Билли и Эдди с набранными на свалке досками переходили по камням Кендускеага менее чем в сорока ярдах от трупа. До них долетел смех Ричи, Бена и Майка. Они улыбнулись и поспешили дальше, чтобы узнать, что такое смешное произошло за время их отсутствия, не заметив останков Джимми Куллума.
Они по-прежнему продолжали смеяться, когда на пустошь, качаясь под тяжестью досок, пришли Билл и Эдди. Эдди, обычно бледный, как сыр, даже порозовел. Они свалили доски, пополнив свои почти истощившиеся запасы. Бен выбрался из ямы, чтобы проверить находку.
— Хорошая работа, — сказал он. — Ничего себе! Здорово! Билл рухнул на землю.
— Мне сссейчас умереть от ррразрыва ссердца или нннемного пподождать?
— Немного подожди, — рассеянно сказал Бен. Он принес кое-какие свои инструменты и теперь осторожно ходил по новым доскам, выдергивая гвозди и болты. Одну доску он отбросил в сторону, потому что она была расколота. Он постучал по другой доске, и она по крайней мере в трех местах издала гнилой звук. Эту доску он тоже отбросил в сторону. Эдди сидел на куче земли и наблюдал за ним. Пока Бен вытаскивал гвоздодером старый гвоздь из доски, он трубил на своем аспираторе. Гвоздь визжал, как маленькое отвратительное животное, на которое наступили, а ему это не понравилось.
— Если ты поранишься ржавым гвоздем, у тебя может получиться гангрена, — сказал Эдди Бену.
— Да? — спросил Ричи. — А что такое гонорена? Название как у венерической болезни.
— Эх ты, птичка божия, — сказал Эдди. — Не гонорена, а гангрена, то есть заражение крови. А еще может быть столбняк. То есть сжатие челюстей. В ржавчине содержатся такие специальные микробы, которые, когда порежешься, проникают в тело, и твоим нервам хана, — лицо Эдди стало пунцово-красным, и он сделал из аспиратора быстрый вдох.
— Сжатие челюстей, о, Господи, — потрясенно произнес Ричи.
— Еще бы. Сначала твои челюсти сжимаются так плотно, что ты не можешь даже открыть рот, не то что есть. Приходится прорезать дырку в щеке и кормить тебя жидкостью через трубочку.
— Вот это да, — сказал Майк, выпрямляясь в яме. Его глаза были широко раскрыты, и белки на темном лице казались очень белыми. — Не может быть!
— Это мне рассказывала мама, — сказал Эдди. — Потом сжимается глотка, ты больше не можешь есть и начинаешь умирать. Они молча обдумывали ужасные последствия болезни.
— И нет никаких лекарств, — усилил впечатление Эдди. Тишина.
— Поэтому, — отрывисто сказал Эдди, — я всегда опасаюсь ржавых гвоздей и тому подобного дерьма. Когда-то мне делали укол от столбняка, и это действительно больно.
— Тогда почему бы тебе не пойти с Биллом на свалку и не отнести весь этот хлам обратно? — спросил Ричи.
Эдди взглянул на Билла, который смотрел в яму, в его взгляде промелькнули любовь и преклонение, и он мягко сказал:
— Некоторые вещи делают даже тогда, когда есть риск. Это первое, что я выяснил для себя сам, без помощи мамы.
Снова наступила тишина. Потом Бен пошел опять выдирать ржавые гвозди, и через некоторое время к нему присоединился Майк Хэнлон.
Лишившийся голоса транзистор Ричи висел на нижней ветке, качаясь от слабого ветерка. Билл подумал, как все, странно, как странно и как правильно, что этим летом они все собрались здесь. Он знал, что многие дети уезжают на лето к родственникам. Некоторые его знакомые ребята поехали на каникулы в Калифорнию в Диснейленд или в лагерь Код, а один его закадычный друг уехал в одно местечко с труднопроизносимым, странным, но почему-то запоминающимся названием Кстаад. Некоторые дети поехали в церковный лагерь, некоторые в лагерь для скаутов, а дети богатых родителей — в лагерь, где учат плавать, играть в гольф и говорить «о, хороший удар!» вместо «мать твою…», когда ваш соперник срезает мяч в теннисе; некоторых детей родители просто отправили ПОДАЛЬШЕ. Билл мог их понять. Он знал нескольких ребят, которые хотели уехать ПОДАЛЬШЕ отсюда, напуганные маньяком, разгуливающим этим летом в Дерри, но он подозревал, что в городе еще больше родителей, напуганных этим чудовищем. Те, кто собирался провести отпуск дома, неожиданно решили уехать ПОДАЛЬШЕ
(Кстаад? Где это: в Швеции? в Аргентине? в Испании?)
отсюда. Немного было похоже на страх, вызванный полиомиелитом в 1956 году, когда заболели четверо ребят, которые пошли купаться в бассейн «О'Брайен мемориал пул». Взрослые — это слово было для Билла синонимом родителей, решили тогда, впрочем, как и теперь, что лучше уехать ПОДАЛЬШЕ отсюда. Безопаснее. Все, кто мог уехать, уехали. Билл понимал, что значит ПОДАЛЬШЕ.
Никто из нас не уехал ПОДАЛЬШЕ, — подумал Билл, наблюдая за Беном и Майком, которые выдергивали ржавые гвозди из старых досок, и за Эдди, направляющимся в кусты отлить (в этом деле нельзя терпеть, говорил он, потому что может лопнуть мочевой пузырь, но при этом надо смотреть, чтобы не дотронуться до ядовитого плюща. Кому охота иметь неприятности на этом месте?). — Мы все здесь, в Дерри. Не в лагере, не у родственников, не на отдыхе, не где-то ПОДАЛЬШЕ. Все здесь. Примите и распишитесь.
