ния личного хозяйства в лесу, давно потерявшие всякие естественные связи с лесом, несут смерть…
Я всегда с тревогой слушал лай бродячих собак, носящихся по лесу, не скрывая возмущения, старался объяснять хозяевам таких собак, что псов следует угомонить, усмирить, посадить на цепь, но очень часто вместо согласного ответа слышал: «Волкам можно бегать по лесу, а почему нельзя собакам?»
Волки, постоянно живущие в лесу, никогда не разорят свой лес, как никогда не разорит озеро выдра, облюбовавшая это озеро для жизни. Вспомните мой самый первый рассказ, где я говорил об осенних маршрутах волков. Раз в неделю серые охотники посещали свое летнее хозяйство — только один день в неделю отводился им для охоты на обширной территории, а дальше вся стая перебиралась в новое угодье. Разве можно было сравнивать обширные угодья, принадлежавшие волчьей стае, и небольшой участок леса около таежной избушки, где носились озверевшие псы?
Не могли волки позволить себе разбой и в летнем хозяйстве, когда в логове подрастали волчата. Зная, как ведут себя в лесу собаки, пришедшие сюда с беспечным человеком, я долго не верил, что волк и волчица умеют быть «рассудительными» владельцами своего дома. Но как раз тогда, когда мой щенок совершал разбойные походы к гнездам дроздов, мне и выпал случай понаблюдать за жизнью волчьей семьи.
Логово волков находилось неподалеку от моей избушки. Изредка я выбирался в гости к своим серым соседям и всякий раз удивленно отмечал, что рядом с волчьим логовом преспокойно живут совершенно непуганные выводки рябчиков и глухарей. Почему волки не трогают этих птиц, почему не охотятся здесь, поблизости, а отправляются на охоту в дальние углы леса? Может, боятся выдать то место, где подрастают волчата?.. Возможно, это и так, но это было всего лишь полуответом на вопрос.
Я снова бродил следом за волком и волчицей, находил следы охоты этих животных на дальних болотах за глухарятами и продолжал встречать точно таких же глухарей рядом с логовом. Каждый день я отмечал на своей карте новые охотничьи тропы животных — эти тропы никогда не повторялись изо дня в день, всякий раз они расходились в разные стороны, к разным болотам, вырубкам и лесным полянам. Именно здесь охотились волчица и волк, но и здесь серые охотники не уничтожали всех птиц, будто берегли часть их до следующей весны, чтобы и на следующее лето в этих местах было много глухарей…
Конечно, волки не строили никаких охотничьих планов, у них не было никаких писаных законов и они вовсе не рассуждали так, как я пытался рассуждать за них. Все было гораздо проще. Отыскав на болоте глухариный выводок и добыв из выводка одну, две, много — три птицы, волки оставляли этот выводок в покое и отправлялись на поиски более легкой добычи. Да, после двух, а то и трех нападений мать-глухарка начинала вести себя более осторожно, и теперь подобраться к ней и ее глухарятам было куда трудней, чем в первые дни охоты. Охота за пугаными птицами становилась трудной, малорезультативной, а в логове волчата ждали пищу, и охотничья тропа и волчицы и волка меняла свое направление.
А как бы поступили собаки, пришедшие в лес вместе с тем же рыбаком и отыскавшие вдруг глухариный выводок?.. Первых двух-трех глухарят собаки, возможно, поймали бы так же легко, как и волки. А дальше?.. Оставили бы собаки в покое этих птиц? Вряд ли. Ведь собак вел по охотничьей тропе вовсе не голод — как-никак, а вечером около избушки им в любом случае достанется хоть немного вареной рыбы. Собак вела к глухарям лишь охотничья страсть, которую всячески старался закрепить у своих собак человек. И пусть теперь глухарят нельзя было ловить каждый день, пусть добыча доставалась теперь куда трудней, но собаки продолжали изо дня в день посещать знакомое болото, продолжали охотиться, изводя последних птиц и не чувствуя в случае неудачи угрозы голода. Собаки давно перестали быть охотниками-трудягами, они были теперь лишь орудием добычи в руках человека. Количество и качество этой добычи определял человек, выплачивая своим «вассалам» вознаграждение, не зависящее, как правило, от результата охоты. И теперь «вассалы», забывшие, как прокладываются настоящие охотничьи тропы, удовлетворяли свою страсть, развлекаясь там, где их предки добывали пищу для себя и для своего потомства…
Короткое северное лето подходило к концу, по вечерам все чаще и чаще стали стелиться над озером холодные седые туманы. В это время и обнаружил я, что волчица вдруг оставила свои дальние походы и принялась охотиться около логова… Что же произошло, почему мать волчат изменила своему правилу, почему не пожелала дальше хранить тайну своего гнезда?
Ответить на этот вопрос было не так-то сложно… Непуганые выводки птиц, живших неподалеку от логова, потребовались волчатам. Волчата уже подросли, но уходить далеко на охоту еще не могли, настало время овладевать охотничьим мастерством, и мать стала учить будущих охотников неподалеку от логова.
