7 лет тому назад. Если бы вы все эти годы дышали асбестовой пылью и заработали рак легких, связь с теми годами была бы не менее доказательной. Хочет ли кто-нибудь из вас оспорить это?
Он посмотрел на них. Никто не ответил.
— Все, за исключением тебя, — сказал Бен. — Что же случилось с тобой, Мики?
— Разве это не очевидно? — усмехнулся он, — Я оставался здесь.
— Ты хранил огонь на маяке, — сказал Бен. Билл дернулся и испуганно посмотрел на Бена, но Бен сурово глядел на Майка и не видел Билла. — Это заставляет меня, Майк, чувствовать себя препогано.
— Аминь, — сказала Беверли.
Майк покачал головой.
— Вам не за что винить себя, никому из вас. Вы думаете, это был мой выбор, остаться здесь или уехать? Или это, может быть, был ваш выбор? К черту, мы были детьми. По той или иной причине ваши родители были вынуждены уехать, а вы, ребята, были просто частью их багажа. Мои родители остались. Было ли это их собственное решение, каждого из них? Не думаю. Как они могли решать, кому уехать, а кому остаться? Была ли это удача? Судьба? Оно? Что-то другое? Я не знаю. Но это решали не мы, ребята. Так что прекратите.
— А ты… не того, не злишься? — ласково спросил Эдди.
— Я был слишком занят, чтобы сердиться, — сказал Майк. — Я много наблюдал и ждал… Я наблюдал и ждал, даже прежде, чем осознал это, но последние пять лет я был, что называется, на стреме. С конца прошлого года я начал вести дневник. А когда человек пишет, он начинает думать больше… или просто острее. И одна из тем, над которой я размышлял, пока писал, — это природа Оно. Оно меняется, мы знаем это. Я думаю также, Оно подтасовывает факты и оставляет на людях Свои метки, в зависимости от того, кем Оно является; как оставляет свой запах скунс; даже, если вы примете ванну, запах останется. Или как кузнечик оставляет свои выделения у вас на ладони, если вы схватили его в руку.
Майк медленно расстегнул свою рубашку и широко распахнул ее. Все увидели розоватые полосы шрама на гладкой коричневой коже его груди между сосками.
— Такие следы оставляют когти, — сказал он.
— Оборотень, — почти простонал Ричи. — О, Господи! Большой Билл! Оборотень! Когда мы вернулись на Нейболт-стрит.
— Что? — встрепенулся Билл, как человек, которого только что разбудили. — Что, Ричи?!
— Ты что, не помнишь?
— Нет… а ты?
— Я почти… Я почти вспомнил! — Ричи был и сконфужен и испуган.
— И ты говоришь, это не дьявольские вещи? — спросил Эдди Майка. — Он уставился на шрамы, как загипнотизированный. — Это что же, явление… естественного порядка?
— Это не то явление естественного порядка, которое мы понимаем и прощаем, — сказал Майк, застегивая свою рубашку. — И я не вижу причин исходить из иной посылки, чем та, которую мы в самом деле понимаем: что Оно убивает, убивает детей, и что это ужасно. Билл понял это прежде, чем кто-либо из нас. Ты помнишь, Билл?
— Я помню, что я хотел убить это Оно, — сказал Билл, в первый раз услышав, что это местоимение обрело (и, наверное, навсегда) значение имени в его собственных устах. — Но у меня никогда не было такой широты охвата предмета, вы, надеюсь, понимаете, что я имею в виду. — Я просто хотел убить Оно, потому что Оно убило Джорджа.
— А ты и до сих пор этого хочешь?
Билл старательно обдумывал свой ответ. Он посмотрел на свои сложенные на столе руки и вспомнил Джорджа в его желтом дождевике, веселого, с бумажной лодкой, покрытой тонким слоем парафина. Он взглянул на Майка.
— Ббболше, чем когда либо.
Майк кивнул, как будто только этого и ожидал.
— Оно оставило свои знаки на нас. Оно избрало нас объектами приложения своей воли, так же как весь наш город, изо дня в день даже во время тех длинных периодов, когда Оно спит или находится в спячке, или что-то там еще делает в промежутках между… между более деятельными периодами. Но если Оно каким-то определенным образом распространило на нас свою волю, то и мы тоже воздействовали своей волей на Оно. Мы остановили Оно, прежде чем Оно что-то успело сделать с нами, — я знаю это точно. Ослабили ли мы Оно? Причинили ему боль? Не убили ли мы Оно? Я думаю, мы так близко подошли к этому, что устранились, думая, что уже свершили это.
— Но ты тоже не помнишь эту часть? Да? — спросил Бен.
— Нет. Я могу вспомнить все до 15 августа 1958 года, почти все. Но с 15 августа до 4 сентября, когда начались занятия в школе, — все в плотной завесе тумана. Но это не туманная дымка, а полное отсутствие памяти. За одним исключением: мне кажется, я помню, как Билл кричал о чем-то, называя это мертвые огни.
Рука Билла конвульсивно дернулась. Он сбил одну из пустых пивных бутылок, и бутылка разбилась об пол, как бомба.
— Ты не порезался? — спросила Беверли. Она привстала.
— Нет, — сказал он. Голос у него был сухой и хриплый. Руки покрылись гусиной кожей. Казалось, он ощущал свои скулы
(мертвые огни)
и это впивалось в кожу лица, как острые кнопки.
