Эдди мечтал построить гоночный автомобиль из ящиков из-под мыла и поехать с ним в Бангор. В случае успеха он мог бы рассчитывать на приз — бесплатную поездку на «Национальные соревнования мыльных ящиков» в Акрон, штат Огайо. Соня и в самом деле хотела, чтобы он мечтал об этом, так как создание автомобиля из ящиков и колес от фургона «Чу-Чу Флайер» казалось ей не более, чем мечтой. Она и не помышляла о том, чтобы отпустить сына на гонки в Дерри, Бангор и уж тем более в Акрон, где какие-то сумасшедшие съезжают по крутому склону на ящике из-под апельсинов с приделанными колесами и без тормозов. Но, как любила повторять мать Сони, «иногда незнание бывает благом» (правда, она так же часто любила повторять: «Скажи правду, и пусть дьяволу станет стыдно», но память у Сони, как у большинства людей, была избирательна).
— Руку мне сломали не друзья, — все так же ровно сказал Эдди. — Я говорил об этом доктору Хэндору прошлой ночью и мистеру Неллу сегодня утром. Руку мне сломал Генри Бауэрc. С ним были и другие, но сделал это он. Будь со мной друзья, этого никогда бы не случилось.
Соня сразу вспомнила слова миссис Ван Претт о том, что полезно иметь друзей, и к ней вернулась ярость. Она вскинула голову.
— Это здесь совершенно ни при чем, и ты прекрасно это знаешь. Эдди, ты, что же, думаешь, что твоя мама с луны свалилась? Я прекрасно знаю, почему Бауэрc сломал тебе руку. Полицейский вчера заходил и к нам домой. Этот большой мальчик сломал тебе руку, потому что ты вместе со своими «друзьями» чем-то ему насолил. Разве так получилось бы, если бы ты меня сразу послушался и перестал бы с ними водиться?
— Нет, я думаю, что тогда получилось бы еще хуже.
— Эдди, ты шутишь?
— Я не шучу, — сказал он, и Соня почувствовала, как от него, из него исходят волны энергии. — Билл и мои остальные друзья вернутся, ма. Я это точно знаю. И на этот раз ты не скажешь им ни слова. Это мои друзья, и ты не будешь пытаться лишить меня моих друзей только потому, что сама боишься одиночества.
В изумлении и немом ужасе миссис Каспбрак уставилась на своего сына. Слезы потекли по ее щекам, впитываясь в пудру.
— Вот как ты, оказывается, разговариваешь со своей мамочкой, — сказала она, всхлипывая. — Может быть, так твои друзья привыкли разговаривать со своими родителями?
Слезы давали ей ощущение безопасности. Обычно Эдди тоже начинал плакать, видя ее в слезах. Возможно, это подлый прием, но разве что-то может быть подлым, если мать старается спасти сына? По крайне мере, так считала миссис Каспбрак.
Она посмотрела на сына, чувствуя себя невероятно опустошенной, уязвленной и… уверенной в том, что Эдди не вынесет такого ручья слез. Холодное выражение покинет его лицо, возможно, он станет задыхаться и пыхтеть, и это послужит, как всегда, знаком выигранной ею битвы… во имя сына, конечно же. Всегда во имя сына. То, что выражение его лица не только не смягчилось, но стало еще жестче, заставило ее рыдать. Он казался грустным, и даже это было ужасным для нее: грусть на его лице была такой взрослой! Боязнь того, что ее сын начнет взрослеть, всегда пробуждала внутри нее маленькую взволнованную курочку, панически бьющую крыльями. Именно так она чувствовала себя в тех редких случаях, когда начинала думать о том, что будет с ней, если Эдди не захочет поступать в Бизнес-колледж в Дерри, или в Университет в Ороно, или в «Хассон» в Бангоре, и она не сможет видеть его дома каждый вечер после занятий; или если он встретит девушку и захочет на ней жениться. «Где место для меня во всем этом, — кричала маленькая обезумевшая птичка в эти кошмарные мгновения. — Как мне жить тогда? Я люблю тебя, Эдди! Я люблю тебя! Я забочусь о тебе и люблю тебя! Ведь ты не умеешь стирать, гладить белье, готовить, да и откуда тебе это уметь! Я делаю все это для тебя, ведь я люблю тебя!»
— Я люблю тебя, мама. Но своих друзей я тоже люблю… Мне кажется, ты плачешь нарочно, — прошептал Эдди про себя.
— Эдди, ты так обидел меня, — проговорила она, и в новых слезах его лицо двоилось и даже троилось. В отличие от предыдущих, эти слезы были искренними. В своем роде она была крепкой женщиной: похоронив мужа, не впала в отчаяние, смогла найти работу в то время, когда сделать это было не так-то легко, вырастила сына и при необходимости всегда была готова встать на его защиту. Впервые за много лет она плакала искренне; может быть, в последний раз это было тогда, когда пятилетний Эдди заболел бронхитом и она испугалась, что он умрет. Теперь она плакала из-за того, что на его лице было такое взрослое, до боли чужое выражение. Она боялась за него, но в то же время боялась и его самого, окружавшей его ауры… его требовательного взгляда.
— Я не хочу выбирать между тобой и друзьями. — Эдди говорил неровным, напряженным голосом, но продолжал держать себя в руках. — Это нечестно.
— Они плохие друзья, Эдди, — закричала миссис Каспбрак почти в неистовстве. — Я знаю, так подсказывает мне сердце матери, они не принесут тебе ничего, кроме несчастий и боли!
