Я не вижу никакой возможности изменить ситуацию, в которой нахожусь. Не могу найти какую-либо тропинку из внутренних связей, по которой я мог бы сбежать. Я угасаю. Вот это я могу. Это получается естественно и легко. Здесь мне не нужно изобретать способ. Когда это доходит до меня, дрейфующие мысли меняют направление. Сами по себе. Или нет. Я чувствую, как что-то начинает происходить.
…
Скарлетт
Джон
«Корвет»
Фокстерьер
Май и дождь
…
Я скольжу среди странных слов, которые заключают в себе необычные образы и пульсируют эмоциями, или, наоборот, лавирую между пульсирующими эмоциями и необычными образами, заключающими в себе странные слова. Трудно сказать, потому что невозможно отделить их друг от друга, и я по-прежнему ничего не понимаю. Чувствую в этом слабый, но очень ощутимый поток существования. Кто-то плывет по нему, и потому я тоже могу стать его частью. Однако память подсказывает, что нужно подождать, пока в разрозненном пространстве непонятного бытия, которое я частично переживаю, появится нечто, что снова сдвинет с места. Нечто, что вытащит меня из этого вязкого льда и вытолкнет за пределы Сорммирка, которым я был с того момента, как проступил каплей на изборожденной скорлупе яйцеобразной Матрицы.
Знаю только одно: это «нечто» должно быть чем-то, что мне уже знакомо.
Я распался и не сомневаюсь, что мне никогда не удастся слиться воедино, потому, собственно, хотя мне все еще трудно с этим смириться, Сорммирк, которого я так усердно выстраивал, перестал существовать. Внезапно я осознаю, что это значит.
Я осознаю, что он это не я…
Я так долго им жил, что забыл об этом очевидном факте. А ведь его я тоже начал создавать, когда в одном из струящихся рядом со мной потоков существования узнал нечто знакомое – темно-бурый блеск умного кристалла, который медленно обрастает невидимыми хищными формами, без труда пробивающимися сквозь многочисленные миры.
Там, на поверхности яйцеобразной Матрицы, в трещинах изборожденной скорлупы – сразу после того, как мое сознание Сорммирка воплотилось в капле эластичного олова, и я смог из нее сформировать четыре тоненькие конечности – темно-бурое рифленое сияние направило мое внимание на мелкие углубления, из которых росли ртутные побеги, завершенные кистью толстых шипов-кристаллов. Я почувствовал, что каждый из них поглощает холодный свет далеких звезд и накапливает в себе тонко вибрирующую энергию. Я жаждал ее всем своим естеством. Мне необходимо было испробовать ее. Я потянулся конечностью к ближайшему побегу. Он распался, прежде чем я успел прикоснуться к нему, как будто его уничтожило само намерение прямого контакта. Капли жидкой ртути разлетелись в стороны, а кристаллические шипы с тяжелым, приятным звоном впились в изборожденную оболочку и засияли вязкими густыми лучами. Я жадно пил их и питал ими Сорммирка. И делал это до тех пор, пока он не начал развиваться.
Поначалу, пока я наблюдал это со стороны – так обыденно, с позиции незаинтересованного наблюдателя, – я считал, что это такая странная забава, смысл которой известен только им. Я не мог объяснить себе это по-другому. Джон дал собаке имя Боб и неохотно расставался с ним, хотя это был все-таки подарок для Скарлетт. Она же хотела, чтобы фокстерьер принадлежал только ей, она звала его Скипом и злилась, что Джон использует другое имя. Они все время спорили из-за этой собаки. О том, в каком месте тот должен спать, что должен есть, должен ли ходить на поводке и кто пойдет с ним к ветеринару. Они отстаивали свою правоту с такой яростью, словно для них это была одна из форм любовных стычек, воспламеняющая подобную, а может даже более сильную страсть, чем секс. Однако через полгода конфликт обострился до такой степени, что Скарлетт рассталась с Джоном и переехала к родителям. Уходя, она взяла с собой все свои вещи, в том числе, вернее – в первую очередь, юбилейный подарок. Кажется, Джон не пытался ее остановить. Мне трудно сказать, меня рядом не было, но я знаю, что в тот же день, вечером, он пробрался в дом ее родителей и украл собаку. Джон позвонил, чтобы рассказать мне об этом. Он просил меня зайти к нему. Я подумал, что это хорошая возможность сказать ему, что всё зашло слишком далеко и пришло время им обоим перестать вести себя как идиоты. Я сел в свой старый «вольво» и поехал. Я не спешил. Стоял февраль, и асфальт был покрыт тонким слоем коварного снега, искрящегося в свете придорожных фонарей. Джон снимал небольшой дом в пригороде, не намного больше стоящего рядом гаража, где стоял его красный «корвет». Пока я туда добрался, шел уже двенадцатый час ночи. Я смело перешагнул порог, готовый рубить правду сплеча, но едва увидел Джона, моя решимость куда-то улетучилась. Он сидел на кожаном диване и смотрел в приглушенный телевизор, а возле него лежал виновник всей суматохи – маленький, ничем не примечательный, темно-коричневый фокстерьер. Джон гладил его ровными механическими движениями. Собака тоже смотрела на телевизор, и казалось, они оба видели на экране нечто, настолько поглотившее их, что они даже не заметили моего появления. Я рассердился. Ведь это Джон просил, чтобы я приехал! Это была не моя идея! Я повернул голову, чтобы увидеть, что их так заинтересовало. В глубине кинескопа актеры беззвучно шевелили губами. Я не знал этого фильма и вообще не хотел его смотреть. Особенно без звука. Тишина, наполнявшая комнату, начинала действовать мне на нервы, поэтому я снова посмотрел в их сторону. И обомлел. Они молча наблюдали за мной. Казалось, они совсем не моргали. Я почувствовал на затылке холодный пот и начал отступать к двери. Я был в ужасе и не спускал с них глаз. А они просто сидели и смотрели. Когда я нащупал за собой дверную ручку, Джон сказал:
– Даже тихо для него слишком громко…
Я выбежал из дома, запрыгнул в машину и уехал. Я долго ездил по городу, прежде чем смог успокоиться. Домой вернулся под утро. Мной овладела такая усталость, что я заснул в одежде. Я погрузился в глубокий сон, темный и плотный, как недра камней.