А может быть, как раз сейчас, когда начались охоты волчат около логова, и случится то, что случается во время охоты собак около таежной избушки — может, тем птицам, что преспокойно жили около волчьего логова, грозит теперь полное уничтожение?.. Нет, этого не происходит: две-три неудачные охоты за глухарями, выводок становится осторожней, а охота соответственно трудней, а объект охоты меняется, прежняя охота не обеспечивает пищей.
Вот так, меняя в случае неудач объекты охоты, прокладывая новые охотничьи тропы, и живут в лесу волки, взимая с леса не очень обременительную дань, а за это неся службу санитара, регулируя количество и качество лесного населения. А разве те же глухари, которых попугали волки, не должны быть благодарны серым охотникам за приобретенный опыт осторожности. Да, выводок глухарей заплатил волкам дань — из шести-восьми глухарят один-два поплатились жизнью, но зато теперь остальные птицы стали более чуткими и другой хищник так легко уже не подберется к ним.
Я уже рассказывал о том, как волки устроили засаду около болота и ждали лосей. Тогда они загнали на болото лесного быка и быстро расправились с ним.
Этого лося я знал и даже дал ему имя — Задира. Это имя бык получил за несговорчивый нрав. Я частенько видел тропы Задиры, встречался с ним около озера и около лесного ручья, куда лоси выходили по ночам на кормежку. Задира хромал, и в бинокль была хорошо видна рана на боку животного, рана глубокая, не заживавшая. Эта рана не походила на след медвежьих когтей или волчьих клыков — скорей всего, это был след пули. Пуля, видимо, задела кость, и теперь боль мешала лосю жить.
Сколько раз волки устраивали засады на краю болота, сколько раз стерегли здесь лосей, но только один раз за все лето им удалась завершить охоту — загнать жертву на топкое болото. И жертвой стал бык инвалид.
Человек-охотник совершил преступление: нарушая все охотничьи законы, он оставил в лесу раненое животное. Этот лось был обречен на гибель в тяжелое зимнее время. Вряд ли он смог бы легко уйти от врагов по предательскому насту, и уж конечно бы не выдержал поединка с соперником и никогда не стал отцом лосят. Животное было вычеркнуто из списка жизни, и волки привели приговор природы в исполнение.
Мне никогда не приходилось видеть, как волки ловят мышей. Об этом я прочитал лишь в книжке Фарли Моуэта «Не кричи, волки». Автор подолгу наблюдал подобную охоту волков и, как мог, постарался доказать людям, что волки не так жадны и прожорливы, как порой кажется тем, кто мало знаком с законами природы. Но мне приходилось встречать следы других очень интересных волчьих охот. Я могу утверждать, что мои волки умели ловить щук и лещей, когда те, уставшие, выбившиеся из сил после нереста и долгого пути по ручьям и разливам, скатывались обратно в озеро вместе с входящей в берега весенней водой. Я находил следы охоты волков за кротами и лягушками и не раз достоверно убеждался, что серые разбойники посещают малинники и брусничники и собирают там ягоды.
Да, волки частенько заглядывали туда, где поспевали ягоды. Любят ягоды и собаки. Собаки, явившиеся в лес вместе с рыбаками, часами пропадали на болотах и в малинниках, когда все вокруг избушки было ими выловлено и уничтожено. А вот волки посещали брусничники даже тогда, когда неподалеку на болоте жили глухари. Я находил около ягодных кустиков следы волчьих лап, находил и веточки брусники, легко прикусанные острыми волчьими зубами.
Я видел, как волки раскапывали землю около лесной дороги и вырывали из земли корни растений. Все знают, что грозный хозяин тайги, порой неукротимый зверь — медведь с удовольствием употребляет растительную пищу. Поспеет малина, и медведь бродит по малинникам и обсасывает самые урожайные ветки. Начнет наливаться на полях овес, и мишка отправляется туда, на овсы. Не пройдет этот зверь и мимо болота, где есть водяная гречиха и созревает клюква. Обожает медведь красную смородину и порой охотно собирает по полянам грибы, хотя совсем рядом разгуливают лоси и пасется стадо домашних телят.
Меню хищника в природе до сих пор загадка. Выводы о вкусах и количестве пищи, поглощаемой тем или иным зверем, сделанные в условиях неволи, очень часто оказываются неверными. Вспомните тех же самых охотничьих собак — они никогда не откажутся от хорошего куска мяса. Но вот заканчивается зимний промысел в тайге. Собаки возвращаются вместе с охотником в деревню, и в деревне нередко хозяин забывает о своих четвероногих помощниках до следующего сезона, до следующей зимы. И очень часто собаки за это время ничего не получают от людей.
Чем поддерживают свою жизнь эти истощавшие животные? Редким куском хлеба, старой костью, кой-какими отбросами. У этих позабытых людьми собак всегда жадно горят глаза, и дай им сейчас ведро молока или хороший котел щей, и голодный пес не отойдет от ведра или котла до тех пор, пока не поглотит все съестное. Но никто не вынесет собакам ни каши, ни мяса, ни хлеба, ни молока. И они продолжают понуро лежать у крыльца, перехватывая просящими взглядами своего хозяина и дожидаясь начала нового охотничьего сезона, когда начнется новый путь в лес и когда снова будет вдоволь мяса. А пока надо поститься и весну, и лето, и большую часть осени…