— Я ттоже. — Он наполовину присел, вздрогнув, когда холодная вода поднялась до паха, и опустил Эдди. Они стояли по колено в воде и смотрели, как другие спускаются по лестнице.
Глава 21. ПОД ГОРОДОМ
Оно, август 1958
Что-то новое случилось в мире.
В первый раз за все время, что-то новое.
До Вселенной были только две вещи. Одной было Оно Само, а другой была Черепаха. Черепаха была тупым старым существом, которое никогда не выходило из панциря. Оно думало, что, может быть, Черепаха мертва, мертва в течение последних биллионов лет или около того. Даже если этого не было, это было все-таки глупое старое существо, и даже если Черепаха вытошнила всю Вселенную, это не изменило факта ее глупости.
Оно пришло сюда намного позже того, как Черепаха удалилась в свой панцирь, сюда, на Землю, и Оно открыло здесь глубину воображения, которая была почти что новой, почти что имела значение. Это качество воображения сделало пищу очень вкусной. Их разодранная зубами плоть вставала дыбом от экзотических ужасов и сладострастных страхов: им снились ночные чудища и движущаяся грязь; против твоей воли они созерцали бесконечные бездны.
На этой обильной пище Оно существовало в простом цикле — пробуждаться, чтобы есть, и засыпать, чтобы видеть сны. Оно создало место в Своем собственном воображении и смотрело на это место с любовью из мертвых огоньков, которые были Его глазами. Дерри был Его орудием убийства, жители Дерри — Его овцами. Все продолжалось.
Затем… эти дети.
Что-то новое.
Впервые за все время.
Конца Оно ворвалось в дом на Нейболт-стрит, имея в виду убить их всех, несколько обеспокоенное тем, что Оно не смогло уже сделать это (и, вероятно, это беспокойство было первой новизной), произошло что-то, что было совершенно неожиданным, о чем даже не думалось, и была боль, огромная, ревущая боль по всей форме, которую Оно приняло, и на одно мгновение был также страх, потому что единственная вещь, которая была общей у него с глупой старой Черепахой и с макрокосмом за пределами ничтожного яйца этого космоса, была как раз эта: все живые существа должны жить законами той формы, в которой они пребывают. Впервые Оно поняло, что, возможно. Его способность изменять Свои формы могла работать против него так же, как и за Него. Раньше никогда не было боли, раньше никогда не было страха; и на какое-то мгновение Оно подумало, что может умереть — о, Его голова была наполнена огромной белой серебряной болью, и Оно ревело и мяукало, и вопило, и, так или иначе, дети убежали.
Но теперь они приближались. Они вошли в Его владения под городом, семь глупых детей, идущих через тьму без огня или оружия. Оно убьет их теперь, наверняка.
Оно сделало огромное собственное открытие: Оно не нуждалось в изменениях или в новизне. Ему не нужны были новые вещи, никогда. Оно нуждалось только в еде и во сне, в еде и снова в сне.
Вслед за болью и той короткой вспышкой страха возникло еще одно, новое ощущение (так как все искренние эмоции были новыми для Него, хотя Оно было великим лицедеем эмоций) — гнев. Оно убьет детей; потому что они, по несчастью — поразительному несчастью! — ранили Его. Но Оно сначала заставит их страдать, потому что на какой-то миг они заставили Его испугаться их.
Тогда приходите ко мне, думало Оно, слушая их приближение, приходите ко мне, детки, и вы увидите, как мы здесь летаем внизу… как мы все летаем.
И все-таки была мысль, которая внедрялась, не взирая на то, что Оно пыталось изо всех сил отогнать эту мысль прочь. Это было просто вот что: если все вещи проистекали из него (а они наверняка проистекали, с тех пор как Черепаха извергла космос и затем ушла внутрь своего панциря), как могло любое существо этого или какого-либо другого мира дурачить Его или обижать Его — не важно, на миг ли, по ничтожному ли поводу. Как могло это быть?
И поэтому последняя новая мысль пришла Ему в голову — не ощущение, а холодное рассуждение: а вдруг Оно не было единственным, как Оно всегда считало?
А вдруг было еще Одно?
И вдруг эти дети были агентами того, Другого?
Вдруг… вдруг…
Оно начало трепетать.
Ненависть была новой. Боль была новой. Противостояние Его намерениям было новым. Но самой ужасной новой вещью был этот страх, боязнь. Не боязнь детей, она прошла, а боязнь не быть Единственным.
Нет. Не было никого Другого. Наверняка не было. Возможно, потому что они были дети, их воображение имело некую жалкую силу, которую Оно недооценило. Но теперь, когда они подходили, Оно даст им прийти. Они придут, и Оно бросит их одного за другим в макрокосм… в мертвые огоньки своих глаз.
Да.
Когда они придут сюда, Оно бросит их, орущих и безумных, в мертвые огоньки.
В туннелях, 2.15
У Бев и Ричи, может быть, было десять спичек, но Билл не разрешал им пользоваться ими. На данный момент, во всяком случае, в канализации все еще был тусклый свет. Немного, но он мог различить следующие четыре фута перед собой, и пока он мог это делать, они экономили спички.
