— Бен… радио… они услышат…
— О, Боже!
Он оттолкнул ее своим мясистым бедром и чуть не уронил в темноте. Она слышала, как радио упало на пол. «Девочка ничего не может сделать, если парни и мужчины останавливаются и смотрят», — информировал их теперь Ричард со своим обычным хриплым энтузиазмом. «Ничего не может поделать!» — вторил ансамбль. «Девочка ничего не может поделать», — так же тяжело выдыхал теперь Бен. Они звучали как два паровых двигателя. Затем вдруг раздался треск… и тишина.
— О, черт, — сказал Бен. — Я раздавил его. Ричи разозлится. Он потянулся к Беверли в темноте. Она почувствовала, как его рука дотронулась до ее груди, затем отдернулась, как будто обожглась. Она потянулась за ним, ухватилась за его рубашку и притянула его ближе.
— Беверли, что…
— Тсссс!
Он замолчал. Они сидели рядом, обняв руками друг друга, и смотрели вверх. Темнота была еще не полной; на одной стороне люка пробивалась узкая полоска света, а три другие разлиновали окно-щель. Одна из них была достаточно широкой, чтобы дать косому лучу упасть в штаб. Она могла только молиться, чтобы они не увидели его.
Она слышала, как они приближались. Сначала она не могла разобрать слов… а затем смогла. Она сильнее прижалась к Бену.
— Если она побежала в бамбук, мы легко возьмем ее след, — говорил Виктор.
— Они играют где-то здесь, — ответил Генри. Голос у него был напряженным, слова выходили с большим усилием. — Так сказал сопляк Талиендо. И в тот день, когда у нас была эта несчастная драка, они выходили отсюда.
— Да, они играют в войну, — сказал Белч.
Вдруг прямо над ними раздались тяжелые звуки шагов; крышка, покрытая дерном, ходила вверх-вниз. Грязь падала на запрокинутое лицо Беверли. Один, двое, может, даже все они втроем стояли на двери штаба. У нее свело живот; она должна была прикусить язык, чтобы не закричать. Бен зажал своей большой рукой ее рот и посмотрел наверх, прикидывая, отгадают ли они… или уже знают и просто разыгрывают.
— У них есть место, — говорил Генри. — Вот что мне сказал сопляк. Дом на дереве или что-то в этом роде. Они его называют своим штабом.
— Я устрою им штаб, если они хотят, — сказал Виктор. Белч разразился хохотом.
Трам, трам, трам, — наверху. Крышка на этот раз немного отошла. Наверняка они заметили ее: обычная земля так не подается.
— Давай посмотрим вот там, у реки, — сказал Генри. — Держу пари, она там.
— О'кей, — сказал Виктор.
Трам, трам. — Они уходили. Бев выдохнула с облегчением через сжатые зубы… и затем Генри сказал:
— Ты оставайся здесь и карауль тропу, Белч.
— О'кей, — ответил Белч и начал ходить взад и вперед, иногда сходя с крышки люка, иногда возвращаясь на нее. Еще больше грязи и пыли летело вниз. Бен и Беверли смотрели друг на друга. У обоих были напряженные, грязные лицами. Бев поняла, что в клубе пахнет не только дымом — несло еще мусором и потом. Это от меня, — с отчаянием думала она. Невзирая на запах, она плотнее прижалась к Бену. Вся его масса показалась очень желанной, очень комфортной, и она была рада, что его так много. Может быть, он ничем и не был, кроме испуганного толстяка, когда школа выпустила его на летние каникулы, но сейчас он был больше, чем это; как все они, он изменился. Если Белч обнаружит их, Бен просто устроит ему сюрприз.
— Я устрою им штаб, если они хотят штаб, — сказал Белч и захихикал. Хихиканье Белча Хаггинса было тихим, утробным звуком. — Устрою им штаб, если они хотят. Хорошо. Очень даже хорошо.
Она поняла, что верхняя часть тела Бена сотрясается в коротких, резких движениях: он втягивал воздух в легкие и выпускал его маленькими порциями. В один тревожный момент она подумала, что он начал плакать, но затем она внимательно посмотрела ему в лицо и поняла, что он борется со смехом. Его глаза, из которых лились слезы, встретились с ее глазами, сделали безумное вращение и отошли в сторону. В слабом свете, который проникал через трещины вокруг закрытого люка и окна, она могла видеть, что его лицо побагровело от напряжения.
— Покажу им штаб, если они хотят, — сказал Белч, и тяжело уселся прямо на середину крышки люка. На этот раз крышка задрожала более тревожно, и Бев услышала тихий, но зловещий треск одной из опор. Крышка должна была поддерживать куски камуфляжного дерна, положенного на ее верх… а не еще сто шестьдесят фунтов веса Белча Хаггинса.
Если он не встанет, то свалится прямо нам на колени, — подумала Бев, и начала проникаться истерикой Бена. Она пыталась отогнать ее от себя. Краешком глаза она вдруг увидела, как она выталкивает окошко из петель, чтобы рукой дотянуться и толкнуть Белча Хаггинса в спину, пока он сидел там в подернутом дымкой полуденном свете, бормоча что-то и хихикая. Она зарылась лицом в грудь Бена, чтобы отогнать это желание.
— Шшшш, — прошипел Бен. — Ради Христа, Бев… Тррррах. На этот раз громче.
— Выдержит? — снова спросила она.
— Может быть, если он не будет пердеть, — сказал Бен, и через минуту Белч вывел руладу — громкий и насыщенный звук трубы, который, казалось, длился по меньшей мере три секунды. Ребята прижались друг к другу еще плотнее, сдерживая неистовый смех друг друга. У Беверли так сильно разболелась голова, что она подумала, что ее хватит удар.
