Узкая винтовая лестница вела наверх и там пропадала из виду. Наружная стенка лестницы из неокрашенного дерева подпиралась гигантскими балками, которые скреплялись не гвоздями, а деревянными штифтами; некоторые из них показались Стэну толще его собственной руки. Внутренняя стена была стальной, на ней, как нарывы, вздымались гигантские заклепки.
— Есть тут кто-нибудь? — спросил Стэн.
Ответа не последовало.
Он заколебался, а затем ступил внутрь — теперь он мог лучше разглядеть узкую лестницу, ведущую наверх. Никого. Он повернул было назад и тут… услышал музыку.
Она была неотчетливой, но все более узнаваемой.
Музыка Каллиопы.
Он поднял голову, прислушиваясь, напряжение на его лице стало постепенно исчезать. Музыка Каллиопы, так и есть, музыка карнавалов и деревенских ярмарок. Она всколыхнула в памяти воспоминания столь же приятные, сколь и эфемерные: воздушная кукуруза, карамельки, жаренные в топленом жире человечки из теста, звенящие цепями карусели: Дикий Маус, Кучер, Кастер-Капс.
Брови его перестали хмуриться, на лице появилась улыбка, Стэн поднялся на одну ступеньку, затем еще на одну — задрав кверху голову. Подождал. При мысли о карнавале он действительно почувствовал запах жареной кукурузы, карамели и человечков из теста… и более того! Запах перца, сосисок с острым соусом, сигаретного дыма и опилок. Еще был острый запах белого уксуса, которым можно полить французское жаркое. Он мог почувствовать и запах горчицы, ярко-желтой, обжигающей, ее намазываешь на горячую сосиску деревянной палочкой.
Это было изумительно… невероятно… потрясающе.
Он сделал еще шаг наверх и тут услышал шорох, энергичные шаги над собой, кто-то спускался по лестнице. Он снова поднял голову. Музыка Каллиопы неожиданно зазвучала громче, словно для того, чтобы заглушить звук шагов. Сейчас он вполне мог узнать мелодию, это были «Кэмптонские скачки».
Шаги, нет, шаги, пожалуй, не шуршали, не так ли? Они скорее… хлюпали, верно ведь? Словно кто-то сходил сверху в резиновых башмаках, полных воды.
Кэмптонские леди поют эту песню, дуда-дуда
(хлюп-хлюп)
Кэмптонский гоночный трек длиною девять миль, дуда-дуда
(хлюп-хлюп — теперь ближе)
Скакать кругом всю ночь
Скакать кругом весь день…
Тени закачались на стене над ним. В тот же момент ужас сдавил горло Стэна, он словно глотнул что-то горячее и противное — гнусное, резко возбуждающее, как разряд тока, лекарство. То была тень того, кто сделал это.
Он увидел их через мгновенье. И успел заметить только, что их было двое, что они сутулились, причем как-то неестественно. У него было только мгновенье, потому что свет здесь мерк, мерк слишком быстро, он повернул назад, массивная дверь водонапорной башни тяжело колыхнулась и захлопнулась.
Стэнли, очень испуганный, бежал обратно вниз по лестнице (почему-то оказалось, что он поднялся гораздо выше, чем предполагал).
Было слишком темно, чтобы разглядеть что-либо. Он слышал собственное дыхание и веселье Каллиопы где-то наверху.
(Что Каллиопа делает там наверху в темноте? Кто играет эту мелодию?)
И еще он слышал мокрые шаги. Они становились все ближе, ближе.
Он ударил руками в возникшую пред ним дверь, ударил так сильно, что жгучая боль охватила руки до самых локтей. Дверь так легко поддавалась раньше… а сейчас она не двигалась совсем.
Нет… все же не совсем так. Сначала она поддалась самую малость, как раз достаточно для того, чтобы он мог видеть дразнящую полоску серого света, бегущего вертикально вниз с левого края двери. Затем она снова уперлась. Как будто кто-то стоял по ту ее сторону и не давал открыть.
Тяжело дыша, в полном ужасе, Стэн толкал дверь изо всех своих сил. Он чувствовал, как медные скобы вонзаются в его руки. Тщетно.
Он повернулся кругом, спиной к двери и, вывернув руки назад, уперся в нее. Со лба его стекал пот, горячий и липкий. Музыка Каллиопы стала еще громче. Она медленно лилась вниз и отдавалась эхом на винтовой лестнице. Но в ней теперь не было ничего веселого. Она изменилась. Она стала звучать, как панихида. Она завывала, как ветер, как вода, и внутренним взором Стэн видел деревенскую ярмарку поздней осенью, ветер с дождем обдувает пустынную дорогу, трепещут флажки, вздуваются, переворачиваясь, палатки и разлетаются, словно брезентовые летучие мыши. Он видел пустые карусели, стоящие под небесами, как виселицы; ветер громыхает и свистит в темных уголках их подпорок. Он вдруг понял, что его ждет гибель, что смерть пришла за ним из темноты, он не сможет убежать.
Внезапный поток воды пролился вниз по лестнице. Теперь он ощущал не запах воздушной кукурузы, жареных человечков из теста, хлопковых конфет, а влажное зловоние разлагающейся мертвой свинины, съедаемой червями в удаленном от солнца углу.
— Кто здесь? — крикнул он вверх дрожащим голосом.
Ему ответили низким, журчащим голосом, казалось, он полнится грязью и застоялой водой.
