Мне казалось, будто я погрузился в удивительный и очень выразительный сон. Мне не нужно было понимать то, что я вижу. Мне также не хотелось предпринимать какие-либо действия. Я просто поглощал эти завораживающие виды всем своим естеством, ощущая на периферии своего тела восхитительный холодок и дрожь возбуждения. Но вдруг почувствовал что-то еще. Трудно передаваемый, беспокоящий дискомфорт. Я пытался ухватить его, но он все время ускользал. В итоге мне удалось определить, что больше всего он докучает мне где-то сзади. Поэтому я повернулся, в надежде как-то на него повлиять, и обнаружил, что неприятное ощущение переместилось по моему телу, а затем, когда я застыл, оно тоже застыло, но на сей раз спереди, между плечами. Я тщательно ощупал себя, но ничего постороннего или необычного на себе не обнаружил. Тогда я понял, что мне знакомо это чувство – кто-то смотрит на меня, и я чувствую на себе его взгляд. Когда до меня дошло, что происходит, я снова кинул взгляд в сторону террасы, к которой был пришвартован мой куб, и рефлекторно отпрянул в испуге. Там что-то происходило. Очень близко. Прямо на краю террасы. Прямо перед моим кубом.
Он походил на металлического человека. У него была голова, две руки, заканчивающиеся пятипалыми ладонями, туловище и две ноги, но все тело этого существа покрывал гладкий слой серебристых чешуек, между которыми не было видно никаких отверстий. Голова была серебристой чешуйчатой сферой, и все же я чувствовал исходящий от нее взгляд. Я понятия не имел, когда это существо приблизилось к кубу, но оно могло это сделать, когда я рассматривал движущийся город, поэтому меня больше занимал другой вопрос: действительно ли эта металлическая тварь меня видит или же только зондирует своей головой мой куб.
Я приблизился к прозрачной стене, чтобы внимательно рассмотреть человека, и неподвижно замер, потому что вдруг заметил на поверхности его блестящей чешуйчатой кожи какое-то движение. Будто некий нечеткий ромбовидный силуэт подергивал множеством гибких, эластичных рук. В первый момент я подумал, что чешуйки у человека полупрозрачные, и мне удалось увидеть то, что скрывается за его металлическим панцирем, но когда я изменил позицию, рассчитывая на то, что с другого ракурса увижу это гораздо четче, пузатый ромбовидный силуэт переместился вместе со мной. И тогда я, потрясенный, понял, что это мое отражение, а гуманоидное существо, покрытое серебристыми чешуйками, видит меня так же хорошо, как и я его.
Смущенный, я отступил вглубь куба. Тогда металлический человек поднял левую руку и постучал пальцем по прозрачной стенке моего контейнера. Я не знал, почему он это сделал, хотя было очевидно, что он пытается привлечь мое внимание. Пока я силился понять, каковы могут быть его намерения, он снова постучал пальцем по тому же месту. Однако на этот раз добавил размашистое движение другой рукой, и казалось, будто он перемещает ею какой-то невидимый рычаг. При виде этого я испытал невыносимо сильное ощущение, будто уже видел это раньше, переживал это. Чувство узнавания заявило о себе, как запах, который давным-давно, в раннем детстве, был связан с чем-то очень важным для меня, а теперь, после долгих лет появившись снова, открыл проход в скрытый лабиринт моего ума и выпустил оттуда забытые, невозможные воспоминания, настолько тревожные и странные, что ни в коем случае не могли быть моими. Но я знал, вернее, нечто во мне знало, что, скорее всего, эти воспоминания именно мои. Но они имели не ничего общего с этими минутами озарений, когда я, будучи маленькой личинкой, извиваясь на теплом покрытом мхом полу, среди огромных фасеточных конструкций и высоких, паукообразных существ, учился тянуться пухленькими руками к живым игрушкам, которые висели над моей головой и привлекали меня тишайшим, едва слышным урчанием, пульсирующими красками и щекотавшим мои чувствительные усики запахом молока, смешанного со сладким материнским потом. Это было что-то намного, намного старше, и оно мерцало слабым, приглушенным светом, заключенным под толстой коркой шелушащейся ментальной патины. Это были наложенные друг на друга воспоминания из прежних жизней, моих, только в совершенно разных, хорошо мне известных, хотя до сей поры скрытых в древних глубинах разума. Это были воспоминания, в которых мое многообразное сознание многократно и самыми различными способами сгущается в кубе, зацепившемся за край коралловой террасы, и видит рядом необычные парящие в воздухе объекты, пришвартованные вокруг нее. Объекты абсолютно разные, никогда не повторяющиеся. И только движущийся город, мерцающий далеко внизу, всегда одинаков. И здесь всегда появляется эта фигура, эта чешуйчатая металлическая броня в форме человека, которая стучит по кубу и показывает, что он там есть.
Именно в этом месте.
Во всех моих воспоминаниях я, преодолев сомнения, тревоги и бесплодные попытки понять, почему это металлическое существо делает то, что делает, в итоге всегда вытягиваю одну из своих гибких рук и по внутренней стороне куба добираюсь до места, которое находится напротив стучащего пальца. Я нащупываю стекловидно-механических актиний, нащупываю их прозрачные утолщения, внимательно изучаю грубые неровности и рано или поздно неизменно нахожу небольшой рычаг. Металлическое существо показывает мне жестом, что я должен с делать с этим рычагом, но я колеблюсь, так как знаю, что это не так просто. Воспоминания подсказывают, что рычаг можно передвинуть разными способами, но я понятия не имею, какой из них правильный, и что произойдет, если мне удастся установить его так, как нужно. Но я должен это сделать. Это неизбежно. Это происходит всякий раз. И это происходит сейчас.
Меня вдруг охватило знакомое ощущение, что смысл моего существования сводится к этому рычагу и к обязанности поставить его в нужное положение, поэтому, не мешкая, я потянулся к нему еще раз. Он был там, где всегда. Я вспомнил, как переставлял его до сих пор, и с удивлением обнаружил, что есть положение, которое я еще не пробовал. Я посмотрел на металлическое существо. В последний раз оно постучало пальцем, опустило чешуйчатую руку и неподвижно застыло. Оно ждало. Оно стояло так близко, что, если бы нас не разделяла прозрачная стена, я мог бы дотронуться до него. Я поймал себя на том, что хотел бы это сделать, что меня тянет к нему, как будто внутри этой чешуйчатой брони скрывается то, что я когда-то потерял, то, по чему я скучаю. Искушение было очень сильным, но я еще раз сумел устоять перед ним, еще раз позволил древним воспоминаниям направить мою руку.
Я переключил рычаг.
Куб развернулся с громким щелчком, и меня с размаху выбросило за его пределы, прямо в непроницаемую темную невесомость, в которой я всем телом столкнулся с какой-то твердой поверхностью. Я застонал и открыл глаза. Я лежал на животе, больной, усталый, в тяжелой промокшей одежде. Я поднялся с трудом, изо всех сил пытаясь удержаться на дрожащих ногах. Меня трясло, голова кружилась, и я старался не обращать внимания на волны тошноты, исходящие от желудка. Меня окружали клубы густого неподвижного тумана, но черные базальтовые плиты, лежащие под подошвами моих ботинок, обманчиво напоминали те, что покрывали площадь в Мокудаде, поэтому я начал подозревать, что вернулся к исходной точке. Я потер влажное лицо и хотел спокойно осмотреться, прежде чем решить, в какую сторону идти. Однако достаточно было только взглянуть налево, чтобы сразу там что-то заметить. Низко в тумане, на уровне земли темнела какая-то расплывчатая форма. Меня охватило странное предчувствие, и, пошатываясь, я двинулся в ту сторону. Я был измучен и разбит, но другие симптомы – головокружение, тошнота и дрожь в коленях – с каждым шагом все менее меня беспокоили. По мере того, как я приближался, форма приобретала все больше деталей, которые постепенно вырисовывались из тумана. Внезапно до меня дошло, что это такое, и я остановился.
Передо мной лежал пучок сине-серых щупалец. Тех самых, что я видел внутри стеклянного яйца, или очень похожих. Я не был полностью уверен, хотя у них были такие же шестиугольные присоски. Они вяло шевелились, придавленные собственной тяжестью, и казалось, что долго не проживут, если прямо сейчас не окажутся в воде. Пока я размышлял, как их перенести к берегу океана, я с изумлением обнаружил, что они начинают сливаться друг с другом. На моих глазах щупальца медленно объединились в одну веретенообразную форму. Я невольно отступил на несколько шагов назад. Эта масса сжалась и с влажным треском лопнула в нескольких местах. Разделенные части раздвинулись в стороны, и я узнал в них ноги, руки, узнал округлую грудь и торчащие соски, узнал голову, облепленную мокрыми волосами, длинными и темными. Мне хотелось собрать воедино мысли и найти среди них место факту, что щупальца превратились в обнаженную женщину, но мне так и не удалось его куда-то пристроить. Я стоял потрясенный, не в силах собрать свои мысли, и беспомощно смотрел, как женщина медленно перекатывается на бок, сгибается пополам и мучается от рвоты. Темная пенистая жидкость стекала на базальтовые плиты. Наконец мне удалось как-то преодолеть жуткое сопротивление застывшего тела, и, оглушенный лязгом расстроенных мыслей, я неуверенно подошел к ней. Наклонился и застыл, зачарованный ее взглядом. Рума слабо улыбнулась, почти одними уголками рта и налитыми кровью глазами. Но этого хватило, чтобы дать мне нечто знакомое – то, за что я смог ухватиться. Гремящий под черепом кавардак явно утратил силу, и мои мысли стали приходить в порядок. Я опустился на колени, помог ей сесть, обнял ее и прижал к себе. Она была очень теплой, будто ее охватил жар. От ее кожи и волос поднимались бледные струйки пара. Я наклонил голову, чтобы взглянуть ей в лицо, но не знал, что сказать. Но у нее не было с этим проблем.
– Помнишь? – спросила она хриплым шепотом.
– Да… – ответил я и в тот же миг понял, что речь шла не только о событиях этой ночи.
Убедительность этих воспоминаний, их выразительная голографическая глубина, скрывающая множество невероятных деталей, которые все еще мерцали на краю моего восприятия и только ждали, когда я пожелаю обратиться к ним, полностью затмили мои воспоминания о жизни, которую я вел до того, как прибыл в Мокудад. Да, я получил полный доступ к своей памяти, но с моей нынешней точки зрения, прежняя жизнь была бесконечной чередой тривиальных и скучных событий. Это было жалкое, бессмысленное копошение человеческого муравья, блуждание в лабиринте никчемных обязанностей, не имеющее ничего общего с реальным бытием, которое укрепляется только тогда, когда на него падает свет,