– Как ты сам видишь, здесь нет ни охраны, ни стен с бойницами, – заявил он с лукавой улыбкой. – А знаешь, почему? Потому что это лишнее. Войти в Черный Дворец без приглашения – верная смерть. Если бы я пошел вместе с тобой, то быстро заблудился бы среди деревьев, а потом бесследно исчез. Поэтому, во-первых, у тебя должно быть приглашение. Покажи мне еще раз тот нарост, что вырос у тебя на плече.
Баркельби снял куртку, расстегнул рубашку и обнажил левое плечо, на которой менее месяца назад появился ромбовидный бугорок, похожий на маленький кусочек бурого халцедона, отшлифованный до гладкого блеска. Энкро внимательно осмотрел его в свете потолочной лампы автомобиля, хотя и он, и другие агенты делали это уже много раз. Так продолжалось довольно долго. Наконец он сказал:
– Ну, хорошо, одевайся. Просто проверяю. Осторожность никогда не бывает лишней. В конце концов, речь идет о твоей жизни. Но, похоже, приглашение в порядке, и ты отвечаешь основному условию.
– Мне не с чем сравнить, я никогда не видел ничего подобного.
– А я, наоборот, видел немало и в принципе уверен.
– В принципе?
– Знаешь, никогда нельзя быть абсолютно уверенным. Такие с наростами тоже иногда не возвращаются. Но, возможно, там повлияли дополнительные факторы. Возможно, Мать именно для того и призывает их, чтобы пожрать. Или они настолько идиоты, что сбиваются с пути. Нельзя исключать и эту возможность, хотя всех, кто приходит сюда, мы предупреждаем, что этого ни при каких обстоятельствах нельзя делать. Это очень, очень важно, и поэтому мы долго и упорно повторяем: что бы ни случилось, что бы ты ни увидел, не сходи с дорожки из белых камней. Ни среди деревьев, ни тем более в самом Дворце. Ты понял?!
– Да, – ответил Баркельби, злясь на себя за то, что не в силах сдержать дрожь в голосе.
– Не волнуйся, все боятся, – сказал Энкро, дружески похлопывая его по спине. – Я не скажу тебе, что тебя там ждет, потому что каждый, кого я допрашивал после аудиенции, рассказывал мне что-то другое. Ты, наверное, тоже вернешься со своим впечатлением от встречи. Если ты вообще вернешься. Ну, иди уже. Чем дольше ты будешь медлить, тем труднее будет двинуться в путь. Иди. Встреться с ней и возвращайся, и если тебе придется умереть, сделай это быстро и безболезненно.
Энкро истерически рассмеялся и вытолкнул Баркельби из машины.
– Все время прямо! – крикнул он в открытое окно. – Ты не заблудишься. Если только не сойдешь с дорожки. Я буду ждать тебя здесь.
Баркельби повернулся к нему спиной и нетвердым шагом направился к деревьям. Он без труда нашел начало дороги. Тропинка привлекла его бледным светом, слабо мерцающим в тумане. Он следует за этим светом. Колеблется. Замедляет шаг. Останавливается. Снова движется вперед. Он задается вопросом, смог ли бы жить с этой халцедоновой стигмой приглашения и никогда не воспользоваться ею. В данный момент это очень заманчивая вероятность, хотя в действительности лишь кажущаяся, теоретическая, явно порожденная страхом, потому что, несмотря ни на что, он жаждет этой аудиенции. Он просил ее. Он молился ей. Он приносил щедрые жертвы и требовал внимания Матери Императрицы, поскольку был уверен, что только она может ему помочь. Он понял это в тот день, когда на Боззокан напали формики Килиманаруса, и ему оставалось только беспомощно наблюдать, как колючие ползуны разрывают в клочья его брата и друзей. Именно из-за них он обманывает страх и идет по дорожке из белых камней на встречу с самым могущественным Беленусом на Земле. Затем деревья становятся выше, и луна исчезает. Хотя ее сияние все еще заметно в виде нисходящих бледных серебристых потоков, подобных наклонным столбам призрачного света. Баркельби начинает понимать. Похоже, он незаметно проник под обсидиановый перфорированный купол, установленный на бесчисленных черных колоннах, а значит, уже находится в Черном Дворце. Свод исчезает в темноте, где-то высоко. А колонны, хотя серебристое сияние лишь частично выхватывает их из темноты, давят своей массивностью. Между ними, в самой глубине тьмы, мрак морщится и шепчет. Баркельби старается не обращать на это внимания. Он сосредотачивается на дорожке из белых камней, которая плавно сворачивает влево. Он не прислушивается к невнятному шепоту, хотя создается впечатление, будто этот звук его преследует, заполняя пространство непонятными и не повторяющимися словами. Внезапно среди них появляется одно, которое звучит знакомо – Тракорне. Баркельби абсолютно уверен, что никогда не слышал его раньше, и понятия не имеет, что оно может означать. Тем не менее, он не может выкинуть его из головы. «Тракорне, Тракорне», – повторяет он в мыслях, словно рефрен почти совсем забытой песни, которую напевал давно, в другой жизни, когда на спине шестиногого уберуса искал в пустыне крепость Акката, скрытую в лабиринте живого песка. Баркельби движется вперед и все сильнее наклоняет голову, чтобы не замечать угловатых движений мрака, который ломается и металлически блестит на границах видимости. Он смотрит себе под ноги, боясь, что потеряет дорогу, петляющую между колоннами. Огибает одну и вдруг вступает в область холодного серебристо-белого сияния. Баркельби поднимает глаза. В нескольких