Ничто не находит объяснения.
Этот поток существования не похож ни на что, что мне знакомо. Но меня это не беспокоит, потому что, включившись в него, я расслабляюсь и отдаюсь его круговерти, доверяю ему и не забочусь о том, в каком направлении он несется. Этого достаточно, чтобы добраться до точки, где я найду зацепку для себя.
Этого достаточно.
На два месяца меня оставили в покое. Они мне не звонили, я им не звонил. Мне нравилось это. Я хотел держаться как можно дальше от их проблем и от этой проклятой собаки. К счастью, свободного времени у меня не было, потому что с наступлением ранней весны в моей компании начался жаркий период. У нас тогда так много заказов, что часто приходится работать с утра до позднего вечера, поэтому я лишь изредка вспоминал о существовании Джона и Скарлетт. Целыми днями я чинил заборы, красил крыши, прочищал водосточные желоба или восполнял недостающую черепицу. Физический труд успокаивает ум, прочно связывает с реальностью и защищает от глупых мыслей, уводящих в дебри, то есть туда, где нет указателей и можно заблудиться. А я остро нуждался в том, что вернет меня в нормальный мир. Хотя, если бы кто-нибудь из любопытства меня спросил, зачем я с таким энтузиазмом погрузился в водоворот трудовых будней, то я вряд ли бы что-то ответил. Я бы, вероятно, что-то промямлил о собаке и о людях, которых она рассорила. Однако в этом даже для меня не было особого смысла. Я предпочитал избегать того, чего не понимаю, и у меня это получалось неплохо. Но этот побег был всего лишь уловкой, которая только отсрочила неизбежное. Я убедился в этом в конце апреля, когда вечером после работы обнаружил на пороге своего дома лежащего без чувств Джона. Меня потряс его изможденный и неопрятный вид. Он был в рваной одежде и дурно пах. Мне было противно прикасаться к его вонючим лохмотьям, поэтому я ткнул его сапогом. Он застонал и открыл глаза.
– Она забрала его у меня, забрала… – плаксиво простонал он.
В одно мгновение ко мне вернулось все, от чего я бежал, стараясь забыть. Я пересилил себя, поборол отвращение и помог Джону встать. Он был таким легким, словно пустым внутри. Я дал ему воды и хотел покормить, но он заявил, что не голоден. И всё же мне удалось втиснуть в него немного бульона, который иногда привозит мне мама. Затем приготовил ванну и велел ему раздеться. Я вытащил из шкафа свою старую одежду, чтобы он мог надеть что-нибудь чистое, когда закончит мыться. Вещи оказались слишком малы, потому что Джон выше меня на полголовы, но благодаря тому, что он так сильно похудел, ему удалось кое-как втиснуться в них. Несмотря на долгие колебания, я всё же позволил ему остаться на ночь. Я принес с чердака матрас, Джон свернулся на нем калачиком и сразу же заснул – как старый тощий пес. Я накрыл его одеялом. Страх снова проник мне под кожу. Я долго боролся с бессонницей. Только под утро мне удалось немного вздремнуть. После такой ночи я был не в себе и у меня все падало из рук, поэтому для собственного же блага я позвонил боссу и попросил несколько дней отпуска. Затем заварил кофе и стал ждать, пока Джон проснется. Это продолжалось долго, потому что поднялся он только ближе к вечеру, отправился в туалет, вернулся и снова спрятался под одеялом, но я слышал его дыхание и знал, что он не спит. Я поставил стул рядом с матрасом, сел и спросил, не хочет ли он кофе. Он молчал. Я не сдавался. Я пытался что-то из него вытянуть, как-то разговорить, но в ответ слышал лишь бормотание и отдельные слова. Было непонятно, что делать дальше. Я понятия не имел, что с ним случилось и почему он довел себя до такого состояния. Я мог только подозревать, что речь идет об этой несчастной собаке, и поэтому спросил прямо:
– Он у нее?
А Джон, все время прятавшийся под одеялом, произнес:
– Ты поможешь мне его вернуть?
Я вскочил со стула и начал нервно кружить по комнате. Было видно, что он пытается втянуть меня в свое безумие. С другой стороны, это также было безумием Скарлетт, и с ней меня связывало больше, чем с ним, даже если в последнее время я старался избегать ее. Я подумал, что, возможно, им нужен кто-то вроде меня, кто-то, кто поможет им договориться. Внезапно я почувствовал себя частично ответственным за то, что произошло между ними. Да, это, безусловно, глупо и очень наивно, но я подумал, что если бы не оставил их на произвол судьбы и заранее решил, что следует помочь им уладить конфликт, вызванный присутствием собаки, то все сложилось бы совершенно иначе. Раскаяние побудило меня к действию. Я позвонил Скарлетт. Она была рада услышать меня, но не хотела говорить о Джоне и собаке. Я