Судя по длине стекающих струек крови, женщина держала окровавленную руку на камне уже несколько долгих минут. Она неподвижно стояла, опираясь о валун, и пронизывала Баркельби пристальным взглядом. Под напором этого взгляда он чувствовал себя совершенно беззащитным, голым, потерянным. Он собрался с духом и взглянул ей в глаза. Ледяной порыв ветра заморозил его изнутри. Нечто смотрело ее глазами. Нечто глядело сквозь слезы.
– Я очень тебя люблю, – сказала она. – Что бы ни случилось, ты должен помнить об этом. Обещай, что никогда не забудешь.
– Сихамур…
– Обещай мне! – крикнула она.
– Обещаю, обещаю, – произнес он срывающимся голосом. – Но почему? Что происходит? Почему мне?..
– Керратос и Зерготт сдержали свое слово, а ты, ты, мой милый, надеюсь, сделаешь то, что нужно. Ты любишь меня?
Баркельби почувствовал, как на щеках выступили слезы. Он протянул руку, но у него не хватило смелости прикоснуться к Сихамур.
– Как ты можешь спрашивать?
Его душили рыдания.
– Я немного боюсь… – прошептала она.
Баркельби вытер слезы и сказал как можно спокойнее:
– Пойдем со мной, сядем в вездеход и уедем отсюда. Ты просто ударилась головой, ничего страшного, правда, мы же можем…
– Нет. Так надо. Я должна это сделать. И для тебя тоже, потому что я люблю тебя, хотя ты слеп и глух. Видишь?!
– Что?
Она не ответила. Нечто, смотревшее ее глазами, взглянуло наверх. Стемнело, словно грозовая туча заслонила солнце. Баркельби поднял голову и увидел то, что затмило свет анафериканского солнца. Оно пульсировало в небе и напоминало черный бархатистый медузообразный мешок, расщепляющий реальность на бесчисленные слои, переливающиеся чужими измерениями. Баркельби почувствовал, что присутствие этой формы пробуждает базальтового Левиафана, растянувшегося на многие сотни миль, погруженного в океан магмы, глубоко под землей. Каким-то образом он услышал сейсмическое тиканье базальтовых жил, запускающих древние механизмы, и понял, что колосс перемещается, настраивается, точно занимает позицию. А потом пульсирующая в небе форма свернулась, сжалась, всосала весь свет и стала объектом, висящим в воздухе в кубической пещере.
Баркельби смотрел на этот объект и всхлипывал, вдыхая кислый смрад блевотины. Щека горела от боли.
«Нихрена не стоят эти твои обещания, понимаешь? И после всего этого ты по-прежнему не можешь вызвать все воспоминания».
– Я не хочу вспоминать. Это слишком больно.
«Хорошо хоть, что теперь ты это понимаешь».
– Я не знаю, что делать. Ты отнял у меня иллюзии, благодаря которым я мог жить. И что теперь? Я получу что-нибудь взамен? Хоть что-нибудь. То, что поможет мне.
«О, да. Последнее воспоминание».
– У меня больше нет ничего, ты можешь использовать. Ты лишил меня всего. Я устал. Я хочу уснуть, навсегда.
«Ты помнишь, почему отверг предложение работы в Молаке?»
– Они меня бесят, проклятые лицемеры…
«Ты мог бы спокойно жить в Локудоне, а ты попросил новое назначение в часть в Боззокане».
– Только там я мог обманывать себя тем, что по-прежнему рядом с ней.
«Да, в некотором смысле это потрясающе. Ты открыл свою собственную форму существования. Ты перестроил себя с помощью фальшивых воспоминаний и жил в пузыре безопасных и успешных иллюзий, и несмотря на это, тебя по-прежнему влекла правда. Но ты старался не замечать ее. Когда тебе разрешили вернуться в Боззокан, я подумал, что нужно не так уж много, чтобы этот твой иллюзорный домик из лжи рухнул под собственной тяжестью. Я просто ждал подходящей возможности – чего-то такого, из-за чего ты окажешься в безвыходном положении, в ситуации, когда тебе самому придется раскрыть правду перед собой. И тогда случился Гебельтер».
Баркельби вздрогнул.
– Ты же не серьезно, я едва выжил, и это не имеет ничего общего с…
«Я настоял, чтобы они отправили тебя туда. Я был уверен, что это наконец-то сработает. Но ничего не вышло. Мало того, что тебе удалось выбраться оттуда, так еще ты ловко манипулировал этим воспоминанием, чтобы в нем не осталось ничего, что бы заставляло задуматься. Настоящий виртуоз. Если бы я захотел проявить вежливость, я бы сказал, что даже немного восхищаюсь этой теневой частью твоей личности, которая отвечает за подобные хитрые махинации. Она находчивая, креативная, гибкая и мгновенно приспосабливается к ситуации. Ну да ладно, я умнее тебя. Я привел тебя сюда и разобрал воспоминание за воспоминанием. Ты просто висишь на волоске, и тебе некуда бежать. Это не займет много времени».
Баркельби тяжело вздохнул и сказал:
– Ну и хорошо. Действуй же наконец. Сколько можно ждать?
Ему понравилось то, что он услышал в собственном голосе.
«Кто это сказал?»
– Я! Никого другого здесь нет.
«Посмотрим. Видишь?»
– Да.
