Вдруг в полумраке склада что-то большое встало у меня на пути. Это был комисори, его звали Толос. Как ты знаешь, эти формики бывают очень разные. Этот имел вид трехъярусной человеческой скульптуры, сделанной из тонкой, плотно переплетенной и, вероятно, медной проволоки. Он сказал, что я должен пойти с ним, и повел меня на берег, туда, где между скал, под открытым небом, устроил штаб нынешний начальник базы, телуми, к которому все обращались «капитан Берк». С ним был человек, которого я видел впервые в жизни. Он больше походил на путешественника, чем на солдата. На нем была потертая и рваная гражданская одежда и нелепый пробковый шлем, а на поясе болталась большая кожаная кобура. Непропорционально большая. Он походил на ребенка, укравшего у отца пистолет. Это сразу привлекло мое внимание. Так же, как и его ботинки, разбитые до такой степени, что только чудом еще держались на ногах. Несмотря на то, что в тот момент я почти не испытывал никаких эмоций, вид человека пробудил во мне нечто, отдаленно напоминающее радость. Капитан Берк не представил его мне, а только сказал, чтобы я выдал ему новые ботинки и отвез вездеходом в пустыню. Я так и сделал. Я нашел обувь для него, а затем мы сели в вездеход и поехали. Сначала незнакомец был не очень разговорчив. Это меня устраивало, потому что я отвык от привычного обмена мнениями и опасался, что даже сдержанный разговор может пойти с трудом. Во время почти двухчасового путешествия этот человек подавал голос только тогда, когда нужно было указать дорогу. Он говорил: «Поверни сюда», «Остановись», «Разворачивайся». Мы не сильно удалились от боззоканской базы. На пятнадцать – максимум двадцать миль вглубь пустыни. А потом стали кружить, петлять между дюнами. Как будто что-то искали. Хотя там ничего не было. Нетронутый песок, никаких следов. Ну, ничего. Незнакомец неторопливо озирался, наклонял голову, прислушиваясь к звукам, которых не слышал я, и показывал, в какую сторону нам ехать. Я смотрел, смотрел на него и наконец не выдержал и спросил: «Мы что-то ищем?» «Да, ищет», – ответил он. «Ищет? Кто?» – спросил я, уверенный, что ослышался. «Тот, кто сможет найти», – с лукавой улыбкой сказал незнакомец. Я решил, что нет смысла допытываться, кого он имеет в виду, и замолчал. Я надеялся, что мы еще немного побродим по пустыне и вернемся на базу, потому что устал от этой безумной экспедиции. Было жарко, как в печке, и мокрые от пота руки скользили по рулю. Внезапно незнакомец приказал мне остановиться и выключить двигатель. У меня возникло искушение спросить его, что все это значит, но незнакомец приложил палец к губам, давая понять, что мне нужно замолчать. Затем потянулся к своей огромной кобуре и извлек из нее нечто, похожее на топорный и лишенный деталей муляж пистолета, изготовленный из цельного куска рифленого металла. Несмотря на крупный размер, пистолет был ему по руке. Мне пришло в голову, что он сейчас забьет меня этой металлической болванкой до смерти. «Сиди здесь и не двигайся, пока я не скажу тебе, что можно выходить», – сказал незнакомец. Он открыл дверь и вышел. Прежде чем ее захлопнуть, он добавил еще: «Ты задавался вопросом, почему только ты пережил нападение?». Я был в ужасе. Я боялся его. Я боялся того, что он сказал. Хотелось немедленно завести мотор, уехать и оставить его на произвол судьбы. Однако я решил подождать, пока он немного отойдет. Положил руку на кнопку стартера. Я видел, как незнакомец проходит между дюнами, оглядывается, поворачивается налево, поворачивается направо, через несколько шагов останавливается и поднимает этот свой забавный муляж. Затем все вспыхнуло черным светом, и я услышал свой крик.
– И что?
– Он сделал это. Этот незнакомец. Потому что Фероз хотел, чтобы я кое-что увидел.
– Ты можешь выражаться яснее?
– Сознательное оружие может напоминать пистолет или ружье, но действует оно совсем по-другому. Оно снимает слои реальности, уничтожает пространство, открывает каверны странных измерений и паразитических времен, из которых они могут мгновенно сооружить нечто невероятно убийственное. Они также могут заставить тебя видеть то, на что ни один нормальный человек не должен смотреть. Вещи из подкладки событий.
– И что же он, собственно, сделал?
– Он показал мне, как черный свет просвечивает песок и скалы, как шелушится тонкая скорлупа мира, как рябит под ней океан зернистого, переливающегося мрака, и как в его глубины, в ужасную, невообразимую бездну ускользает угловатая глыба. Эта форма сжималась, втягивала в себя длинные, зыбкие шипы и складывалась подобно сложному механизму, способному произвольно уменьшать или увеличивать свои размеры. Я увидел это всего на мгновение, на один очень короткий миг, после которого пустыня вновь обрела свой прежний вид, стала нормальной, выжженной золотым сиянием ослепительного солнца, но все же не мог перестать кричать. Я орал и орал, пока незнакомец не вернулся к вездеходу и не врезал мне по морде.
– Помогло? – спросила заметно повеселевшая Сихамур.
