— Что ты говоришь, Эдди? Что ты говоришь, парень? — спросил Ричи величественным раскатистым голосом джентльмена с Юга. — Послушай… Послушай… у мальчика сломана ручка! Посмотри, Стэн, мальчик сломал ручку! Послушай… будь добреньким и понеси досточку мальчика.
— Я сам понесу, — сказал, немного задыхаясь, Эдди. — Дай лизнуть мороженое!
— Твоя мамочка не одобрит, Эдди, — печально сказал Ричи. Он стал есть быстрее. Он только что добрался до шоколадной части в середине, его любимой части. — Микробы, мальчик! Послушай… Послушай, к тебе попадут микробы, если ты будешь есть после кого-то!
— Я рискну, — сказал Эдди.
Неохотно Ричи поднес свое мороженое ко рту Эдди… и вырвал его быстро-быстро, как только Эдди пару раз лизнул.
— Если хочешь, можешь взять мое, — сказал Стэн. — Я еще не проголодался после завтрака.
— Евреи мало едят, — пояснил Ричи. — Это часть их религии. Они втроем шли в приятном обществе к Канзас-стрит и к Барренсу. Дерри казался покинутым в глубоком туманном полуденном сне. Шторы многих домов, мимо которых они проходили, были опущены. Игрушки оставались на площадках, как будто их владельцев спешно оторвали от игры и послали спать. На западе собиралась гроза.
— Правда?
— Нет, Ричи просто морочит тебе голову, — сказал Стэн. — Евреи едят столько же, сколько обычные люди. Он указал на Ричи.
— Как он.
— Знаешь, ты как-то дерьмово ведешь себя по отношению к Стэну, — сказал Эдди Ричи. — Как бы тебе понравилось, если бы кто-нибудь говорил всякую дрянь о тебе только потому что ты католик?
— О, католики еще и не то делают, — сказал Ричи. — Отец говорил мне, что Гитлер был католиком, и Гитлер убил миллионы евреев. Правильно, Стэн?
— Да, кажется, — сказал Стэн. Он выглядел смущенным.
— Моя матушка разъярилась, когда отец сказал мне это, — продолжал Ричи. Легкая, связанная с воспоминаниями усмешка легла не его лицо. — Совершенно разъярилась. У нас, католиков, была еще Инквизиция, у которой были крюки, приспособления для выкручивания пальцев и все такое. Я думаю, что все религии странные.
— Я тоже, — сказал Стэн спокойно. — Мы не ортодоксы или что-нибудь в этом роде. Я имею в виду, мы едим ветчину и бекон. Я едва даже знаю, что такое быть евреем. Я родился в Дерри, и иногда мы ездим в синагогу в Бангор на праздники, вроде Йемкиппура, но… — он пожал плечами.
— Ветчина? Бекон? — Эдди был озадачен. Он и его мама были методистами.
— Ортодоксальные евреи не едят всякой такой ерунды, — сказал Стэн. — В Торе что-то говорится о том, что нельзя есть ничего, что ползает по земле или ходит по дну океана. Я точно не знаю, что там сказано. Но свиней есть нельзя и крабов тоже. А мои их едят. Я тоже.
— Это странно, — сказал Эдди и залился смехом. — Я никогда не слышал о религии, которая бы говорила вам, что можно есть. Эдак они будут вам говорить, какой газ выпускать.
— Кошерный газ, — сказал Стэн и сам засмеялся. Ни Ричи, ни Эдди не поняли, над чем он смеется.
— Ты должен признать, Стэнни, что это довольно-таки странно, — сказал Ричи. — Я имею в виду не есть колбасы только потому, что тебе случилось быть евреем.
— Да? — спросил Стэн. — Ты ешь мясо по пятницам?
— Боже, нет! — Сказал шокированный Ричи. — В пятницу нельзя есть мясо, потому что… — Он немного ухмыльнулся. — О'кей, я понял, что ты имеешь в виду.
— Католики действительно попадут в ад, если они едят мясо по пятницам? — спросил Эдди, обескураженный, совершенно не представляя, что за два поколения до него его предки были польскими католиками, которые скорее прошлись бы голыми по улице, чем вкусили в пятницу мяса.
— Ну, вот что я тебе скажу, Эдди, — сказал Ричи. — Я на самом деле не думаю, что Бог послал бы меня в пекло только за то, что я забылся и съел на завтрак в пятницу сэндвич, но зачем рисковать? Правильно?
— Думаю, да, — сказал Эдди. — Но это кажется таким…
Таким глупым, собирался сказать он, и затем вспомнил историю, которую миссис Пасли рассказала в воскресной школе, когда он был маленьким ребенком — первоклассником в «Маленьких прихожанах». Согласно миссис Пасли, какой-то плохой мальчик однажды украл хлеб для причастия с подноса и положил его в карман. Он принес его домой и бросил в унитаз просто для того, чтобы посмотреть, что будет. Сразу же — во всяком случае так сообщила миссис Пасли своим зачарованным «маленьким прихожанам» — вода в унитазе стала ярко-красной. Это была Кровь Христа, сказала она, и кровь эта явилась маленькому мальчику, потому что он совершил очень плохой поступок, называемый БОГОХУЛЬСТВО. Она явилась предупредить его, что, бросая плоть Христа в унитаз, он подвергал свою бессмертную душу опасности ада.