Искусственная бетонная равнина пустой взлетно-посадочной полосы, на которую Баркельби спрыгнул с палубы воздухоплавательной лодки, переливалась металлическим блеском в лучах утреннего солнца. Она служила границей, отделявшей полуостров Гебельтер – крошечные, но стратегически важные территории, принадлежащие Матери Императрице – от территорий, которыми владел Троох, то есть, по большому счету, от всей западной части Енеропы. Вдоль аэродрома тянулась широкая полоса ничейной земли, пугающая подтопленными руинами рухнувших зданий и грудами обломков, на которых ничего не желало расти. А за ними, там, где уже поднимались пологие холмы континента, покрытые сочно-зеленой травой и низкими деревцами, просматривались редкие очертания огромных угловатых башен, которые неторопливо проплывали в полупрозрачном тумане. Это, вероятно, были те самые Башенные Скарабеи, то есть мощные, темно-графитовые формики Трооха, которые вот уже много лет отстраивают в Енеропе сложную, гигантскую структуру, уходящую глубоко под поверхность земли, которая с каждым днем все основательнее преобразует реальность населяющих ее людей. Благодаря им человечество переходит к жизни в лабиринтах фрактальных сооружений, которые спонтанно разрастаются внутри полых, шестиугольных колонн, создают собственную гравитацию и вертикально висят над бездонной пропастью, мерцающей метафорическим светом, превращающим материю в нечто, для чего в этом мире пока нет названия. Баркельби слышал об этом много странных историй, но впервые ему довелось увидеть земли Трооха своими глазами, поэтому он рассматривал пейзаж с большим любопытством. К сожалению, туман сильно мешал наблюдению, и вскоре Баркельби потерял интерес. Разочарованный, он повернулся в противоположную сторону.
Баркельби кинул взгляд на город и обширную гавань. Когда-то здесь повсюду суетились люди, но теперь безраздельно правили стаи диких обезьян. Колючие кусты росли из разбитых окон, высокая трава колыхалась на крышах башен, а по стенам взбирались цепкие лианы. Вода в порту была зеленой от водорослей. Вместо грохота портовых машин, которые теперь неподвижно стояли, покрытые красной ржавчиной, раздавались только гортанные призывы маготов да щебетание птиц. Над городом возвышалась известняковая Гебельтерская скала, высотой почти в пятьсот ярдов и формой напоминающая кривую пирамиду. В течение сотен лет она была очень важным наблюдательным пунктом, так как оттуда открывался прекрасный вид на Гебельтерский пролив – единственное место, где Междуземное море сливалось с Ателантическим океаном. На вершине скалы находилась большая крепость, построенная для того, чтобы дислоцированные там бритинейские солдаты следили за всем, что происходит в проливе, вплоть до хорошо просматриваемого противоположного берега, относящегося уже к Анаферике. Во всяком случае, так было в прежние времена, потому что теперь крепость стояла такой же заброшенной, как город и порт.
Люди ушли отсюда двадцать три года назад. Вскоре после пробуждения Беленуса все жители полуострова почувствовали, что им необходимо немедленно покинуть это место; они ощутили глубокое внутреннее побуждение, которое было настолько сильным, что сопротивление ему походила бы на попытку остановить свое сердце силой воли, и поэтому каждому пришлось подчиниться ему. Кажется, те, кто начинал собирать свои пожитки, наблюдали, как из вершины Гебельтерской скалы медленно выступает огромный черный шип. И когда последние жители Гебельтера покидали свои дома и садились в лодку, он был уже настолько высок, что его конец исчезал в облаках. После этого здесь уже не осталось никого, кто мог бы рассказать о том, что произошло на полуострове, и даже если бы кто-то и нашелся, он, вероятно, все равно не смог бы многого увидеть. Потому что самое главное происходило далеко отсюда, за пределами человеческого зрения. И все же бритинейцы получали информацию из газет, из разговоров в барах и из радиопередач, которые будто намеренно сообщали одно и то же. По слухам, шип вырос за пределы атмосферы, ушел далеко в космос и начал сжиматься, вытягивая оттуда крупную сферическую спору. Каждое последующее сообщение о шипе усугубляло атмосферу нервного ожидания, усиливало параноидальные подозрения, питало сомнения и невыразимую надежду. И вот спустя почти два года с момента, как шип начал свой рост, он наконец прибуксировал спору сюда, на Гебельтер. Молак немедленно распространил официальное сообщение, в котором объявил, что это новый рецептор Матери Императрицы, благодаря которому она будет непосредственно наблюдать за Гебельтерским проливом и действиями Трооха. Это быстро привело к тому, что люди освоились со спорой и дали ей собственное имя. Буквально в одночасье все стали называть ее Оком Матери. Спало напряжение, уже давно копившееся в обществе. По всей Бритинеи специально созданные для этой цели оперативные ячейки Молака стали устраивать всевозможные фестивали с выступлением механических жонглеров, театрами живых картин и огромным количество подозрительно дешевого пива, сваренного из лауданума. Все это успешно отвлекало людей от того, о чем они и так думать не хотели.
Теперь, спустя годы, спора больше не вызывает таких эмоций, и вряд ли кто-то еще помнит о ее существовании, но она по-прежнему существует. Она качается над Скалой, высоко в небе, на конце толстого шипа высотой в несколько миль, словно воздушный шар, покрытый колючими чешуйками, блестящими, как полированный зубчатый оникс.