонил?
— Понятия не имею. Какой-то болван, он не назвался. В трубке что-то ужасно трещало, но голоса слышно не было. Отправляйся обратно в постель.
— Ветер все еще очень сильный, да, папа?
— Да. Весьма. — Он замолчал на несколько секунд, потом шире приоткрыл дверь. — Заходи на минуту.
Мама Томми, выпускница Рэдклифского университета, с темными, напряженно глядящими глазами и острым подбородком, сидела, подтянув колени к подбородку, горой подняв простыни и одеяло. Она смотрела на темно-зеленые шторы, вздрагивавшие всякий раз, когда сквозь стены просачивался какими-то путями шепот ветра — отголосок бушевавшего за окнами урагана. Она взглянула на Томми, улыбнулась тонкими ломкими губами.
— Тоже не можешь уснуть, да?
— Нет.
— Снаружи настоящий ураган. Бог мой, разве в Калифорнии бывали ураганы? В кои-то веки…
— Он уже немного тише… Вечером вообще была ужасная буря, — сказал отец. Он сидел на краю кровати, смотрел на телефон. — Черт побери, кто это мог быть? Кто-то надумал подшутить?
— Не очень смешная шутка, — сказала Цинтия.
Томми подошел к окну, отодвинул штору, выглянул наружу. На миг ему показалось, что он снова оказался в Денвере — повсюду лежали сугробы снега! Они уже начали покрывать машины! Потом он увидел поваленное пальмовое дерево. Крона его перистых листьев была полностью сорвана ураганом, оставив уродливый тупой обломок-культю, и Томми тут же вспомнил, что это — Калифорния, и здесь не может быть снега. Это песок, горячий, сухой, толстым слоем накапливавшийся, образуя горки дюн.
— Откуда столько песка, пап? — спросил он. Сердце его билось немного учащенно.
— Из Мохавской пустыни. Ветер перенес его через горный хребет. Ну и повезло нам, верно?
— Да, — сказал Томми, — наверняка.
Он напряг зрение, стараясь рассмотреть дом Вернонов на другой стороне улицы. Сквозь крутящиеся струи песка ничего не было видно.
— Как мне не хотелось приезжать в Калифорнию, — говорил отец Томми в это время. — Я сказал мистеру Оуксу, что я всегда был верен компании и останусь человеком «Ахиллеса», но… — Он взглянул на жену. — Если бы мы могли остаться в Скоттсдейле. Вот это был в самом деле прелестный городок. Никаких пробок, никакого смога, никаких безумцев-убийц…
— Папа, — очень тихо сказал Томми. Он не совсем понимал, что видит, но чувствовал, что должен что-то сказать.
— Теперь еще это, — сказал отец. — Проклятье! Ни света, ни… а где наш транзистор, Цинтия?
— Папа, — сказал Томми, — там что-то…
— Тот приемник, который мы купили в марте? По-моему, он все еще где-то в ящике, дорогой. Вероятно, в одном из стенных шкафов. Сомневаюсь, что батарейки еще годные.
— Я попытаюсь его найти. Томми, раздобудь свечку и спички, если уж мы не будем больше спать, ладно?
Томми кивнул и снова выглянул в окно. Ему показалось, что он увидел какую-то фигуру, стоявшую в струях песка на крыльце дома Вернонов. Человек смотрел через улицу на дом Томми, казалось, прямо на него… Но теперь там никого не было. Томми вытянул шею вправо, потом влево — но нет, никого не было видно. И все же по спине его пробежала дрожь. Он отправился за спичками и свечами, миновав отца, искавшего коробку с радиоприемником в кладовой, и ощупью спустился в кухню. За стенами свистел и вскрикивал ветер, и в центре дома, казалось, образовалась дыра тьмы и тишины, вползшей в дом, когда пропал свет. Томми начал выдвигать ящики. Он нашел пару свечей, теперь нужны были спички. Он поискал на полке под раковиной и краем глаза уловил какое-то движение за окном. Какой-то темный силуэт… Томми не был уверен, но кажется, кто-то пробежал мимо окна. Сердце качало не кровь, а ледяную воду.
— Мам! — крикнул он. — Где спички?
— Прямо под мойкой! — ответила она.
Порывшись в ящиках, он обнаружил наконец большую коробку спичек «Огненный вождь» — того сорта, что зажигаются от любой шершавой поверхности. И вдруг со стороны входной двери донеслось жуткой нотой «умпфф!», и он услышал грохот и звон в гостиной. В лицо ему, пока он бежал из кухни, ударил вихрь песка. Входная дверь повисла на одной петле, кофейный столик врезался, отлетев, в стену. Сверху послышался окрик отца:
— Томми, что там?
— Дверь открылась! — крикнул он в ответ. — Ветер сорвал ее с петель… кажется.
— Проклятье! Если песок попадет в дом… Томми, можешь ее чем-нибудь подпереть?
— Я попробую.
Преодолевая упругость ветра, он подтащил к двери стул, чтобы надежно подпереть ее. Дверь теперь была закрыта, хотя ветер продолжал с диким свистом врываться сквозь щели. Покончив с этим, Томми поспешил подняться по лестнице в комнату родителей. По коже на затылке и шее бежали мурашки.
