Где-то в центральной части анафериканского континента находится обширное пустынное плато. Им не указали точное место его расположения, поскольку это была совершенно секретная информация, а для работы – абсолютно избыточная и лишняя. Комисори, которые перевозили их туда воздухоплавательной лодкой, называли эту выветренную землю Ун-ку. Ни Баркельби, ни Сихамур, ни люди, с которыми они работали здесь, понятия не имели, что означает это слово, но они также не сомневались, что за ним скрывается нечто, имеющее некое отношение к необычной особенности данной пустыни. Дело в том, что это единственное место во всей Анаферике, откуда видны пересекающие небо канаты Альпанейской Лебедки, и по непонятной причине, все споры, которые периодически отрываются от этих канатов, падают именно здесь, в этой глуши, всегда приземляясь в радиусе около двухсот миль от огромного белого камня, расположенного в центральной части пустынного плато.
В задачи Сихамур, Баркельби и других рабочих, размещенных в четырех лагерях, которые на карте Ун-Ку стояли по углам квадрата со стороной длиной около девяноста миль, входило находить эти оторвавшиеся споры, следить за тем, чтобы их не захватили формики Килиманаруса, и наблюдать за ходом погрузки их в воздухоплавательные лодки для доставки в Енеропу. Труднее всего было, конечно, искать, потому что редко можно было заметить падение спор, но Зерготт Баркельби и Керратос – сознательная рапира Сихамур, всегда могли навести на верный след.
Охрана спор только на первый взгляд была сопряжена с риском. Достаточно было провести несколько в полевых условиях, чтобы понять, что на Ун-ку нет даже намека на присутствие вражеских формиков. Потому они разъезжали по пустыне на вездеходе, слушали советы Зерготта и Керратос, обнаруживали все споры и спокойно ожидали возле них прибытия воздухоплавательной лодки с мощными комисори, которые затаскивали споры на борт и улетали вместе с ними в сторону Енеропы. Никто не знал, зачем это нужно делать и действительно ли споры отправляются в Енеропу, но и никто не пытался ничего выяснить, потому что все люди, которые этим занимались, включая Сихамур и Баркельби, давно разучились задавать вопросы. К тому же Баркельби был настолько опьянен любовью к Сихамур, что ему было плевать на все, и думал он только о том, как сделать ей приятное, чем удивить, как вызвать улыбку на ее лице, а также в какой позиции они еще не занимались любовью и что они будут делать, когда закончат работу для Алпанейской Лебедки. Последний вопрос особенно беспокоил Баркельби, потому что, как известно, любой, кто попадает в пустыню Ун-ку, проводит здесь максимум четыре года, после чего автоматически попадает в ряды агентов Молака. А это открывает множество интересных возможностей, в том числе выгодные и очень хорошо оплачиваемые должности на консульской службе. Баркельби любил представлять, как в ближайшем будущем они вместе переедут в Енеропу или в Азею и поселятся в одном из этих роскошных консульств. Это был его любимый способ проводить свободное время, и потому он не мог понять, почему Сихамур вообще не хочет говорить с ним об этом, не отвечает на вопросы, меняет тему и избегает его взгляда. Он подозревал, что у нее есть свои причины, и понимал, что ни в коем случае не следует давить на нее. Она сама все расскажет, когда будет к этому готова. И если в итоге она все-таки откажется от такого предложения, ему придется смириться, ведь он любит ее такой, какая она есть. Правда же? Правда?! Он говорил себе это, но все равно не мог успокоиться. Он мысленно ругался и продолжал задавать ей каверзные вопросы.
Казалось бы, все шло как нельзя лучше. Они ладили и умело отыскивали споры. Это могли быть и пятиугольные кристаллы с утопленными в них смазанными фигурами, которые двигались со скоростью улитки, словно были заключены в капсуле чужого времени; и угловатые глыбы замороженной желчи, источавшие космический холод, который покрывал песок желтым инеем в радиусе двухсот ярдов от места падения споры; и полузаметные конусы ртутного света, явно следящие за тем, кто к ним приблизился, – Баркельби и Сихамур всегда могли обнаружить их местоположение, и никто не сомневался, что они прекрасно справляются со своими обязанностями. Однако мыслями они были все дальше и дальше от Ун-Ку. Баркельби думал о своем месте и об их общем будущем, а Сихамур не только не хотела делить с ним эти мечты, но и, казалось, бежала от них в свои, совершенно иные, скрытые от него грезы. Секс, совместная работа и совместное молчание позволяли им по-прежнему ощущать взаимную заботу и близость, а чувство, которое они испытывали друг к другу, не казалось вынужденным. Но начиная разговор, они все чаще испытывали неловкость и стеснение, будто в них росло убеждение, что они никогда не открывают, что на самом деле думают.
Ночь они провели в палатке, а ранним утром свернули лагерь и двинулись на северо-запад.
– Зерготт утверждает, что это недалеко, – сказал Баркельби.
– Вероятно, – пробормотала Сихамур, отстраненно вглядываясь в однообразный пустынный пейзаж.
У Баркельби возникло непреодолимое желание спросить, где витают ее мысли, но он знал, что в ответ получит один из тех обиженных, укорительных взглядов, смысл которых не мог понять. Потому он с трудом сдержал искушение и сильнее сжал пальцы на руле. Нажал на газ. Мелкие камешки загремели в колесных арках вездехода.
– Притормози, – неуверенно произнесла Сихамур.
«Между дюнами, а затем направо. Я чувствую его».
