— Ттты ррасскажи, — сказал он Эдди. — Ппроклятое зззаикание ввсе ввремя остановится ххуже и ххуже.
Эдди описал все, что случилось, пока Беверли выискивала номер общественной библиотеки Дерри и звонила по нему. Она думала, что Майк, возможно, заснул там, — у него в конторе есть даже своя койка. Случилось то, чего она не ожидала: трубка была снята на втором гудке, и голос, которого она раньше никогда не слышала, сказал «алло».
— Хелло, — ответила она, глядя на остальных и делая неопределенный жест рукой. — Мистер Хэнлон там?
— Кто это? — спросил голос.
Она провела языком по губам. Билл пристально смотрел на нее. Бен и Ричи озирались. Начало настоящей тревоги зашевелилось внутри нее.
— А кто вы? — задала она встречный вопрос. — Вы не мистер Хэнлон.
— Я шеф полиции Дерри Эндрю Рэдмахер, — сказал голос. — Мистер Хэнлон сейчас находится в больнице Дерри. Недавно на него было нападение, и он тяжело ранен. Теперь скажите, пожалуйста, кто вы? Я хочу знать ваше имя.
Но она едва слышала это последнее. Волны шока прокатились через нее, поднимая ее головокружительно высоко, за пределы себя. Мышцы ее живота, и ноги, и пах — все стало чужим и затекло, и она подумала бессвязно: Должно быть, вот так бывает, когда люди боятся, что они намочат штаны. Конечно. Просто теряется контроль над теми мышцами…
— Как тяжело он ранен? — услышала она свой бумажный голос, и затем Билл встал рядом, его рука на ее плече, и Бен был тут, и Ричи, и она почувствовала прилив благодарности к ним. Она протянула свою свободную руку, и Билл взял ее. Ричи положил свою руку на руку Билла, а Бен — на руку Ричи. Подошел Эдди и положил сверху свою здоровую руку.
— Я хочу знать ваше имя, — резко повторил Рэдмахер, и на какой-то момент маленький трусишка внутри нее, трусишка, который был воспитан ее отцом и охраняем ее мужем, почти что ответил: Я Беверли Марш, и я в гостинице Дерри. Пожалуйста, пришлите мистера Нелла. Здесь мертвый человек, который все еще наполовину мальчик, и мы все очень испугались.
Но она сказала:
— Я… боюсь, я не могу сказать вам. Пока что не могу.
— Что вы знаете об этом?
— Ничего, — сказала она, потрясенная. — С чего вы взяли, что я знаю? Боже мой!
— Вы что, каждое утро звоните в библиотеку в полчетвертого утра? — спросил Рэдмахер. — Так? Это хреново, юная леди. Это нападение, и то, как парень выглядит, — он может умереть к восходу солнца. Я еще раз вас спрашиваю: кто вы и что вы знаете об этом?
Закрыв глаза, сжимая руку Билла изо всех сил, она спросила:
— А может, он уже умер? Вы просто не говорите мне, чтобы не пугать меня? Он действительно умер? Пожалуйста, скажите мне.
— Он очень тяжело ранен. И если это не пугает вас, то должно пугать. Теперь я хочу знать, кто вы и почему…
Как во сне, она увидела, как ее рука плавно рассекла пространство и положила трубку на рычаг. Она посмотрела на Генри и почувствовала шок — такой же резкий, как прикосновение холодной руки. Один глаз Генри был закрыт. Из другого, разбитого, непрерывно текло.
Казалось, Генри подмигивает ей.
Ричи позвонил в госпиталь. Билл подвел Беверли к кровати, и она села рядом с Эдди, глядя в пространство. Она думала, что заплачет, но слез не было. Единственное чувство, которое она осознавала и которое было сильным, — это желание, чтобы кто-то накрыл Генри Бауэрса. Его подмигивающий взгляд ей вовсе не нравился.
В долю секунды Ричи сделался репортером из «Дерри Ньюз». Он понял, что на мистера Майкла Хэнлона, главного библиотекаря города, было совершено нападение, когда он поздно засиделся в библиотеке. Несколько слов из больницы о состоянии мистера Хэнлона?
Ричи слушал, кивая.
— Понимаю, мистер Керпаскиан — вы это пишете с двумя «к»? Так. О'кей. И вы…
Он слушал, делая пальцем машинальные движения, как будто писал на прокладке.
— У… угу… да. Да, понимаю. Ну что мы обычно делаем в таких случаях — ссылаемся на вас как на «источник». Затем, позднее, мы можем… угу… ладно! Правильно! — Ричи сердечно рассмеялся и стер капли пота со лба; он снова послушал. — О'кей, мистер Керпаскиан. Да. Я…да, понял, К-Е-Р-П-А-С-К-И-А-Н, правильно! Чешский еврей, правда? Неужели? Это… это самое необычное. Да, хорошо. Спокойной ночи. Спасибо.
Он положил трубку и закрыл глаза.
— Иисус! — закричал он густым, низким голосом. — Иисус! Иисус! Иисус!
Он сделал движение, как будто хотел смахнуть телефон со стола, а затем просто уронил руку. Снял очки и протер их полой пижамы.
— Он жив, но в тяжелом состоянии, — сказал он остальным. — Генри разрезал его на куски, как рождественскую индейку. Один из порезов пришелся на бедренную артерию, и он потерял всю кровь, которую может потерять человек, и все-таки остался жив. Майк сумел сделать жгут, иначе он бы умер, пока его искали.
Беверли начала плакать. Она плакала, как ребенок, обеими руками закрыв лицо. Некоторое время ее икающие рыдания и быстрый свист дыхания Эдди были единственными звуками в комнате.
— Майк был не единственным, кого разделали, как рождественскую индейку, — сказал наконец Эдди. — Генри выглядел так, будто он прошел двенадцать туров с Рокки Бальбоа в кухонном искусстве.
— Тты ввсе еще ххочешь идти в пполицию, Бев? На ночном столике были таблетки, но они размокли в луже из «Перье». Она пошла в ванную комнату, далеко огибая тело Генри, взяла губку и полила ее холодной водой. Губка приятно освежала ее разгоряченное опухшее лицо. Она почувствовала, что опять может думать ясно — не рационально, но ясно. Она вдруг поняла, что рациональность убьет их, если они попытаются воспользоваться ею сейчас. Тот полицейский. Рэдмахер. Он заподозрил ее. Естественно. — Люди не звонят в библиотеку в полчетвертого утра. Он предположил какую-то связь с убийством. Что бы он предположил, если бы выяснил, что она звонила ему из комнаты, где на полу, с бутылкой, воткнутой в кишки, лежит мертвец? Что она и еще четверо только что приехали в город, приехали для воссоздания союза, а этому парню случилось пройти мимо? Поверила бы она в эту сказку, если бы они поменялись местами? Поверил бы кто-нибудь? Конечно, они бы подкрепили их рассказ, добавив, что они приехали, чтобы прикончить чудовище, живущее в канализации под городом. Это определенно добавило бы ноту убедительности, ноту твердого реализма. Она вышла из ванной и посмотрела на Билла.
— Нет, — сказала она. — Я не хочу идти в полицию. Я думаю, Эдди прав — с нами могло бы что-то произойти. Что-то окончательное. Но не это действительная причина.
Она посмотрела на них четверых.
— Мы поклялись, — сказала она. — Мы поклялись. Братом Билла… Стэном… всеми остальными… а теперь Майком. Я готова, Билл. Билл посмотрел на остальных.
Ричи кивнул.
— О'кей, Большой Билл. Давай попробуем. Бен сказал:
— Шансов у нас сейчас меньше, чем когда-либо. Нас на двух меньше теперь.
Билл ничего не сказал.
— О'кей, — кивнул Бен. — Она права. Мы поклялись.
— Ээээдди?
Эдди слабо улыбнулся.
— Я думаю, мне еще раз достанется на той лестнице. Если лестница все еще там.
— Хотя на этот раз нет никого, кто бросал бы камни, — сказала Беверли. — Они мертвы. Все трое.
— Мы это сделаем сейчас, Билл? — спросил Ричи.
— Дддда, — сказал Билл. — Я ддумаю, ннастало ввремя.
— Можно я что-то скажу? — резко спросил Бен. Билл посмотрел на него и слегка усмехнулся.
— В любое ввремя.
— Вы, парни, по-прежнему лучшие друзья, которых я когда-либо имел, — сказал Бен. — Неважно, как это проявляется. Я просто… вы знаете, хотел сказать вам это.
Он осмотрел стоящих вокруг друзей, и они серьезно посмотрели на него.
— Я рад, что я вспомнил вас, — добавил он.
Ричи фыркнул. Беверли хихикнула. Затем они все засмеялись, глядя друг на друга по-старому, несмотря на то, что Майк был в больнице, возможно, умирающий или уже мертвый; несмотря на то, что рука Эдди была сломана — опять; несмотря на то, что это было очень раннее утро.
— Соломенная Голова, у тебя такой слог, — сказал Ричи, смеясь и вытирая глаза. — Он должен был стать писателем, Большой Билл. Все еще слегка смеясь, Билл сказал:
— И ннна эээтой ннноте…
Они взяли нанятую Эдди машину. Правил Ричи. Туман был сейчас плотнее, застилая улицы словно сигаретным дымом, но не добираясь до высоких, закрытых уличных фонарей. Звезды наверху казались яркими льдинками, весенние звезды… но, высунув голову в полуоткрытое окно со стороны пассажирского сиденья, Билл подумал, что в отдалении слышится летний гром. Где-то за горизонтом собирался дождь. Ричи включил радио и нашел Джина Винсента, поющего «Би Боп А-Лула». Он нажал на другую кнопку и получил Бадди Холли. Третье переключение принесло Эдди Кохрейна, поющего «Лето голубеет».
— «Я бы хотел помочь тебе, сын, но ты слишком молод для того, чтобы голосовать», — пел глубокий голос.
— Выключи, Ричи, — мягко сказала Беверли. Он потянулся к радио, и его рука застыла.
— Настройтесь на «Парад мертвецов» Ричи Тозиера! — смеющийся, крикливый голос клоуна вывел под удары кончиками пальцев по струнам гитары из мелодии Эдди Кохрейна. — Не дотрагивайся до радио, держи его настроенным на роке, они ушли из хит-парадов, но не из наших сердец и продолжают приходить, прямо сейчас! Приходите все! Мы все играем в меткость здесь! Все! И если ты не веришь мне, послушай утренний конферанс с выходом из могилы. Джорджи Денбро! Скажи им, Джорджи!
И вдруг брат Билла запричитал из радио: Вы отослали меня из дома, и Оно убило меня! Я думал. Оно в подвале, Большой Билл, я думал, Оно в подвале, но Оно в канализации, и Оно убило меня, да, Оно убило меня, Большой Билл, и ты позволил Ему…
Ричи повернул выключатель с такой силой, что ручка отвалилась и упала на коврик.
— Рок-н-ролл действительно в кайф, — сказал Ричи, его голос дрожал. — Бев права, мы оставим это, что вы скажете?