Так же, как и Зельде, но по совершенно иной причине.
А Зельда видела, что мама становится все слабее, и понимала, что должна ей как-то помочь, так как без ее поддержки мама не справится и сломается так же, как и папа, который почти перестал ее навещать. А когда он всё же приходит в больницу, слова застревают у него в горле, и большую часть времени он только стоит над ней со слезами на глазах, отрешенный и разбитый болью, от которой нет лекарства.
Зельда прижалась к маме.
– Ну, хорошо. Тогда прочти мне это начало еще раз. Еще один, последний раз. А потом и все остальное. Нормально. По очереди. Страница за страницей. Думаю, у меня еще есть достаточно времени, чтобы узнать конец этой истории.
Алиса вытерла слезы.
– Конечно, дорогая, конечно.
– Так что? Прочтешь еще раз?
– Разумеется, но ты не воспринимай это так, будто я тебя заставила. Я не это имела в виду, и прости, если…
– Нет, нет, все в порядке, ты права, мама, нет смысла затягивать с этим, пришло время войти в Страну Чудес.
Алиса погладила Зельду по лысине, отливавшей пергаментной желчью. Она сделала это с такой нежностью, словно боялась, что прикосновение может ухудшить ее здоровье. Затем вернулась к началу книги и начала читать. С каждой последующей фразой голос Алисы становился все свободнее и решительнее. Она с легкостью увлеклась чтением и позволила своему вниманию следовать за повествованием. Это успокаивало нервы и помогало забыть о том, что вызывало черный ужас. Алиса читала.
Алисе наскучило сидеть с сестрой без дела на берегу реки; разок-другой она заглянула в книжку, которую читала сестра, но там не было ни картинок, ни разговоров.
– Что толку в книжке, – подумала Алиса, – если в ней нет ни картинок, ни разговоров?
Она сидела и размышляла, не встать ли ей и не нарвать ли цветов для венка; мысли ее текли медленно и несвязно – от жары ее клонило в сон. Конечно, сплести венок было бы очень приятно, но стоит ли ради этого подыматься?
Вдруг мимо пробежал белый кролик с красными глазами.
Щекочущая дрожь пронзила Зельду от промежности до макушки. Она знала, почему этот отрывок всегда вызывает такую реакцию, и ей хотелось испытывать этот трепет как можно чаще. Но в то же время Зельда была уверена, что ей ни в коем случае не следует рассказывать об этом маме, потому что это бы ей не помогло, а только еще больше расстроило.
Конечно, ничего удивительного в этом не было. Правда, Кролик на бегу говорил:
– Ах, боже мой, боже мой! Я опаздываю.
Но и это не показалось Алисе особенно странным. (Вспоминая об этом позже, она подумала, что ей следовало бы удивиться, однако в тот миг все казалось ей вполне естественным.) Но, когда Кролик вдруг вынул часы из жилетного кармана и, взглянув на них, помчался дальше, Алиса вскочила на ноги.
В этот момент Зельда неизменно теряла интерес к глупой Алисе и ее приключениям, потому что реакция девочки на появление кролика, на появление чего-то совершенно поразительного и неправдоподобного, была абсолютно фальшивой, выдуманной тем, кто не имеет ни малейшего представления о таких вещах. Возможно, автор книги хотел таким образом намекнуть, что Алиса спит, ибо именно во сне даже самые редкие вещи, события и персонажи зачастую не вызывают удивления, поскольку кажутся чем-то обычным, совершенно естественным. Поэтому Зельде было любопытно, действительно ли так окажется в конце рассказа. Но даже если на самом деле так и было, даже если в конечном итоге окажется, что вся история сводится именно к сновидению, факт оставался фактом: описание встречи с Кроликом раздражало Зельду неуклюжей ложью и мнимой необычностью.
Потому что это неправильно.
Только тот момент, когда Кролик появляется и пробегает мимо Алисы, а в тексте нет ни единого намека на то, что он во что-то одет, – таит в себе нечто, частицу истинного соприкосновения с чем-то необычным, когда сознание инстинктивно пытается не впустить в себя то, что реально видит, а потому пытается придать видимость нормальности.
Однако этот момент проходит, и Алиса по-прежнему ничему не удивляется. Она реагирует так, как будто это сон, и только когда Кролик достает часы из кармана сюртука, девочка понимает, что что-то не так, и в ней пробуждается чувство странности.
Только тогда?! Какая несообразная чушь!
Когда ты сталкиваешься с чем-то подобным, то сразу понимаешь, что происходит нечто необычное. И ты боишься. И ты понятия не имеешь, что об этом думать. И чувствуешь щекотливую дрожь, пробегающую по телу. Зельде это знакомо. Всякий раз, когда мама читает ей отрывок о бегущем Кролике, она ощущает то же, что и сама испытала, впервые увидев нечто невозможное, нечто, не вписывающееся в этот мир. Правда, тогда это был не Кролик в сюртуке. Но Зельда доверяет своим ощущениям, и если даже воображаемый Кролик этой глупой, то ли спящей, то ли не спящей Алисы способен своим внезапным появлением снова вызвать эти ощущения, эту щекочущую дрожь, тогда и то, с чем она столкнулась и что видит до сих пор, является истинной правдой. Это как проблеск чего-то действительно чуждого в мире, где ее жизнь быстро подходит к концу.
Голос читающей мамы невнятно гудел, и казалось, будто он долетает из другой комнаты. Зельда невольно улыбалась себе, балансируя на грани сна. Месяц назад она отмечала тринадцатый день рождения и прекрасно понимала, что до четырнадцатого уже не доживет. Лимфома, овладевшая ее телом, не собиралась покидать захваченную территорию и последовательно уничтожала ее. На нее не оказали влияние ни внутривенные химические вещества, ни беззвучный холод радиации, которым врачи пытались ее сжечь.