— Там, на свалке, я видел дверь, — сказал Эдди, застегивая на ходу ширинку.
— Надеюсь, ты стряхнул, Эдди, — сказал Ричи. — Надо стряхивать каждый раз, а то заболеешь раком. Моя мама всегда мне это твердит.
Эдди испуганно посмотрел на Ричи, но увидел, что он улыбается. Он бросил на него уничтожающий взгляд и сказал:
— Нам было все не унести. Но Билл сказал, что если мы все сходим, то быстро все принесем.
— Конечно, ты никогда не стряхиваешь до конца, — продолжал Ричи. — Хочешь знать, что мне сказал один умный человек, Эд?
— Нет, — сказал Эдди, — и я не хочу, чтобы ты впредь называл меня Эдом. Ричи. Я говорю совершенно искренне. Я же не называю тебя Дик, к примеру: «У тебя есть еще жвачка, Дик?» И я не понимаю, почему…
— Этот умный человек, — произнес Ричи, — сказал следующее:
«Как бы ты ни изгибался, последние капли всегда упадут тебе в штаны». Поэтому на свете так много больных раком, Эдди, любовь моя.
— На свете потому так много больных раком, что такие сопляки, как ты и Беверли, курят сигареты, — сказал Эдди.
— Беверли не соплячка, — сказал Бен обиженным голосом. — Следи за тем, что говоришь.
— Би-би, ребята, — рассеянно сказал Билл. — Ккстати о Беверли. Она довольно ссильная дддевочка и может нам ппомочь пппритащить дверь.
Бен спросил, что из себя представляет эта дверь.
— Ммне кккажется, она из красного ддерева.
— Кто это выбросил дверь из красного дерева? — спросил удивленный Бен.
— Люди все выбрасывают, — сказал Майк. — Для чего же тогда свалка? Но для меня убийственно ходить туда. Я имею в виду, что это меня на самом деле убивает.
— Да, — согласился Бен. — Многое из этого хлама еще может пригодиться. А в Китае и Южной Америке есть люди, у которых ничего нет. Вот что говорит моя мать.
— Люди, у которых ничего нет, есть и здесь, в Мэне, солнышко, — улыбнулся Ричи.
— Чччто это? — спросил Билл, заметив альбом, который принес Майк. Майк сказал, что, когда вернутся Стэн и Беверли, он покажет всем фотографию клоуна.
Билл и Ричи переглянулись.
— Что-то не так? — спросил Майк. — Думаете, случится то же, что и в комнате твоего брата, Билл?
— Дда, — ответил Билл и не произнес больше ни слова. Они снова спустились в яму и работали там до возвращения Стэна и Беверли. Они принесли коричневые бумажные пакеты с петлями. Пока Майк рассказывал, Бен сидел по-турецки и делал из длинных досок окошки. Наверное, только Билл заметил, как легко и быстро двигаются его пальцы, какие они умелые и проворные, как пальцы хирурга. Билл залюбовался ими.
— Некоторым из этих открыток несколько сотен лет, — сказал Майк, положив альбом на колени. — Отец их покупает на распродажах и в магазинах подержанных вещей. Иногда он их покупает или обменивается с другими коллекционерами. Некоторые открытки объемные, со стереоэффектом, а на одной длинной картонке наклеены две одинаковые открытки, и когда на них смотришь через такую штуку наподобие бинокля, получается как будто видишь одну картинку, только в трех измерениях. Как «Дом ярости» или «Тварь из Черной лагуны».
— Чем ему нравится весь этот хлам? — спросила Беверли. На ней были простые джинсы «Ливайс», но она что-то придумала с отворотом брюк, оторочив их по краю каким-то блестящим материалом дюйма четыре шириной, так, что они стали похожи на некую причуду моряка.
— Да, — поддержал Эдди, — в Дерри такая скукотища.
— Ну, я, правда, не уверен, но мне кажется, это от того, что он родился в другом месте, — нерешительно произнес Майк. — Для него все как будто — я не знаю — как будто все внове, словно приходишь в кино, а полфильма уже прошло….
— Кконечно, и хочется посмотреть ннначало, — сказал Билл.
— Да, — сказал Майк. — О Дерри ходит очень много разных историй. Некоторые мне даже нравятся. И мне кажется, какие-то истории должны быть и про это существо, про Оно, если вы так решили его называть.
Он посмотрел на Билла, и Билл кивнул. Взгляд у него был задумчивым.
— Итак, после парада Четвертого Июля я просмотрел альбом, потому что я знал, где я видел клоуна. Я знал это. Смотрите. Он открыл книгу, пролистал ее и отдал сидящему справа Бену.
— Ннне тттрогай ссстраницы, — сказал Билл. Его голос был таким властным, что все вздрогнули. Ричи увидел, что он сжал в кулак руку, которую когда-то затянуло в альбом Джорджи.
— Билл прав, — сказал Ричи, и этот покорный голос, совершенно не похожий на голос Ричи, убедил всех. — Будь осторожен, как говорит Стэн. Если мы видели, как это произошло, то и вы, ребята, можете увидеть это.
— Почувствовать, — мрачно сказал Билл.
Альбом передали из рук в руки. Все держали книгу осторожно, за края, словно это был старый динамит.
Альбом вернулся к Майку. Он открыл его на одной из первых страниц.
— Папа говорит, что возраст этой открытки определить невозможно, но вероятно, это начало или середина семнадцатого века. Он как-то починил одному парню ленточную пилу, и тот дал ему ящик старых книг и открыток. Это одна из них. Он говорит, что она стоит не меньше сорока баксов, а может быть, и больше.