К этому времени Эдди только что вкусил наслаждение от акта причастия, в котором ему разрешили участвовать с прошлого года. Методисты использовали валлийский виноградный сок вместо вина, а Тело Христа было представлено нарезанными кубиками свежего упругого Чудо-Хлеба. Ему нравилась идея принимать пищу и питье в качестве религиозного обряда. Но под влиянием рассказа миссис Пасли его благоговение перед ритуалом превратилось во что-то более мощное, что-то достаточно страшное. Просто протянуть руку к кубику хлеба стало актом, который требовал мужества, и он всегда боялся электрического разряда… или хуже: а вдруг хлеб в его руке поменяет цвет, станет кровавым, и безликий Голос начнет громыхать в церкви: Не достоин! Не достоин! Осужден на муки ада! Часто после того как он принимал причастие, его горло сжималось, дыхание стесняло, и он с паническим нетерпением ждал, когда закончится благословение, чтобы пойти быстрее в вестибюль и воспользоваться ингалятором.
Ты же не хочешь быть настолько глупым, — говорил он себе, когда стал старше. — Это был просто рассказ, и миссис Пасли наверняка не была никакой святой — мама сказала, что она развелась в Киттери и играет в динго в «Санта Мария» в Бангоре и что настоящие христиане не играют в азартные игры, настоящие христиане оставляют игры язычникам и католикам.
Все это освободило его чувства, но не разум. Рассказ о хлебе, который превратил воду в унитазе в кровь, беспокоил его, глодал его, даже заставил его потерять сон. Однажды ночью ему пришло в голову, что, чтобы навсегда разделаться с этим, ему самому нужно взять кусочек хлеба, бросить его в унитаз и посмотреть, что произойдет.
Но такой эксперимент был за пределами его мужества, его рациональный ум не мог устоять против зловещего образа крови, растворяющего в воде облако обвинения и потенциального проклятия. Он не мог устоять против магического заклинания-талисмана: Придите и ешьте плоть Мою и кровь Мою, что Я пролил за вас. Нет, он никогда бы не сделал этого эксперимента.
— Я думаю, все религии странные — сказал теперь Эдди. Но сильные, — добавлял его разум, — почти волшебные… или это БОГОХУЛЬСТВО? Он начал думать о том, что видел на Нейболт-стрит, и в первый раз он увидел безумную параллель — Оборотень в конце концов вышел из унитаза.
— Слушайте, мне кажется, все спят, — сказал Ричи, небрежно бросая стаканчик от мороженого в водосток. — Вы когда-нибудь видели такую тишину? Что, все ушли в Бар-Харбор на целый день?
— Ппппривет, пппарни! — крикнул сзади Билл Денбро. — Пппподождите!
Эдди обернулся, удивленный, что услышал голос Большого Билла. Он катил на Сильвере из-за угла Костелло-Авеню, обгоняя Майка, хотя «Швинн» Майка был почти новой марки.
— Эй, Сильвер, ДАВАЙЙЙЙЙ! — кричал Билл. Он катил к ним, делая наверное, двадцать миль в час; трещали спицы и скрипели шины. Затем он нажал на педали и с расстановкой затормозил.
— Заика Билл! — сказал Ричи. — Как дела, парень? Послушай, как ты, как ты, парень?
— Порядок! — сказал Билл. — Видели Бена или Беверли? Подъехал Майк и присоединился к ним. Пот капельками застыл на его лице.
— Как быстро твой велик идет, а? Билл засмеялся.
— Я не знаю точно. Довольно бббыстро.
— Я их не видел, — сказал Ричи. — Они, может, где-нибудь болтаются. Поют дуэтом. «Ш-бум, ш-бум… ай-да-да-да-да… ты какой-то мечтательный, дорогой».
Стэн Урис засвистел.
— Он просто ревнует, — сказал Ричи Майку. — Евреи не умеют петь.
«Бу-бу-бу…»
— Би-би, Ричи, — сказал ему Майк, и они все засмеялись. Они снова направлялись в Барренс, Майк с Биллом толкали свои велосипеды. Разговор сначала был живой, затем замедлился. Взглянув на Билла, Эдди увидел беспокойство на его лице и подумал, что это беспокойство переходит к нему. Он знал, что Ричи пошутил, но на самом деле казалось, что все в Дерри уехали в Бар-Харбор на целый день… или еще куда-то. На улице не двигалось ни одной машины, не было ни одной пожилой женщины, толкающей тележку, наполненную бакалеей, к себе домой.
— Определенно тихо, а? — решился Эдди, но Билл только кивнул. Они перешли на другую сторону Канзас-стрит, к Барренсу, и там они увидели Бена и Беверли, бегущих к ним с криками. Эдди был шокирован видом Беверли, обычно такая чистая и аккуратная, волосы всегда вымыты и завязаны сзади в конский хвост. Теперь она в каких-то полосах грязи, глаза дикие. На щеке была царапина. Джинсы покрыты коркой какой-то мерзости, блузка порвана.
Бен бежал позади нее, задыхаясь, живот его колыхался.
— Нельзя идти в Барренс, — задыхалась Беверли. — Парни… Генри… Виктор… Они где-то там… нож… у него нож…
— Ппппомедленнее, — сказал Билл, как-то без усилий, бессознательно принимая на себя право принимать решения. Он внимательно посмотрел на Бена, когда он подбежал, его щеки ярко пылали, огромная грудь вздымалась.
— Она говорит, что Генри сошел с ума. Большой Билл, — сказал Бен.
— Черт, ты думаешь, что он был ненормальным? — спросил Ричи и сплюнул между зубами.
— Заткнись, Ррричи, — велел он. Рука Эдди полезла в карман и дотронулась до ингалятора. Он не знал, что все это значит, но уже знал, что это чертовски плохо.