десятках ярдов перед ним появляется нечто непостижимое. Огромная, сегментарная, медузообразная форма, воздушная и почти полностью прозрачная, но тяжелая, заметно расплывающаяся в стороны под тяжестью своей массы. Баркельби непроизвольно приближается к тому месту, где заканчивается дорожка из белых камней. Доходит. Останавливается. Тишина напирает на него со всех сторон, как вода в глубочайшей бездне океана. У Баркельби мутится в голове. Его мысли отрывочны и неполны. Он не может сформулировать даже одно простое слово. Сияющее сегментарное существо возвышается над ним непоколебимо. Баркельби безуспешно пытается справиться с дрожью и начинает стучать зубами. Ему кажется, что слой пота, покрывающий кожу, вот-вот превратится в лед. Но вместо этого он ощущает тепло между ног. Чувствует резкий запах мочи, и его охватывает волна глубокого стыда. Он рефлекторно прикрывает ладонью промежность. Тогда до него доходит абсурдность этого жеста, потому что возле истинной Матери ему не нужно ничего бояться или стыдиться. Она может все понять и все простить. Это убеждение сразу успокаивает его. По мере того как дыхание замедляется, он замечает все новые и новые детали, которые проникают в него со странной дрожью и становятся его частью, как будто, глядя на Мать Императрицу, он навсегда выжигает в себе ее образ. Он видит, что сегментарное тело покоится в огромном углублении в форме мощной чаши, и убеждается, что оно свернуто, сложено, сведено к форме, на которую можно безопасно смотреть. Он видит, что холодное серебристо-белое сияние, которое излучает Мать, – это отраженный и усиленный лунный свет. Ленивые ручейки переливающегося серебра, циркулирующие внутри медузообразной туши, притягивают его взгляд, как магнит, но когда Баркельби начинает в них внимательнее всматриваться, Мать вздрагивает от сильного спазма, который чуть не лишает Баркельби сознания. На мгновение ему кажется, будто его тело распадается, трансформируется, мерцает, как подводный анемон. Баркельби шипит от боли, шатается, падает на колени, и вдруг все проходит, а он приходит в себя и встает. С вытаращенными глазами и открытым ртом, из которого течет слюна. Он не в силах отвести взгляд от происходящего. Там. Внутри. В Матери. Ее внутренняя часть представляет собой хаотичную массу медузообразных плоскостей, переплетенных в одну сложную структуру. Но спазм что-то изменил, сдвинул, спровоцировал медленное превращение. Плоскости начинают двигаться, разматываться, упорядочиваться. Вскоре ощущение хаоса исчезает, и Баркельби видит, что Мать изнутри наполнена многочисленными, почти полностью прозрачными сферами. Она сама по себе тоже напоминает сплющенную сферу. Внутри нее заключена еще одна, чуть поменьше, а в той еще меньше и еще меньше, и еще, и еще… Они накладываются друг на друга слоями и кажутся бесчисленными, но Баркельби уверен, что где-то внутри должна находиться и мельчайшая сфера, заключенная в самую глубинную точку тела. Когда он думает о ней, ему приходит в голову, что он пришел сюда именно затем, чтобы ее увидеть. Все остальное было лишь предлогом. Однако для этого ему пришлось бы сойти с дорожки из белых камней, подойти к краю ложа и посмотреть вниз. Он колеблется, помнит предупреждение Энкро и знает, что ему не следует рисковать, но ему кажется, что Мать Императрица хочет, чтобы он это сделал, и ждет его. Баркельби не может решиться, он борется с противоречивыми чувствами, как вдруг что-то нематериальное толкает его к Матери. Он чувствует в этом ее действие. Это помогает ему принять решение. Он ведь не может допустить, чтобы она потеряла терпение. Он сходит с дорожки и встает рядом с ней. Кожа Матери сияет, как велюр, покрытый инеем, и источает ледяной холод. Баркельби не обращает на это внимания, потому что смотрит вниз, туда, где медузообразные сферы, вложенные друг в друга, становятся все меньше и меньше, а последняя из них заключает в себе нечто, похожее на небольшое металлическое яйцо, графитовое и изборожденное. По его поверхности очень медленно ползет золотой свет. Баркельби очарован. Он еще никогда не видел ничего столь прекрасного. Он смотрит завороженно и хотел бы делать это до конца жизни, но золотой свет всасывается в яйцо и гаснет. Чудовищный спазм отбрасывает его назад. Во лбу ощущается жгучая боль, будто кто-то воткнул ему между бровей толстый металлический прут, раскаленный до белизны. Баркельби стонет, визжит, прокусывает язык до крови. Он ползет к тропинке из белых камней. Когда добирается до нее, боль немного стихает. Баркельби не останавливается. Лишь бы подальше, лишь бы подальше. Через десяток ярдов он уже может встать. Шатаясь, он покидает Черный Дворец. В полусознательном состоянии он каким-то образом добирается до машины, где его ждет Энкро. Грязный, разбитый, потный и обоссанный, он жмется в кресле. Задыхается, как молодой фортак, который, сам еще не веря в это, сумел убежать от погони и выжить на охоте. Агент Молака открывает бардачок, достает маленькую бутылочку виски, отвинчивает и протягивает Баркельби. Мужчина не реагирует, поэтому Энкро подносит ее к его губам и наклоняет. Баркельби задыхается, фыркает, а потом жадно пьет огненную, обжигающую жидкость.