Ужаснее всего было то, что ей действительно так казалось. Так подсказывала ей интуиция, когда Соня вспоминала взгляд Денбро, стоящего с засунутыми в карманы руками и пылающими в солнечных лучах рыжими волосами. Его взгляд казался ей таким серьезным, странным и далеким… как теперешний взгляд Эдди.
Аура, окружавшая Эдди, тоже делала его похожим на Билла. Миссис Каспбрак стало не по себе.
— Ма…
Встав, она едва не перевернула стул.
— Я приду вечером. Ты говоришь так от шока, от боли, от горя. Я знаю. Ты… ты… — она потеряла мысль и принялась искать текст, заготовленный ее услужливым сознанием. — У тебя серьезное повреждение, Эдди, но все будет просто отлично. Ты еще согласишься со мной, что они действительно плохие друзья. Они не нашего круга. Это друзья не для тебя. Подумай хорошенько, разве может твоя мама ошибаться? Подумай, и…
«Я убегаю! — подумала она в отчаянии. — Убегаю от своего собственного сына! О, Господи, не допусти этого!»
— Ма…
Какое-то мгновение ей хотелось броситься прочь, теперь она просто боялась его: за ним стояла какая-то сила, что-то большее, чем даже его друзья, что внушало ей страх. Ей казалось, что ее сын охвачен каким-то приступом, приступом какой-то ужасной лихорадки, подобно тому, как в пять лет его свалил внезапный приступ бронхита.
Миссис Каспбрак задержалась в дверях, боясь услышать то, что он скажет… И когда он наконец сказал это, оно настолько поразило ее, что она даже не вполне поняла его слова. Понимание обрушилось на нее подобно снежной лавине, и ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание.
— Мистер Кин считает, что мое лекарство от астмы — простая вода, — сказал Эдди.
— Что? Что? — она посмотрела на сына обезумевшими глазами.
— Простая вода. Он говорит, в нее что-то добавляют, чтобы было похоже на лекарство. Он называет его пла-це-бо.
— Он лжет! Он нагло лжет! Зачем ему понадобилось так лгать? Ну ведь в Дерри есть и другие аптеки. Ведь…
— У меня было достаточно времени подумать над его словами, — мягко, но безапелляционно сказал Эдди, — и я думаю, что он говорит правду.
— Эдди, говорю тебе, он лжет! — Внутри нее снова забила крыльями маленькая курочка.
— Я думаю, что он говорит правду, иначе на бутылочке было бы предупреждение о том, что, если принять слишком большую дозу, можно умереть или, по крайней мере, станет очень плохо. Даже…
— Эдди, я не хочу этого слышать! — она закрыла руками уши. — Ты… ты… это просто не ты, другого объяснения быть не может!
— Даже если лекарство можно купить без рецепта, на нем все равно всегда пишут указания по применению, — продолжал он, не повышая голоса, не сводя с нее своих серых глаз. — Даже если это простой сироп от кашля «Вике»… или твой геритол.
Эдди замолчал на мгновение. Соня опустила руки: они были такими тяжелыми!
— И по-моему… по-моему, ты все это знала, ма.
— Эдди! — она почти умоляла его.
— Потому что, — продолжал он, словно и не слышал ее слов, теперь он морщил лоб, стараясь сосредоточиться, — потому что вы, взрослые, всегда все знаете про лекарства. Я пользуюсь ингалятором пять, иногда шесть раз в день. Ты никогда бы не позволила мне пользоваться им, если бы не знала, что он абсолютно безвреден. Потому что ты должна защищать меня от всего. Так ты всегда говоришь. Так ты… ты все знала? Знала, что там простая вода?
Миссис Каспбрак молчала. Ее губы дрожали так сильно, что ей стало казаться, что у нее дрожит все лицо. Она больше не плакала, потому что боялась плакать.
— Потому что если ты знала это, — напряженно сказал Эдди. — Если ты знала это, то я хочу знать, почему я ничего об этом не знал! Я могу многое понять, только не то, почему моей маме понадобилось меня обманывать, говорить, что вода — это лекарство… или что астма у меня вот здесь, — он показал на свою грудь. — В то время как мистер Кин говорит, что она у меня здесь, в голове…
Она подумала, что сейчас все объяснит ему — просто и логично. Расскажет, как она думала, что он умрет, когда ему было пять лет, как эта мысль чуть не свела ее с ума — ведь всего за два года до этого она потеряла Фрэнка. Как она пришла к пониманию того, что ребенка можно защитить только при помощи неусыпного контроля и наблюдения за ним, что его нужно возделывать, как сад, удобрять, пропалывать, а иногда и прореживать, хотя это может принести боль. Она скажет ему, что иногда ребенку, особенно такому нежному ребенку, как он, Эдди, лучше думать, что он болен, чем действительно быть больным, и закончила бы тем, что доктора порою так глупы и бесполезны, но любовь дарует матери удивительную силу, поэтому она знает, что у него астма, и не имеет значения, что говорят доктора и какие лекарства они прописывают. Она скажет, что материнская любовь способна превращать в животворное лекарство простую воду, и фармацевтические пестик со ступкой тут ни при чем. Именно благодаря тому, что ты любишь меня, а я люблю тебя, я могу делать это. Такой силой Бог награждает любящих матерей. Прошу тебя, Эдди, единственная моя кровиночка, ты долже