Отец уже отыскал транзисторный приемник и настроил его на волну местной станции «Кала». Играла какая-то рок-группа, певец с завыванием пел что-то о том, как все люди имеют свое место в пищевой цепочке. Томми зажег свечи, поставил по одной с каждой стороны кровати. Песня кончилась, хриплый голос диктора объявил, с трудом пробиваясь сквозь статику помех:
— Да-а-а! Итак, Тонио К. и его последний боевик «Жизнь в пищевой цепочке»! В том-то все и дело, не так ли, братья и сестры? А теперь, с вашего позволения, вот что сообщили нам разведгруппы. В Центре отдыха в Голливуде пойманы в ловушку хорошенькие молоденькие человечки. Это на Лексингтон-авеню. Если хотите получить лучший кусок, то поторапливайтесь, вникли? Кое-что еще можно достать по всей Орузвуд-авеню. Просто постукивайте им в двери, пока удача вам не…
— О чем это он говорит? — нервно спросил отец, глядя на сына.
— …и с вами будет старина Тигр Эдди, до самого поздна, до полшестого утра. А вот небольшое сообщение, сейчас у вас потекут слюнки. Целых шестьдесят — поняли? — шестьдесят! — сидят в ловушке в Вестсайдском еврейском гетто, между Олимпикой и Сан-Винсенте. Одно напоминание — Хозяину нужны молодые, вникли? Если вдруг попадутся старые дохляки, то вышвыривайте их в ураган, вникли? Сделайте такое одолжение. Вникли, а-а-а-а?!
— Боже… О чем… о чем болтает этот идиот?
И вдруг в спальню кто-то вошел.
Это был мистер Вернон. Его глаза красновато светились на призрачно-белом лице. На нем была грязная белая рубашка и темные брюки, и даже в свете свечей Томми видел коричневые пятна на груди. Сердце Томми подпрыгнуло, остановилось на мгновение, потом снова застучало, но уже где-то в горле, отчего он едва не задохнулся. Его мать вдруг тихо вскрикнула, а отец так быстро обернулся, что едва не потерял очки.
— Пит? — дрожащим голосом сказал отец. — Почему ты… то есть, зачем ты?..
— Я пришел навестить вас, — сказал Питер Вернон тихим свистящим голосом. — О, послушайте, как поет ветер. Разве это не превосходно?
— А каким образом ты… вошел?
— Через дверь, естественно. Как и всякий гость. Со мной жена, Диана.
И она тоже шагнула в комнату, они оба совсем заблокировали проем двери. Оба были бледные, усмехающиеся.
— Дон? — тихо сказала мама Томми отцу. Лицо ее стало совсем белым, глаза остекленели от страха.
— Дон, — повторила Диана Вернон, словно вцепившись в имя зубами. Взгляд ее медленно перешел на лицо Томми. Он жег Томми, словно адский огонь. Потом она усмехнулась и широко раскрыла рот, и в мозгу Томми завопило ужасное слово «ВАМПИР», которое он слышал тысячи раз в тысяче разных жутких фильмов, когда сам он сидел в кресле, в собственном своем безопасном мирке. Но теперь все было на самом деле. «ВАМПИР, ВАМПИР. В-А-М-П-И-Р…»
— Нет, — хотелось закричать ему, но наружу вырвался лишь хрип. Миссис Вернон метнулась мимо, словно сухой осенний ветер, неотвратимо надвигаясь на отца. Томми крикнул: «нет» — и прыгнул вслед за ней, пытаясь оттащить вампира прочь. Она зашипела, извернулась, и в следующее мгновение ледяные пальцы мистера Вернона вцепились в его мышцы, в его плечи, он был отброшен, как мешок тряпок, в коридор. Томми сильно ударился о стену и медленно соскользнул на пол, оглушенный болью и ужасом. Он услышал крик матери, потом громкий зловещий смех, такой жуткий, что Томми показалось, что он сойдет с ума раньше, чем смех прекратится. Но когда смех затих, его сменил еще более жуткий звук всасываемой жидкости.
И раздался прекрасный, желанный, ужасный голос, тихо сказавший:
— Томми?
Он поднял глаза, лицо его покрылось холодным потом.
Она. Это была она. Она поднялась по ступенькам, и теперь шла к нему, медленно, грациозно. По ее обнаженным плечам разметались длинные золотистые волосы. На ней была бархатная фиолетовая майка, и живот ее был обнажен, соблазнительно выделяясь над тесными шортами, украшенными пестрыми заплатками с картинками. На одной изображался щенок Снупи верхом на своей будке, на второй красовалось поздравление «Приятно провести день!» Мышцы ее бедер напряглись, она была уже близко, и в темноте коридора Томми видел ужасный отблеск ее глаз, горевших красным огнем. Восхитительная плоть тела Сэнди уже никогда не будет тронута солнечным лучом.
— Томми… — прошептала она и улыбнулась, и когда улыбнулась, она была такая красивая, даже несмотря на то, что больше не была… человеком. Она плавно, заворожительно грациозно протянула ему руку. — Ну как, познакомимся поближе? — тихо сказала она.
— Ты… мертвая! — сказал Томми, и усилие, потребовавшееся, чтобы заговорить, выдавило пот на его щеках и лбу. — Ты уже не Сэнди. Не Сэнди Вернон больше. Ты не человек…
— Ты ошибаешься, Томми. Я по-прежнему Сэнди. И я знаю, как я тебе нравлюсь, как бы ты хотел со мной… Я всегда это чувствовала, потому и дразнила тебя, показывала ноги и все такое. Я хочу тебя, Томми. Я очень хочу тебя! — Она шагнула вперед, почти касаясь его. В глазах ее полыхало обещание. Томми весь пылал в огне и одновременно трясся от холода, словно стоял перед входом в преисподню