знут в нашей реальности. Ты понимаешь, к чему я клоню?
– Нет… – прохрипел Тертелл, хотя то, что говорила Бмулкина, само собой сплелось у него в голове в пугающе понятный узор. – Эта золотая вещь, должно быть, давно там лежала. Кто-то потерял ее, она покатилась по склону, упала в яму, застряла в мягком дне и зарослях травы, и Хессирун случайно, как обычно, споткнулся и упал прямо на нее. Нет, в этом нет ничего необычного. Обычное совпадение, и все. Перестань пугать нас этой чушью про Передатчиков и сними с него эту штуку без глупых разговоров. Чем скорее, тем лучше. Уверен, ты знаешь способ. Это же обычный предмет. Просто выглядит немного странно. Так как? Снимешь?
Бмулкина хихикнула.
– А вы пробовали?
– Что?
– Ну, снять эту штуку?
– Нет, – ответил Тертелл, с удивлением обнаружив, что это, в общем-то, довольно странно.
– Это первое, что вы должны были попытаться сделать.
Тертелл посмотрел на Хессируна так, будто хотел, чтобы друг объяснил ему, что здесь происходит, и вдруг, глядя на него, осознал, что с тех пор, как у него на роге появилась золотая вещь, тот ни разу не споткнулся, не упал, не свалился в воду, не вляпался в собственные какашки и не столкнулся с ним, когда они вместе шли в логово нюхачей и зелейниц. А сейчас он еще молчит и сосредоточенно слушает, хотя еще недавно это выходило за пределы его возможностей.
– Я… – сказал Тертелл, но замешкался, замолчал и только спустя некоторое время закончил: – …я не могу этого объяснить.
– И не случайно, – заключила Бмулкина. – Это просто невозможно снять. И вы, где-то там, глубоко в душе, знаете это. Давай, Тертелл, подойди, я тебе кое-что покажу.
Зелейница обошла Хессируна и остановилась у его зада.
– Хессирун, наклони, пожалуйста, голову, – сказала она. – Эбед, по моему сигналу ты попытаешься его снять. А ты, Тертелл, смотри на хвост Хессируна.
– Но…
– Вопросы потом, – отрезала она. – Если они еще понадобятся.
– Хорошо, – неохотно уступил Тертелл.
– Эбед, быстро!
Нюхач схватил зубами сверкающую злотого вещицу, заскрипел копытами и потянул. Сначала ничего не происходило, но потом, внезапно, короткий хвост Хессируна начал сжиматься. Казалось, он плавно скользит вглубь тела. Через некоторое время он и вовсе исчез, а затем начал укорачиваться торс Хессируна. Расстояние между передними и задними ногами быстро уменьшалась. Тертелл выпучил глаза. Он почувствовал в копытах холод, шерсть у него на спине встала дыбом, и он испуганно застонал.
– Хватит! – крикнула Бмулкина.
Эбед отпустил золотую вещь, и Хессирун в мгновение ока вернулся к своим обычным размерам. Он помахал хвостом. Тертелл вспомнил, как дышать, протяжно ахнул и дрожащим голосом спросил:
– Хессирун? Ты хорошо себя чувствуешь?
Могучий козимандис повернул голову в его сторону и, уставившись подбитым глазом, усмехнулся:
– Неплохо, если не считать, что эта штука не хочет отпускать мой рог.
У Тертелла все еще стояла перед глазами картина сокращающегося Хессируна, и избавиться от нее он не мог. Он взглянул на Бмулкину и понял, что понятия не имеет, какой вопрос ему следует ей задать. У него пересохло в горле. Никакие слова не приходили на язык. Тертелл молчал. И Бмулкина всё же ответила:
– Как я уже говорила, вам нужна помощь Передатчиков. Именно благодаря им я узнала, что вы придете. Это благодаря им вы меня узнали, хотя мы видимся впервые в этой жизни. И только они могут передать дальше это нечто, что застряло в нашем мире на роге Хессируна.
Кипарис
За день до Вознесения Господня, седьмого мая 1902 года, Август Кипарис смотрел на море через крошечное окошко своей камеры, которое было всего лишь узкой щелью в толстой стене, погруженный в состояние внутреннего покоя – то, чего он никогда раньше не испытывал.
Он был седьмым сыном портовой шлюхи и уже в детстве узнал, что в этом мире может рассчитывать только на себя, потому что никто другой не позаботится о нем. Его мать и шесть старших братьев, которые ничем не делились и боролись друг с другом за каждую крошку хлеба, вбили это ему в голову пинками, криками и жестокими шутками, после которых от него долго воняло дерьмом, смешанным со спермой. Август не имел таланта к воровству и плохо работал с ножом, но он родился с искренним лицом идиота, которое вызывало настоящую жалость, и поэтому успешно практиковал попрошайничество. Время от времени ему тоже приходилось работать в порту, но делал он это очень неохотно, поскольку не любил, когда ему кто-то приказывал. Он был раздражительным и нервным, легко впадал в ярость. С параноидальной подозрительностью реагировал на любое предложение о помощи. Независимо от того, чем он занимался, мысли его находились в постоянном смятении. Они прыгали, как стая кричащих обезьян, мешали друг другу, отчего Август мог сосредоточиться на чем-то одном лишь на короткое мгновение. Он мало спал и часто переезжал с места на место. Все его имущество умещалось в карманах потертых брюк.