– Сейчас. Когда доберемся до места, – проворчал Баркельби и снова прибавил газу.
Сихамур вскрикнула от испуга и схватилась за массивную дугу, установленную перед пассажирским сиденьем.
– Что ты делаешь?! – крикнула она.
Страх, прозвучавший в ее голосе, доставил Баркельби определенное удовлетворение, но в то же время он ненавидел себя за то, что так поступает с ней. Не сбавляя скорости, он промчался между высокими дюнами и резко повернул направо. Вездеход опасно накренился, но Баркельби быстро среагировал и, когда колеса вновь соприкоснулись с землей, со всей силы нажал на тормоз. Машина подпрыгнула на ухабах, качнулась, зарылась в песке и остановилась. Сихамур откинуло вперед, на приборную доску, а затем обратно в кресло. Она замерла, держась за голову. Баркельби знал, что это произойдет, потому что у нее не были пристегнуты ремни. Она никогда их не застегивала. Ему хотелось обнять ее, утешить, извиниться и осторожно проверить, не случилось ли с ней ничего, но он по-прежнему, несмотря ни на что, вел себя как глупый подросток, стремящийся любой ценой доказать всему миру, что его ничто не волнует, а особенно то, чего он боится больше всего. Потому он ничего не сделал. Он только поглядывал на нее искоса и молча потел. Она же смотрела не на него, а вперед, сквозь пыльное стекло. Сихамур была бледна. Баркельби посмотрел в ту же сторону. Он не сразу понял, что там. Но когда до него наконец дошло, все остальное потеряло значение.
Сихамур открыла дверь, вышла и, все еще держась за голову, медленно двинулась к большому белому камню. Баркельби знал, что должен остановить ее, но его парализовал страх.
– Зерготт? Зерготт? – прошептал он.
Ему ответила тишина. Он понятия не имел, что об этом думать. Мало того, что этот проклятый сукин сын привел их сюда, хотя сотрудникам Альпанейской Лебедки ни при каких обстоятельствах нельзя было приближаться к этому месту, так он еще оставил их одних. Почему пистолет молчит и делает вид, будто его нет? Гнев заглушил страх. Баркельби выскочил из вездехода и побежал за Сихамур.
– Стой! Остановись! – закричал он, но она даже не обернулась.
Он догнал ее, когда до камня оставалось не более пятнадцати ярдов.
Он схватил ее за руку.
– Ты не можешь, нам нельзя… – выдохнул он.
Сихамур внимательно осмотрела руку, которую только что прижимала к голове. Она была вся в крови. Баркельби с трудом сглотнул слюну. Женщина посмотрела на него и спокойно сказала:
– Ты ничего не понимаешь. Ты меня совсем не слушаешь. С тех пор, как у меня появилось это нечто, это проклятое мыслящее оружие, которое указывает мне, что делать, я ощущаю себя якорем из плоти на конце длинного шипа, торчащего из того, что не является мной. Но я более чем уверена, что каким-то образом к этой сущности отношусь. Я хочу, чтобы этот шип наконец сжался и я стала частью этой сущности.
– О чем ты говоришь?! – воскликнул изумленный Баркельби.
– Как всегда, тебя это совершенно не интересует. Не хотела бы я быть в твоей шкуре, когда это начнется.
– Я не знаю, хорошо ли…
– Ты помнишь хотя бы один наш разговор о сознательном оружии и о том, по какой причине одни получают его, а другие – нет? Помнишь мою теорию?
– Мы же никогда об этом не говорили…
– Так же, как и о твоей встрече с Альпанейской Лебедкой?
– Там не о чем было говорить. Я струсил. Я не добрался до ступицы. По сей день я не знаю, почему Лебедка приняла меня.
– И это не заставляет тебя задуматься, верно?
– О чем тут думать?
Сихамур кивнула, словно ничего другого она и не ожидала услышать. По ее лицу потекли слезы.
– Не знаю, жалеть тебя или завидовать. Я знаю только, что я устала, потому что трудно любить самоходный агрегат для производства искусственного тумана. Отпусти меня!
Он сделал то, что она ему велела, хотя и не желал этого. Сихамур направилась к камню. Из ее левого уха капала кровь. Красное пятно на спине армейской рубашки цвета хаки становилось все больше. Баркельби понимал, что ему следует что-то делать, хотя бы наброситься на нее, силой оттащить к вездеходу, связать и увезти далеко-далеко отсюда, но он не мог избавиться от впечатления, будто все происходит вне его, без его участия, и нет никакого способа нырнуть в тот поток событий, где он может что-либо изменить. Однако он не мог оставить ее и шел за ней, как тень, бездумно, пока Сихамур не остановилась перед огромным белым камнем.
Камень был больше, чем предполагал Баркельби – свыше трех десятков ярдов в длину и более двадцати в высоту. Он напоминал чудовищное окаменевшее яйцо, лежащее на боку. Казалось, этот валун парит прямо над поверхностью пустыни. Баркельби поддался искушению и встал на колени, чтобы заглянуть под камень и проверить, действительно ли это так. Однако это оказалось всего лишь иллюзией, поскольку большой камень стоял на гораздо меньшем камне, выступающем из песчаной земли и спрятанном глубоко в тени. Это открытие неожиданно улучшило его настроение, как будто он вдруг нашел неопровержимое доказательство того, что все странное, зловещее, неоднозначное и опасное на самом деле – всего лишь хитрый обман. Он встал, выпрямился и улыбнулся Сихамур. Улыбка застыла на его губах.