— Я подберу…
— Нет, сиди. — Он хотел посмотреть на нее и не мог. Он не мог отвести глаз от Майка.
— Ты помнишь мертвые огоньки, Билл, — мягко спросил Майк.
— Нет, — сказал Билл так, будто дантист переборщил с новокаином.
— Ты вспомнишь.
— Ради Бога, не надо.
— Все равно ты вспомнишь, — сказал Майк. — Но не сейчас… Я тоже. А кто-нибудь из вас?
Один за другим они отрицательно покачали головами.
— Но мы же сделали что-то, — спокойно сказал Майк. — В каком-то месте мы смогли применить свою групповую волю. По какому-то вопросу мы достигли определенного понимания, сознательно или бессознательно. — Он взволнованно зашевелился. — Боже, если бы Стэн был здесь. Я чувствую, что Стэн с его логичным мышлением, мог бы что-нибудь придумать.
— Не исключено, — сказала Беверли. — Может быть, поэтому он убил себя? Может быть, он подумал, что если это что-то сверхъестественное, то не подействует на взрослых.
— Я думаю, что подействовало бы, — сказал Майк. — Потому что у нас, шестерых, есть нечто общее. Может быть, кто-нибудь из вас понял, что это?
Билл открыл было рот, но тут же закрыл его.
— Продолжай, — сказал Майк, — ты знаешь, по лицу вижу.
— Я не уверен, — ответил Билл, — но может быть, что все мы бездетны?
— Да, — сказал Майк, — то самое.
— Господи Иисусе, Святые Угодники! — возмущенно заговорил Эдди. — Что общего может быть у этого с ценами на бобы в Перу? Кто внушил тебе, что все на земле хотят иметь детей? Что за чушь ты говоришь?!
— А у вас с женой есть дети? — спросил Майк.
— Если ты следишь за каждым нашим шагом, как ты говорил, какого черта ты спрашиваешь?
— А вы пытались их иметь?
— Мы не пользовались предохранительными средствами, если ты намекаешь на это. — Эдди говорил это с достоинством, но щеки его пылали. — Так получилось, что моя жена немного… о, черт, она слишком толстая. Мы ходили к врачу, и она сказала, что моя жена никогда не сможет иметь детей, если не похудеет. Что ж мы из-за этого преступники?
— Не волнуйся, Эдс! — успокаивающе произнес Ричи, подавшись к нему.
— Не зови меня Эдс, может быть, ты еще осмелишься ущипнуть меня за щеку? — закричал Эдди, повернувшись к Ричи. — Ты знаешь, я это ненавижу, я всегда это ненавидел.
Ричи умолк.
— Беверли, — спросил Майк, — а что у тебя с Томом?
— Нет детей, — сказала она. — Тоже никак не предохранялись. Том хочет ребенка… я тоже, конечно, — добавила она торопливо, обводя глазами всех. Билл подумал, что ее глаза слишком блестят, почти как у актрисы, давшей хорошее представление. — Но пока что — ничего.
— А вы проходили тесты? — спросил ее Бен.
— Да, конечно, — сказала она, сдержав короткий смешок. И тут, в миг озарения, каким обладают люди, наделенные проницательностью и даром внутреннего видения, Билл неожиданно понял очень многое о Беверли и ее муже Томе — самом Величайшем Человеке в мире. Беверли ходила проверяться на тесты по бесплодности. И он догадался, что Величайший Человек в мире отказался даже предположить, что что-то может быть не в порядке с его драгоценной спермой.
— А что у тебя с твоей женой, Большой Билл? — спросил Ричи. — Пытались? — Все посмотрели на него с любопытством… потому что они, конечно же, знали его жену. Одра несомненно была самой знаменитой, если не самой любимой актрисой в мире, хотя в какой-то степени была обязана этим растиражированной известности, которая иногда заменяет талант и служит разменной монетой во второй половине XX века; ее фотография появилась в журнале «Пипл», когда она постригла волосы во время поездки в Нью-Йорк (пьеса, которую она планировала поставить на Бродвее, провалилась), потом была недельная поездка в Голливуд под пристальным наблюдением менеджера. Это была незнакомка, но симпатичное ее лицо было известно всем. Билл заметил, что Беверли очень заинтересовалась.
— Последние шесть лет мы только этим и занимаемся, — сказал Билл. — Правда, восемь последних месяцев мы заняты другим — делаем фильм «Аттик Рум».
— Проходили тесты на бесплодность? — спросил Бен.
— Да, четыре года назад в Нью-Йорке. Доктора обнаружили небольшую кисту у Одры и сказали, что хотя забеременеть она не помешает, может случиться внематочная беременность. Но и она и я можем иметь детей.
Эдди тупо повторял:
— Это ничего, черт возьми, не доказывает.
— Как сказать, — ядовито заметил Бен.
— А как на твоем фронте, Бен? — спросил Билл. Он был шокирован и удивлен тем, что чуть было не назвал Бена Стогом.
— Я никогда не был женат. Я всегда был очень осторожен. Да мне и не идет отцовство, — сказал Бен. — Кроме того, я не думаю, что об этом стоит говорить.
— А хотите послушать забавную историю? — спросил Ричи. Он улыбался, но глаза его были невеселыми.
— Конечно, тебе всегда удавались смешные истории, Ричи, — сказал Билл.
— Твое лицо похоже на мою задницу, мальчик, — сказал Ричи Голосом Ирландского Полицейского. Это был Великий Голос Ирландского Полицейского.