Каждый день своей двадцатитрехлетней жизни он прожил в Сен-Пьере, городе, расположенном на северо-западном побережье Мартиники. И здесь же скоро дни его закончатся. Послезавтра. На виселице. После празднования Дня Вознесения, к которому усердно готовились все горожане. Даже здесь, в камере, слышались звуки праздничных приготовлений: мерные удары молотков, грохот бочек, катящихся по булыжникам, мычание скота, пение портовых рабочих и стон канатов, поднимающих один груз за другим. Каждый из этих звуков напоминал Августу, что Сен-Пьер завтра будет веселиться без него, и он никак не может изменить свою судьбу. Однако сознание неминуемого конца неожиданно, впервые в жизни, внушало ему спокойствие. Мысли-обезьяны, прежде бушевавшие в голове, перестали прыгать и попрятались в темных мшистых дуплах. Их место заняла тихая лагуна, в которой мягко качается прозрачная вода, а на глубине, на самом дне отливает золотом гладкий песок.
Еще вчера Август Кипарис был другим человеком.
Утром Август взял давно полагавшийся выходной у начальника портовых носильщиков. Ему хотелось напиться и поиметь круглолицую Паулу. Он не мог думать ни о чем другом – ее мягкие бедра, массивная грудь, пышные ягодицы и пьянящий запах густых лобковых волос часто преследовали его во сне. Он почти добежал до «Медузы», хотя знал, что еще слишком рано, в это время девушка еще не работает. Однако он был уверен, что бар уже будет открыт, и Габриэль не пожалеет рома, который чудесным образом согреет кровь и поможет чем-то занять голову до прихода Паулы.
Август миновал шумный рынок и уже успел пройти больше половины пути, когда земля внезапно задрожала у него под ногами. Он остановился и посмотрел в сторону возвышавшегося над городом вулкана Монтань-Пеле. Всю жизнь он был для него просто горой, но когда второго мая великан начал сотрясать землю, а потом пыхнул огнем и дымом, Август понял, почему старики всегда говорили, что это спящий Бог. Пробуждение вулкана выглядело очень зрелищно, но пока пострадал от него только Герин – большая плантация сахарного тростника на склоне, находившаяся в собственности всеми ненавистного Хосе Борро – и ничего не предвещало дальнейших убытков, так что мало кто переживал из-за огненного колосса. Даже зловещее черное облако, окутавшее вершину Монтань-Пеле, было воспринято как дополнительное развлечение, декорация к предстоящему празднику Вознесения Господня. Лишь небольшая группа жителей Сен-Пьер решила покинуть город, попав при этом под град неприличных шуток и злобных насмешек соседей. Люди провожали их косыми взглядами и стучали себя по лбу.
Август тоже смеялся над ними. Он не мог понять, почему они убегают; почему добровольно отказываются от участия в этом прекрасном празднике, ведь нет же никакой опасности. Каждый ребенок это знает. В противном случае, жидкий огонь уже давно бы переварил город. Но ничего подобного не происходило. Август попытался представить, какими будут лица всех этих трусов, когда они в конце концов вернутся в нетронутый Сен-Пьер и снова выставят себя на посмешище. Однако эта мысль веселила его недолго. Лица беглецов быстро затмили виды грядущего праздника: нарядные толпы, которые медленно двигались по красиво убранным улицам в сторону собора, призывавшего верующих металлическим пением раскачивающихся колоколов, долгое богослужение, полное непонятных, но вместе с тем вдохновенных слов, жареная говядина, пахнущая ароматным дымом, темный ром, наполняющий желудок терпким огнем, похотливые девушки, которым не нужно платить, потому что они сами задирают платья и призывно показывают потные бедра, блестящие в полутьме…
Август мечтательно вздохнул и хотел было двинуться дальше, но вдруг перед ним вырос горбатый Пабло – вожак нищих, промышлявших на территории рынка, и к тому же превосходный ножовщик.
Август нервно сглотнул слюну.
– Я просто мимо прохожу!
– Я знаю. Ты не дурак. Я хочу поговорить.
– О чем?
– Ты слышал, что сделал Однорукий?
– Нет.
– Он отправился со своей бандой в Герин.
– Зачем?
– Ты его знаешь. Он чует легкую работенку. Плантация была разрушена, но поговаривают, будто дом Борро все еще стоит. Говорят, огонь пощадил его. И поскольку вся семья этого богатого мудака сбежала в панике, Однорукий подумал, что там можно поживиться.
– Я думал, Герин отрезан.
– Был. Лава заключила поместье в огненное кольцо, но остыла, и теперь по ней можно пройти. Проблема в том, что в воздухе висят пары серы и густой удушливый дым.
– Недостаточно, чтобы отпугнуть их.
– Возможно.
– Я не понимаю…
– Они вернулись ни с чем. Теперь они сидят в «Двойной Рыбе», хлещут ром и говорят, будто вулкан – это врата в ад.
– Они могли бы придумать что-нибудь пооригинальнее.
– Они придумали. Они утверждают, что видели летающего демона, который был одновременно морским ежом и осьминогом.
– Наверное, Борро оставил там охранников, которые так навтыкали банде Однорукого, что те едва ноги унесли. Потому они и пытаются спасти остатки достоинства, убеждая всех, будто их прогнал демон.