Хемель бежал.
К высокому писку и лязгу добавился вибрирующий гул, низкий и наэлектризованный. Звуки колебались хаотично, но быстро начали входить в резонанс. Хемель подозревал, что когда эта настройка завершится, наступит неизбежное. Поэтому бежал изо всех сил и верил, что успеет. Внезапно он налетел на стену кессона. Тело пронзила боль, но он устоял на ногах и не уронил Тенана. Он сплюнул кровью и выбитыми зубами. Его это не тревожило. Боль пройдет, и зубы отрастут. Если он выживет. Он поблагодарил Таботта за то, что не утратил чувство направления и не упал в пропасть, а потом, запыхавшись, достиг карниза.
Он успел.
Звуки слились и взорвались ревом разрываемой реальности. Чудовищная сила с грохотом вонзилась в бетон рядом с Хемелем. Ударная волна породила лавину осколков, но замин спрятался за углом и оказался вне ее досягаемости. Он крепко вцепился когтями в карниз, и даже сильные толчки не могли сбросить его в бездну. Но они сделали нечто другое. В глубине кессона раздался пронзительный лязг тяжелого стекла, сползающего по бетону. Хемель знал, что это такое – огромное стеклянное ксуло, в котором гнездился чудовищный глаз. Он слышал, как колоссальная глыба сползает за край кессона, а за ней с оглушительным грохотом осыпающийся вал обломков поменьше. Затем всё летит вниз, отдаляется и тонет в головокружительных глубинах тишины. Замин терпеливо ждал, пока снова заговорят шепотом отголоски гнетущей бездны, и только тогда решился встать. Он встряхнул Тенана, но тот все еще был погружен в глубокий ступор. Замин вздохнул, взвалил на плечо застывшего перуса и вернулся к кессону. Он шел прямо вдоль стены и больше не ощущал под ногами засохшую слизь. Все поглотила Эбрена. Возможно, и то, за чем они пришли. Хемелю было все равно. Его радовало, что он с каждым шагом удаляется от бездны. После долгого перехода он наконец добрался до края кессона и решил, что здесь уже можно спокойно открыть глаза.
Темно-оранжевый мерцающий свет уже не был столь интенсивным и казался вполне сносным. Хемель положил неподвижного Тенана и уселся у стены. Он выбился из сил. Замин окинул взглядом наклонный пол пустого кессона. Тот теперь казался еще больше и напоминал нелепую бетонную глотку, ведущую к бездонному желудку, скрытому от глаз, но сияющему вдали, подобно догорающему костру богов. Однако усталость сделала замина невосприимчивым к таким картинам. Он покорно закрыл глаза и уронил на грудь голову.
– Мы живы?! – неуверенно спросил Тенан. Он явно уже справился с параличом.
– Твоей заслуги в этом нет, – хмыкнул Хемель, с трудом приподнимая тяжелые веки.
– Но как? Что здесь произошло?
– Потом, Тенан, потом…
– А эта вещь, что мы должны были найти?
– Сам посмотри, все пропало, съехало прямо в пасть Эбрене.
– Неправда, она все еще здесь!
Хемель сразу оживился. Он взглянул на перуса, но тот уже бежал вдоль стены, потрясая эктоплазматическим выростом. Он остановился у того, что издали напоминало кучу грязных тряпок, и выдохнул:
– О Таботт…
Замин собрал остатки сил и заставил себя подняться. Медленно, шаркая ногами, подошел к Тенану и встал рядом с ним. Они долго смотрели молча.
У стены кессона лежал человеческий скелет, закутанный в гнилую тунику, на которой еще просматривались выцветшие спиральные узоры. Мертвец прижимал к груди короткую втулку, фосфоресцирующую мощным золотистым сиянием. Темно-оранжевый свет окружал ее широким ореолом, словно боялся к ней прильнуть.
Наконец Тенан нарушил молчание и произнес вслух то, о чем они оба думали.
– Отец Друсса носил такую же одежду.
Барга Дрод
– А нет ли другого способа?
– Простите, я понимаю ваши сомнения и опасения, но мы не можем привлекать к себе внимание. Пока нам удается держать это в тайне, и мы хотим, чтобы так и было впредь. Як поведет нас. Его народ уже сотни лет использует это место для шаманских посвящений.
– Тогда почему вы его обнаружили только несколько месяцев назад? Ведь наша станция возле Эребуса стоит уже давно. Неужели никто ничего не замечал?
– В Антарктиде всё не так просто, мэм. А побратимы Яка хорошо охраняют свои секреты. Нам помог случай. Адам и Джордж нашли одного из них. Пилигрима, который направлялся туда. Он заблудился в метели. Наши ребята как раз возвращались из скважин и едва не переехали его на вездеходе. Он очень замерз. У него было мало шансов выжить. Несколько дней он провел в горячечном бреду. Все время повторял два слова: «Барга Дрод, Барга Дрод, Барга Дрод…» Як объяснил нам, в чем дело. Я взял несколько человек, и мы поехали посмотреть. Удивительно, что это все время находилось здесь. Прямо под носом.
– А эти слова?
– В смысле…
– Барга Дрод что-то означает?
– Дом Голосов.
– Красиво, но… Что он сказал?
– Як сказал, что вам не следует туда ходить.
– Почему?
– Не важно, он очень суеверен, слушать его не стоит.
– Возможно, но мне любопытно. Пусть скажет.