Ничего не помогало.
Однако Зельда не переживала. Чем слабее она была, чем ближе подходила смерть, тем явственнее она ощущала, что, покидая этот мир, немедленно окажется в другом. И деликатное, но все более отчетливое присутствие этого мира, вопреки обстоятельствам, действовало на нее успокаивающе и делало почти счастливой. И очень заинтриговало. Потому что, хотя она никак не могла повлиять на свою болезнь и никак не могла излечиться, Зельда, несомненно, получила что-то взамен: захватывающую возможность плыть по течению глубинного бытия. Поэтому ей безумно нравилось думать о себе, что она в буквальном смысле умирает от любопытства: что будет дальше, куда она двинется и как будет выглядеть то самое место, когда она наконец до него доберется? К сожалению, порядок событий оказался обратным. Сначала она начала умирать, и только потом, в больнице, обнаружила, что смерть ее куда-то ведет.
В один прекрасный солнечный день в конце второй недели лечения в Зельду влили три бутылки прозрачной жидкости, которая замедлила ее движения и заполнила голову плотным илом, мешающим формулировать даже простые мысли. Зельда уже успела хорошо изучить это состояние и знала, как оно будет развиваться, поэтому сразу приняла крепкую таблетку для сна, и когда ее накрыла волна невыносимой усталости, быстро погрузилась в глубокое бессознательное состояние. Зельда очнулась только ближе к вечеру. Она все еще чувствовала усталость, но ил, заполнивший голову, уже не был столь густым, и она могла почти свободно думать. Ей очень хотелось писать, но она была слишком слаба, чтобы встать с постели.
Она огляделась. Как назло, в комнате не было никого, кто мог бы подать ей утку. Однако с правой стороны кровати находилась кнопка вызова медсестры, и Зельда была уверена, что, приложив немного усилий, сумеет дотянуться до нее. Она собрала последние силы и с трудом перекатилась на правый бок. Когда она поворачивалась, в ее глазах блеснул резкий солнечный блик. От неожиданности Зельда снова опустилась на спину. Она скользнула взглядом по предметам, находящимся в комнате, но не заметила ничего, что могло бы отражать свет низкого вечернего солнца и пускать от него зайчики прямо в лицо. Что бы это ни было, оно должно было находиться где-то выше, решила она. На стене, потолке или лампе. Но и там ничего подобного не обнаружилось. Зельда наклонила голову и снова заметила это мимолетное мерцание, вспышку, золотой блеск солнца, резвящийся на странном предмете из стекла или полированного металла. Она напряглась и, прищурившись, наклонила голову влево и вправо, чтобы хоть как-то уловить это взглядом. Она была так поглощена этим занятием, что совсем забыла, что ей хочется писать. В какой-то момент Зельду охватило смутное чувство, что непонятный предмет находится прямо перед ней, но скрыт в воздушной пустоте. Однако, осознав безумную нелепость этой мысли, она тут же перестала искать. Девочка вздохнула, ей захотелось плакать. Судорожно всхлипывая, она прижала подбородок к груди, и тут перед ней что-то вспыхнуло и предстало во всей красе. Оно появилось как раз там, где Зельда интуитивно ощущала сгусток пустого воздуха. Щекочущий озноб пробежал от промежности до макушки, давая понять, что это не обычная галлюцинация, и даже если это она, то в ней все равно есть частица реальности иного мира.
Загадочный предмет висел в воздухе. Квадратный и полупрозрачный, он ослепительно сверкал металлическими тумблерами, рычагами и толстой стеклянной линзой, закрывавшей круглые и прямоугольные циферблаты, на которых мерцали странные, словно трехмерные символы.
Зельда ахнула. Она смотрела на предмет ошеломленно, с тревогой, не зная, что о нем думать, но не беспокоясь об этом. Она подняла руку, чтобы дотронуться до объекта, но у нее ничего не вышло. Ее пальцы проникли сквозь предмет без всякого сопротивления, как будто его и не было. Внезапно в комнату вошла медсестра, и Зельда машинально взглянула в ее сторону. Едва только она разорвала зрительный контакт, блестящая полупрозрачная штука мгновенно погасла. Воздух снова стал пустым. Зельда восприняла это спокойно. Хотя предмет стал невидимым, она все время ощущала его присутствие и была уверена, что тот скоро снова появится.
И Зельда не ошиблась.
Лимфома не уступала. Она проявляла поистине незаурядную смекалку в изобретении все новых и все более успешных способов истребления клеток в организме Зельды. Наконец болезнь зашла настолько далеко, что в животе девушки вспыхнула невыносимо жгучая боль, которая представлялась Зельде скользкой колючей лианой, вросшей в ее внутренние органы. Тогда врачи дали ей морфин, и случилось нечто странное. Нельзя сказать, что боль совершенно исчезла. Она все еще была с Зельдой, но отступила, ушла на безопасное расстояние, где продолжала орудовать, хотя и не так страшно, в отрыве от тела и довольно терпимо, словно мощная когтистая зверюга, бушующая в тесной бетонной камере за бронированными и звуконепроницаемыми дверьми. Вместе с болью отступил и мир, окружавший Зельду. Он отдалился. Сделал полшага назад. Все казалось чуть меньше и как будто в тумане. Все потеряло смысл. Все, кроме этой блестящей полупрозрачной штуки, присутствие которой стало еще более ощутимым.