— Некто мертвый, Стэнли. Мы мертвые. Мы утонули, но сейчас мы всплываем… и ты всплывешь тоже.
Он чувствовал воду, плескавшуюся у его ног. Он съежился от страха перед дверью. Они были совсем близко. Он чувствовал их близость. Он чувствовал их запах. Что-то кололо у него в боку, и он в беспамятстве снова и снова толкал дверь в бесполезной попытке убежать.
— Мы мертвецы, но иногда мы ходим вокруг и немного дурачимся, Стэнли. Иногда мы…
Птичий альбом. Стэн без раздумий схватился за него. Альбом был втиснут в карман его макинтоша и никак не вытаскивался оттуда. Один из них был уже внизу, Стэн слышал шуршание, забившись в маленький каменный закуток, «тот» мог дотянутся до него через мгновение, Стэн уже ощущал его холодное тело.
Он сделал еще один бешеный рывок, — птичий альбом оказался у него в руках. Он держал его перед собой как слабую защиту, не думая, что будет делать, но вдруг уверившись в том, что все он делает правильно.
— Малиновки! — крикнул он сквозь темноту, и в тот же миг существо, которое было в каких-нибудь пяти шагах от него, заколебалось — он был почти уверен в этом. И еще он почувствовал, что кто-то отступил от двери, у которой он стоял съежившись.
Стэн больше не боялся. Он выпрямился в темноте. Когда это произошло? Удивляться не было времени. Стэн облизал сухие губы и начал говорить нараспев:
— Малиновки! Серые цапли! Полярные гагары! Грачи! Молотоголовые дятлы! Красноголовые дятлы! Синицы! Крапивники! Пели…
Дверь открылась с протестующим визгом, и Стэн сделал огромный шаг наружу в разреженный туманный воздух. Он растянулся на мертвой траве. Он держал птичий альбом прямо перед собой, а позже, тем же вечером, разглядел глубокие отпечатай своих пальцев на обложке — словно следы тяжелого пресса.
Он не пытался подняться, но начал отталкиваться коленями, оставляя борозды на гладкой траве. Его губы были туго натянуты. Он увидел две ноги ниже диагональной тени, отбрасываемой дверью, которая сейчас оставалась полуоткрытой. Он увидел джинсы, выпачканные чем-то пурпурно-черным. Нити оранжевой отстрочки свободно болтались вдоль швов, вода стекала с манжет и капала вокруг его ботинок, которые уже почти сгнили, обнажая припухшие красные пальцы.
Руки его безвольно свисали, слишком длинные, белые как воск.
Подушечки пальцев были оранжевыми.
Держа свой птичий альбом перед собой, с лицом, мокрым от мелкого дождя и пота, весь в слезах, Стэн шептал сухим монотонным голосом: «Перепелятники… дубоносы… колибри… альбатросы… киви».
Одна рука существа повернулась, показалась ладонь, на которой вода сгладила почти все линии — рука идиота, рука манекена в универсальном магазине.
Вот один палец согнулся. Подушечки подрагивали и дергались… дергались и подрагивали.
Это существо приветствовало его.
Стэн Урис, который умер в ванне, перерезав себе руки двадцатью семью годами позже, поднялся на колени, встал на ноги и побежал.
Он бежал через Канзас-стрит, не замечая, есть ли движение на дороге, тяжело и часто дыша, и остановился, чтобы посмотреть назад, только пробежав немалый отрезок.
С этого места он не мог уже разглядеть дверь у основания водонапорной башни, в темноте виднелась только сама водонапорная башня, толстая и при этом даже грациозная.
— Они были мертвыми, — прошептал Стэн про себя в шоке.
Он резко повернулся и побежал домой.
Сушилка остановилась. И Стэн тоже.
Трое остальных долгую минуту смотрели на него. Его кожа была серой, словно апрельский вечер, о котором он только что рассказывал им.
— Поразительно, — сказал Бен наконец. Он выдохнул с неровным, свистящим звуком.
— Это правда, — сказал Стэн низким голосом, — клянусь Богом.
— Я верю тебе, — отозвалась Беверли, — после того, что случилось в моем доме, я поверю во что угодно.
Она неожиданно встала, чуть не перевернув свой стул, и подошла к сушилке. Она начала вынимать оттуда тряпки одну за другой и складывать их. Бев стояла, повернувшись к ним спиной, но Бен подозревал, что она плачет. Он хотел подойти к ней, но ему не хватало храбрости.
— Мы должны сказать об этом Биллу, — заявил Эдди, — Билли должен знать, что надо делать.
— Делать? — переспросил Стэн, повернувшись и взглянув на него. — Что ты имеешь в виду под словом «ДЕЛАТЬ»?
Эдди смущенно посмотрел на него:
— Ну…
— Я не хочу ничего делать, — ответил Стэн. Взгляд у него был такой тяжелый и пристальный, что Эдди скорчился на своем стуле. — Я хочу забыть об этом. Вот и все, что я бы хотел сделать.
— Это не легко, — тихо сказала Беверли, обернувшись к нему. Бен был прав: яркое солнце, просвечивавшее сквозь грязные окна прачечной, высветило блестящие полосы слез на ее щеках. — Это касается не только нас. Я слышала Ронни Гроган. И еще… маленький мальчик… я думаю, это был малыш Клементс, который исчез на своем трехколесном велосипеде…
— И что? — спросил Стэн вызывающе.