– Он утверждает, что такие, как вы, бесследно исчезают там. Я же говорил. Глупая болтовня.
– Он объяснил почему?
– Потому что вас здесь ничто не держит. Потому что вы потеряли все, что было для вас ценно. Не беспокойтесь, другим он говорит то же самое. Пошли. Нам нужно подготовиться к выходу.
– Мы всё же поедем? Слава богу!
– Только часть дороги. Присоединимся к геологам, но они нас высадят на полпути. Затем нам придется преодолеть пешком почти десять миль.
– Сколько времени это займет?
– Трудно сказать. Зависит от погоды. Если она сохранится, то уложимся в восемь часов. Но спокойно. Не бойтесь. Это относительно легкий участок пути. Самым трудным и сложным будет конец, тем более что силы будут уже на исходе, но мы обязательно справимся. Пожалуйста, тщательно застегните воротник, проверьте герметичность маски и следите за своим снаряжением. От этого может зависеть ваша жизнь.
– Так точно, господин капитан!
– Не так громко. Здесь лишь немногие знают, что я военный. К тому же я уже майор. Может, перейдем на «ты»?
– Хорошо, Уильям.
– Так-то лучше.
– На каком языке ты говоришь с Яком?
– Это его личная смесь норвежского и французского. Он еще знает английский, но предпочитает те языки.
– Это немного странно.
– Вовсе нет. Он выучил их, когда был молод. Ностальгия.
Эребус заслонил собой весь обзор и продолжал расти. Он пачкал безоблачное небо бледной полоской серого серного дыма. Профессор Энн Кофлер чувствовала сильную усталость, но, по заверениям Уильяма, было уже недалеко, и это придавало ей сил.
Она не верила в правдивость предварительных отчетов, не доверяла фотографиям и рассказам людей, которые видели Барга Дрод своими глазами. Все это казалось слишком нелепым. Она даже не хотела приезжать сюда, но не она принимала решение. Энн направил сюда наниматель – инженерный концерн «Нефастис». Для сотрудников этого учреждения не было секретом, что он финансируется из бюджета министерства обороны и пользуется таким большим влиянием в научных кругах, что открытая критика решений совета может поставить крест на дальнейшей карьере. Поэтому в тот момент, когда кто-то наверху решил, что именно скептицизм Энн делает ее лучшим кандидатом для поездки в Антарктиду, ее судьба была предрешена и ей, хотела она того или нет, пришлось только смириться с фактом и собирать вещи.
Энн медленно поднималась на пологий склон Эребуса. Ее сопровождали десять человек. В основном мужчины. Это раздражало Энн, и она не знала почему. Она вовсе не была феминисткой. Вопросы равноправия ее не интересовали. Да и вообще мало что вызывало в ней интерес. Почти ничего. С некоторых пор она чувствовала себя пустой и невесомой, как скинутая при линьке кожа, которая смутно вспоминает теплую энергию живого тела и неумело воспроизводит его привычки, интересы, способы взаимодействия с миром. Работа не приносила никакого удовольствия, но была для нее так же важна, как воздух, которым она дышала, поскольку вынуждала совершать схематичные и повторяющиеся действия, постоянно поддерживающие иллюзию жизни, которую Энн вела вопреки своей воле. Вне рамок профессиональных обязанностей она справлялась еще хуже. Часто ловила себя на том, что, сделав покупки, не помнила, что купила. Ей приходилось заглядывать в сумку, чтобы посмотреть, что она в ней принесла. Однако, просматривая содержимое пакета, не могла понять, почему между маслом, хлебом, замороженными сэндвичами, молоком, нарезанным мясом или другими товарами первой необходимости находятся загадочные предметы, присутствию которых нет никакого логического объяснения. Раз это был игрушечный автомобиль с дистанционным управлением на батарейках, в другой – пластмассовая фигурка инопланетянина. Встречались также комиксы, лосьон после бритья, мужской дезодорант или галстук в коричневую полоску. Откуда они взялись? Энн жила одна. Совсем, совсем одна. Она также не вступала в тесные отношения с мужчинами и не поддерживала контактов с семьями, воспитывающими детей. Наоборот, избегала и тех и других. Она заставляла себя есть, вынуждала себя разговаривать с людьми. В свободные дни у нее не было причин вставать с постели, и, лежа часами, она смотрела то в потолок, то в пустые стены. Тишина оседала на нее, как пыль. Энн ничего не чувствовала. С того дня, когда ее муж Рэй забрал из школы их восьмилетнего сына Брайана и мгновение спустя оба попали под грузовик, она была как мертвый предмет, втянутый в абсурдные обязанности живых, потому что вместе с гибелью тех, кого она любила, в ней также умерли все эмоции и чувства. Это произошло пять лет назад. Пять долгих стерильных лет. Вынужденный приезд в Антарктиду казался Энн естественным следствием давнего чувства отчужденности и бесцельного дрейфа. Словно ветер перенес ее наконец в царство пустоты, где ледяная пустыня является прямым продолжением неподвижного вакуума, замораживающего изнутри кости Энн.
Она с трудом, шаг за шагом, преодолевала очередные ярды. Держалась рядом с Уильямом и слышала тяжкое дыхание его людей. Трудно было всем. Они двигались зигзагами, преодолевая ледяной оползень, – и вдруг добрались. Энн была уверена, что это и есть цель их пути. Темный излом трещины, четко выделяющийся на белом фоне.