Он предполагал, что слабый свет, который они ощущали, должно быть, исходит из входных-выходных отверстий в перекрытиях наверху, над их головами, может быть, даже из круглых отверстий в крышках люков. Казалось необычайно странным думать, что они под городом, но, конечно, к настоящему моменту они должны быть там.
Вода теперь была глубже. Три раза проплывали мертвые животные: крыса, котенок, раздувшаяся светящаяся штука, которая могла быть сурком. Он слышал, как один из них пробормотал что-то брезгливое, когда этот зверек проплывал мимо.
Вода, через которую они пробирались, была относительно спокойной, но все это должно было очень скоро закончиться: не слишком далеко наверху слышался постоянный пустой рев. Канализация поворачивала вправо. Они сделали поворот, и здесь были три трубы, изрыгающие воду в их трубу. Они шли наверх вертикально, как линзы на светофоре. Канализация здесь упиралась в тупик. Свет стал по краям ярче. Билл посмотрел наверх и увидел, что они находятся в квадратной, облицованной камнем шахте пятнадцати футов высотой. Там наверху была канализационная решетка, и вода лилась на них ведрами. Похоже было на примитивный душ.
Билл безнадежно посмотрел на три трубы. Верхняя пропускала воду, которая была почти чистая, хотя в ней были листья, сучки и кусочки мусора: сигаретные окурки, обертки жевательной резинки, другие похожие штуковины. Средняя труба пропускала серую воду. А из самой нижней трубы шел серовато-коричневый поток нечистот.
— Эээдди!
Эдди с трудом подошел к нему. Его волосы прилипли ко лбу. Его гипс стал промокшей, капающей массой.
— Ккуда?
Если вам нужно было знать, как что-то построить, спрашивали Бена; если вам нужно было знать, по какой дороге идти, спрашивали Эдди. Они об этом не говорили, но все это знали. Если вы были в каком-то незнакомом месте и хотели попасть в знакомое, Эдди мог привести вас туда, делая повороты направо и налево с неиссякаемой уверенностью, до тех пор, пока вы просто не ограничивались тем, что послушно следовали за ним и надеялись, что все выйдет как полагается… что они всегда, по-видимому, и делали. Билл рассказал однажды Ричи, что, когда он и Эдди впервые начали играть в Барренсе, он, Билл, постоянно боялся заблудиться. У Эдди не было никаких страхов, и он всегда приводил их обоих прямо туда, куда обещал их вывести. «Если бы я зззаблудился в Хайнсвильских лесах, и Эээдди был бы со ммной, я ббы нне тторопился, — сказал Билл Ричи. — Он просто знает. Мой ппапа гговорит, что ннекоторые ллюди, похоже, иимеют ккомпас в гголове. Ккак Эээдди».
— Я не могу расслышать, что ты говоришь! — закричал Эдди.
— По какой, я спросил?
— По какой что? — Эдди сжимал ингалятор в здоровой руке, и Билл подумал, что он действительно больше похож на утонувшую крысу, чем на мальчика.
— По какой нам идти?
— Ну, это зависит от того, куда мы хотим идти, — сказал Эдди, и за это Билл чуть было его не придушил. Эдди с сомнением смотрел на три трубы. Все трубы могли бы им пригодиться, но нижняя выглядела особенно уютной.
Билл собрал всех в кружок.
— Где, черт побери, находится Оно? — спросил он их.
— В середине города, — сказал быстро Ричи. — Прямо под центром города. Около Канала.
Беверли кивнула. То же самое сделал Бен. И Стэн.
— Ммайк?
— Да, — сказал он, — вот где Оно. Около Канала. Или под ним. Билл снова посмотрел на Эдди.
— По какой?
Эдди неохотно показал на нижнюю трубу… и хотя сердце Билла опустилось, он вовсе не был удивлен.
— Та.
— О, черт, — сказал Стэн безрадостно. — Это дерьмо.
— Мы не… — начал Майк и затем прервался. Он задрал голову, прислушиваясь к чему-то. Его глаза были встревожены.
— Что… — начал Билл, но Майк приложил палец к губам, говоря Шшшшш!
Теперь и Билл тоже мог слышать: звуки брызг. Приближение. Хрюканье и приглушенные слова. Генри все еще не отступал.
— Быстро, — сказал Бен. — Пошли.
Стэн посмотрел назад, на ход, которым они пришли, затем посмотрел на самую нижнюю из трех труб. Он плотно сжал губы и кивнул.
— Пойдемте, — сказал он — Дерьмо смывается.
— Дружище Стэн смывает дерьмо! — закричал Ричи. — Вакка-вакка-ва…
— Ричи, заткнись, пожалуйста, — зашипела на него Беверли. Билл повел их к трубе, кривясь от запаха, и забрался внутрь. Запах: это была канализация, это было дерьмо, но здесь был еще какой-то запах, не так ли? Более плотный, более живой запах. Если бы хрюканье животного могло иметь запах (и, как предполагал Билл, если бы это животное, о котором идет речь, ело нужные вещи), оно бы походило на этот подзапах. Мы отправились в нужном направлении, все в порядке. Оно было здесь… и Оно было здесь давно.
К тому времени, как они прошли двадцать футов, воздух стал густым и ядовитым. Они передвигались медленно, пробираясь сквозь вещество, которое не было грязью. Он посмотрел через плечо и сказал: