– Если это так, мисс Эмма, то вы не одна. Чувство удивительного свойственно всем, кто понимает, в какие нелепые и непостижимо жестокие времена ему пришлось жить. Это защитный рефлекс, а не повод стыдиться.
– Я все равно чувствую себя глупо.
– Из-за меня. Я думаю, вы слишком много времени проводите в моем обществе. Такие старые чудаки, как я, плохо влияют на молодых. Они внушают неприятные мысли и заражают тревогой. Поэтому я освобождаю вас от сегодняшних обязанностей. Вам надо развлечься. Вам стоит пойти на выступление какого-нибудь искусного мага. Например, Великого Вессеро. Сейчас его все обсуждают. Говорят, он потрясающий. Это вас успокоит. А завтра мы будем смеяться над всем этим. Вы сделаете это для меня?
– А покупки?
– У меня всё есть, мисс Эмма. И даже если что-то понадобится, я проживу без этого до завтра.
– Да, конечно, но…
– Вы хотите, чтобы я умолял вас?
– Ну что вы. Простите. Я могла бы еще…
– Нет, нет. До свидания.
Рэймонд Адамс сел у окна. Он чувствовал на лице холод стекла, который усиливался с наступлением сумерек. Он ждал. Два часа назад он снова услышал этот удивительный звук, ползущий по небу, но на сей раз ему показалось, что он затих прямо над его головой, когда Эмма вела его из ресторана в квартиру. Он не сказал ей об этом.
Рэймонда окутала глубокая тишина. Внезапно он почувствовал на своей щеке дыхание влажного воздуха. Он расслабился. Он был готов и не боялся. Вызвал в памяти образ туманной пирамиды. Действительно ли он видел ее? Он искренне верил, что да, потому что все остальное было тьмой, которая заполняла его глаза с тех пор, как его сбил автобус.
– Ламрех? – спросил незнакомый голос.
– Да, – ответил Раймонд. Он ведь жил в Ламбете, и потому это должно было случиться здесь.
И случилось.
Он с недоверием моргнул. После почти пятнадцати лет блуждания в темноте он снова видел. За окном на подоконнике сидел клочок тумана в форме кота. Кот медленно развеивался в воздухе. Он забирал с собой тишину. И становился воспоминанием. Таким, в которое можно только верить.
Арцибия
Разат понятия не имели, что означает «рыба», «косяк», ни тем более «косяк рыб», но когда они бродили вдоль разрушенных окраин погибающей Арцибии и с близкого расстояния наблюдали пожирающего ее Зараукарда, именно эти слова всегда возникали в их голове. Со временем Разат пришли к мысли, что им придется смириться с тем, что они никогда не смогут уловить смыслы, которые кроются за этими словами и соединяют видимое с материализующимся в сознании. Однако это ничуть не ослабило отчетливое ощущение Разата, что по этим скрытым связующим нитям к ним проникает нечто необычное, ценное, нечто из-за пределов измученного мира Арцибии – то, что по какой-то неизвестной причине они хотят сохранить только для себя, спрятать глубоко под панцирем. Поэтому, вопреки всем действующим правилам, Разат держали это в тайне даже от ближайших энку-энку из своего роя и пестовали в себе, подобно безотчетной вере в то, что им каким-то образом удастся успешно пройти Испытание Таботта и стать полноправными членами Ордена, который с незапамятных времен сдерживает Зараукарда и не позволяет ему полностью поглотить Арцибию.
Если бы Разат удалось продвинуться и стать адептом, это стало бы для них и их роя прекрасным завершением бесчисленных усилий, призванных так изменить структуру разума, чтобы он стал орудием воли Коллектива и мог принять участие в защите сообщества Арцибии. Ибо по мнению Разата и его побратимов, это самый разумный и достойный способ применения своей жизни в распадающемся городе, где еще тлеют остатки былого великолепия, утраченного вместе с искусством создания гнезд и секретами конструирования сложных машин, некогда превративших Арцибию в единый огромный, прекрасный и изысканный механизм, который кормил своих жителей, развлекал их, обеспечивал им комфортное пространство для жизни и позволял всем, кто здесь жил, участвовать в неустанной суете городского организма. Это теперь, после стольких лет медленного разложения, возвышающиеся над городом наклонные конусы покрыты грязными подтеками, погружены во мрак и стоят так близко друг к другу, что напоминают покрытую толстыми чешуйками кожицу порфирника. Однако Разат не переставали удивляться тому, что даже сейчас мертвая, неподвижная и темная городская панорама впечатляет размахом и изяществом, с которым проржавевший металл массивных устройств соединен с потрескавшимся железобетоном, разрисованным пластинами мутного стекла, фрагментами каменных статуй и грозящими упасть пилонами. Глядя на все это, можно было догадаться, как выглядела Арцибия в давние времена.
Разат часто представляли себе, будто они стоят в Центре, под хрустальным куполом, на латунной Кривой Звезде, выложенной на белой мраморной мостовой в том месте, где пересекались геометрические оси города. Здесь посреди Арцибии некогда сходились все маршруты монорельсовых трасс. Прежде сюда приходили, чтобы остановиться на миг посреди этого мира и окунуться в многоголосый городской шум. Сотни и тысячи жителей Арцибии, энку-энку и энку-инза, сверкая панцирями, спешили во всех возможных направлениях. С головокружительной скоростью проносились вагончики монорельсовой дороги, отливавшие полированной медью и темными лакированными чешуйками. В волнующемся море городских массивов здания непрерывно меняли свое положение. Под свист сжатого воздуха и басистый грохот узлов в механическом чреве города, с пронзительным стоном гнущегося металла, строения опускались, сдвигались или поднимались в такт с перемещением гигантских энку-кромрахов, ползущих по городским подземельям. Из стороны в сторону покачивались угловатые силуэты механических носильщиков маршума, являвшихся всего лишь ходячими ёмкостями для этой животворной субстанции. А в небе медленно проплывали гнезда, вынутые из круглых ячеек. Они имели удлиненную цилиндрическую форму и переливались яркими красками. Крепко зажатые механизмом на конце мощного кронштейна, гнезда, не спеша, словно летающие аппараты легче воздуха, кружили на фоне неба, по которому…
Нет, этого Разат не могли себе вообразить. Они неоднократно посещали то место, где некогда находился Центр, и хорошо знали, как выглядят сейчас руины и провал, наполненный черной водой, из которого торчат сломанные рельсы и куски мраморных плит, покрытые жирной слизью. Эти печальные обломки прежней жизни подпитывали фантазию Разата, предоставляя основу для подобных образов. Но небо, голубое и нелепо высокое, и то, что по нему перемещалось – некий мощный, ослепительный источник света – Разат никогда не видели, а потому и не могли воссоздать только силой своего воображения. Они знали об этом только из рассказов, передаваемых из поколения в поколение, которые Разату ни о чем не говорили. Однако их сомнения и неуверенность все равно не имели никакого значения, потому что с тех пор, как появился Зараукард, прежняя Арцибия существовала уже только в мире грез и невероятных историй, которые никак нельзя было проверить.
Старейшие дали ему имя Зараукард, но никто не знает, что это за субъект, откуда он взялся и почему поглотил почти всю Арцибию. Его непостижимая, враждебная сущность воплощает чужую жизнь и медленное чужое движение, не имеющее ничего общего с городом, пожираемым им. Зараукард выглядит как поражающая своей необъятностью окружная стена, выстроенная из точно отлаженных механизмов, чья неявная, размытая и не до конца материальная полупрозрачность напоминает густой серый туман. Бесконечное медлительное пульсирование этой туманной механики пережевывает реальность Арцибии. Везде, где Зараукард примыкает к городу, застройка растворяется в серой мгле, теряет монолитную твердость и становится чем-то иным – чем-то съеденным, переваренным и поглощенным. Туманно-механическая сущность замкнула в почти идеальную окружность последние пять районов Арцибии и достигла таких высот, что все энку, еще остающиеся в живых, ощущают себя будто на дне гигантского колодца. Его мглистые полупрозрачные стены сходятся на большой высоте, образуя маленький круглый просвет, заполненный чуть более бледным, но по-прежнему непроницаемым серым туманом.
Однако то, что более всего впечатляет, завораживает и вызывает ноющую в костях тревогу, заключено внутри этой стены, в глубинах ее туманной полупрозрачности. Это мерцающие гипнотическим медно-золотистым сиянием бесформенные глыбы, которые величественно переплывают с места на место, разделяются на мелкие куски и сливаются обратно, поднимаются и опускаются. Они заливают Арцибию рыжеватым, ржавым светом, отчего все в этом городе кажется почти разрушенным, застывшим на грани окончательного распада.
Именно вид этих переливающихся глыб заставляет Разата слышать «рыбу», слышать «косяк», слышать «косяк рыб». Но происходит это лишь тогда, когда они подходят к источающему пронзительный холод туманно-механическому телу Зараукарда настолько близко, что панцирь Разатa и спрятанные под ним маршумные приспособления ощущают легкое касание серых язычков, которые безошибочно определяют присутствие энку-энку и выискивают какой-нибудь изощренный способ побудить или заставить их сделать шаг или два, чтобы перетянуть на сторону туманных механизмов. Поэтому здесь, на границе миров, следует быть очень осторожным. Нельзя обращать внимание на блестящие формы, которые лежат в нескольких шагах и искушают возможностью обнаружить чрезвычайно редкий артефакт, оставшийся со времен расцвета Арцибии. Нельзя реагировать на появление расплывчатых силуэтов, на иллюзии, которые внешне напоминают энку, бредущих в туманной глубине Зараукарда и жестами призывающих подойти к ним. Не стоит заглядывать в овальные порталы, которые притворяются вратами в оживленную Арцибию, такую, какой она была много лет назад и якобы всё еще остается где-то там, за туманной стеной, раздвинувшейся на мгновение и позволившей в нее войти. Странное, расплывчатое и как бы незавершенное небо над той Арцибией, а также подозрительное соответствие ее вида собственным представлениям мгновенно развеивают эту иллюзию. Необходимо также четко понимать, что вспышки неконтролируемого страха и панические атаки, вызванные воображением чего-то страшного и опасного, происходящего прямо за спиной, – это всего лишь безосновательные попытки запустить ту инстинктивную часть разума, которая включается только в случае угрозы жизни и на какой-то моме