– Конечно, это всегда помогает, – мрачно ответил Баркельби, которому было совсем не до смеха. – Но я продолжал задыхаться. Меня трясло, как от горячки. Незнакомец положил себе на колени рифленый кусок металла в форме пистолета и спросил меня, знаю ли я, что это такое. Я покачал головой и сказал, что нет. «Его зовут Фероз, – произнес мой пассажир, – и он считает, что тебе следовало увидеть то, что ты увидел. Тебе понравилось?» Я снова покачал головой. «Фероз говорит, что это не имеет никакого значения, – заявил незнакомец. – Важно только, чтобы ты понял: именно из-за того, что ты видел, погибли все люди в Боззокане. Все. Не только военные с вашей базы. В радиусе четырехсот миль нет ни одного человека. Понимаешь? Ни одного. Только мы с тобой. Знаешь, почему?» Я понятия не имел, но ничего не сказал. У меня кружилась голова, меня колотил озноб, я чувствовал, что еще мгновение, и я потеряю сознание, поэтому лишь слегка пожал плечами. «Хорошо, тогда Фероз объяснит тебе это по-своему», – сказал незнакомец. «Кто этот Фероз?» – выдавил я из последних сил. Незнакомец похлопал по металлическому муляжу и ответил, что так зовут это оружие. Видя непонимание, нарисовавшееся на моем лице, он добавил, что это подарок от Матери Императрицы, сознательное, автономное существо, которое говорит прямо ему в голову и умеет делать разные забавные вещи. Затем он хрипло захохотал, и я чуть не обосрался от страха. «Прежде чем пойти, я передам тебе его слова», – решительно заявил он. «Ты пойдешь? Куда?» – спросил я. «По следу причального каната, – серьезно ответил он. – Пока это все еще ничейная зона, она не принадлежит ни Матери, ни Килиманарусу, но то, что ты видел, наверняка решит ситуацию в регионе в пользу той или иной стороны. Победит тот Беленус, который окажется умнее и первым найдет способ вовлечь его в свою орбиту. Вот почему Килиманарус не разборчив в средствах». «Но что это? Почему это так важно?» – спрашивал я, как дурак, который знает: что бы он ни услышал, ответа все равно не поймет. Незнакомец грустно улыбнулся и сказал, что есть вещи, которые старше Беленусов, старше, чем эта Вселенная всех миров, в которой мы живем. Это вещи, которые меняют миры, но те их изменить не могут. Вещи, которые, подобно аллювиальным модулям древнего света или потоку особой материи, который возникает, когда живой звук, блуждающий в космической пустоте, сплетает свои непонятные мысли. «И то, что ты видел, – это одна из подобных вещей». Потом он положил мне руку на плечо и сказал, что я являюсь частью всего этого. Что не бывает случайностей, и я живу с определенной целью, но ни в коем случае мне не следует пытаться это понять. Что я могу только присоединиться, поучаствовать, но я всегда буду наблюдать лишь фрагменты большего целого, фрагменты чужих порядков, складывающихся в узор, который я могу лишь созерцать и в котором угадывается то, кто я на самом деле.
«Хорошо, от меня всё, – сказал он. – Теперь слушай Фероза».
Я судорожно сжал пальцы на руле и посмотрел на рифленый кусок металла, словно ожидал, что тот обратится прямо ко мне, заговорит собственным голосом. Незнакомец спросил: «Ты знаешь, что произойдет, если бросить голубям сырой фарш?» И сразу ответил сам: «Они впадут в бешенство, будут вести себя, как обезумевшие хищники, будут безжалостно, исступленно, в яростном беспамятстве клевать не только мясо, но и друг друга, будто одержимые жаждой свежей крови, теплых кишок, будто желая познать вкус смерти. Но так бывает не всегда. Иногда, очень редко, ничего не происходит. Бросаешь им мясо, а они вообще не проявляют интереса. Как ты думаешь, почему оно им не нужно? Что это означает, когда ты оказался в месте, где голуби не хотят прикасаться к сырому фаршу? Тебе предстоит это выяснить», – заявил незнакомец, вылез из машины и отправился вглубь пустыни.
– И что? Ты узнал? – заинтересовалась Сихамур.
– Еще нет.
– За все эти годы?
– Прости, что разочаровал тебя, – сухо ответил Баркельби. – Я, наверное, недостаточно умен.
– Ясно, ты обиделся. Я не это имела в виду.
– Знаю, знаю, прости. Меня раздражают эти воспоминания. Я чувствую себя почти так же, как тогда.
– Как это?
– Я знаю, в это трудно поверить, но это чем-то напоминает трансфер. Не в прямом смысле, я не переживаю все снова, раз за разом, но меня охватывают те же эмоции. Те же или очень похожие на те, что переполняли меня, когда я возвращался на боззоканскую базу.
– Что именно ты чувствовал?
– Я уже говорил, что после атаки был апатичен и отстранен. Я дрейфовал, погруженный в затянувшийся летаргический сон. Но после встречи со странным незнакомцем и того, что он мне показал и сказал, а также после контакта с тем, что он называл сознательным оружием, что-то во мне лопнуло, и эмоции вновь захлестнули меня. Я снова плакал при мыслях о брате и друзьях, но в их трагической смерти вдруг начал находить скрытый смысл, тайное значение, которое еще нужно было расшифровать, прочесть. И у меня возникло сильное подозрение, граничащее с уверенностью, что только я могу это сделать, и никто другой. На обратном пути я свернул к городу. Я не планировал этого. Это был импульс. Временная потеря остроты зрения, которая вернулась,