Затем, очень отдаленно, они услышали, как Генри зовет Белча.
— Что? — завопил Белч, вставая тяжело и с шумом, от чего еще больше грязи упало на Бена и Беверли. — Что, Генри?
Генри что-то крикнул в ответ, Беверли могла разобрать только слова «берег» и «кусты».
— О'кей! — завопил Белч, и его ноги в последний раз наступили на крышку люка. Раздался финальный трескучий звук, он был намного громче, и кусочки дерева полетели на колени Бев. Она в удивлении собрала их.
— Еще пять минут, — сказал Бен тихим шепотом. — Это все, что потребовалось бы.
— Ты слышал его, когда он пукал? — спросила Беверли, начиная снова хихикать.
— Прямо как третья мировая война, — сказал Бен, тоже начиная смеяться.
Это сняло напряжение, и они дико рассмеялись, стараясь делать это шепотом.
В конце концов, не думая, что она вообще это когда-нибудь скажет (и конечно, не сказала бы, если бы не эта ситуация), Беверли произнесла:
— Спасибо тебе за стихотворение, Бен.
Бен перестал смеяться сразу же и посмотрел на нее серьезно, настороженно. Из заднего кармана он вытащил носовой платок и медленно вытер им лицо.
— Стихотворение?
— Хайку. Хайку на почтовой открытке. Ты послал ее, не помнишь?
— Нет, — сказал Бен. — Я не посылал никакого Хайку. Потому что, если бы такой парень, как я — такой толстяк, как я, — сделал бы нечто подобное, девочка бы наверняка смеялась над ним.
— Я не смеялась. Я подумала, что это прекрасно.
— Я не мог никогда писать ничего прекрасного. Может быть, Билл. Но не я.
— Билл может, — согласилась она. — Но Билл никогда не напишет ничего такого приятного, как это. Можно мне взять твой носовой платок?
Он дал ей носовой платок, и она тщательно вытерла свое лицо.
— Как ты узнала, что это я? — спросил он в конце концов.
— Не знаю, просто узнала, и все.
Горло Бена судорожно вздрагивало. Он посмотрел вниз, на свои руки.
— Я этим ничего не имел в виду. Она посмотрела на него серьезно.
— Ты лучше не думай об этом, — сказала она. — Если ты это сделаешь, это действительно испортит весь день, а я скажу тебе, что он и так катится по наклонной.
Он продолжал смотреть на свои руки и, наконец, сказал голосом, который она с трудом могла расслышать.
— Ну, я имею в виду, что я люблю тебя, Беверли, но я не хочу, чтобы это что-нибудь испортило.
— Не испортит, — сказала она и крепко обняла его. — Мне сейчас очень нужна любовь.
— Но ведь тебе больше нравится Билл.
— Может быть, да, — сказала она, — но это не имеет значения. Если бы мы были взрослыми, может быть, это имело бы значение, немного. Но я вас всех люблю по-своему. Вы мои единственные друзья. И тебя, Бен.
— Спасибо, — сказал он. Он помолчал, борясь с собой, и наконец выговорил. Он даже смог посмотреть на нее, когда он сказал это.
— Я написал это стихотворение.
Они посидели немного, не говоря ни слова. Бев чувствовала себя в безопасности. Защищенной. Образ лица ее отца и нож Генри казались менее живыми и пугающими, когда они вот так близко сидели рядом. Это чувство защищенности трудно было определить, и она и не пыталась, хотя много позже она узнала источник его силы: она была в руках мужчины, который бы умер за нее без колебания. Это было то, что она просто знала: это было в запахе, который шел из пор Бена.
— Остальные шли сюда, — вдруг сказал Бен. — Что, если их поймали?
Она выпрямилась, соображая, что она почти дремала, клевала носом. Она вспомнила, что Билл пригласил Майка Хэнлона домой позавтракать с ним. Ричи собирался идти домой со Стэном и поесть сэндвичей. И Эдди обещал принести снова свою доску «Парчези». Они скоро придут, совершенно не подозревая, что Генри и его дружки в Барренсе.
— Мы должны предупредить их, — сказала Беверли. — Генри гоняется не только за мной.
— Если мы уйдем, и они вернутся…
— Да, но мы, по крайней мере, знаем, что они здесь. А Билл и ребята не знают. Эдди не сможет даже убежать, они сломали ему руку.
— Бог ты мой! — сказал Бен. — Думаю, нам надо рискнуть.
— Да, — она сглотнула и посмотрела на свои часики, в тусклом свете трудно было прочитать время, но она думала, что было немного больше часа. — Бен…
— Что?
— Генри по-настоящему сошел с ума. Он как тот парень в «Школьных джунглях». Он собирался убить меня, а те двое ему помогали.
— О, нет, — сказал Бен. — Генри сумасшедший, но не настолько. Он просто…
— Просто что? — сказала Беверли. Она вспомнила Генри и Патрика на автомобильном кладбище, когда ярко светило солнце. Пустые глаза Генри.
Бен не ответил. Он думал. Вещи менялись, не правда ли? Когда ты участвуешь в этих переменах, тебе их труднее видеть. Ты должен сделать шаг в сторону, чтобы увидеть их… должен постараться, во всяком случае. Когда ты ходил в школу, ты боялся Генри, но только потому что Генри был больше и потому что он был хулиганом — таким парнем, который обычно хватал первоклассника, по-индейски выворачивал ему руку и отпихивал его, плачущего. И так во всем. Затем он сделал гравировку на животе Бена. Потом была драка камнями, и Генри бросал в головы людям М-80. Одной из таких штуко