Вот я и подписал и посмотрел, как он штампует аттестационный лист, а потом он дал мне текст присяги, а потом я стал солдатом. Я думал, они пошлют меня в Нью-Джерси, где армия строила мосты на случай войны. А вместо этого я попал в Дерри, Мэн и Компания И».
Он вздохнул и пригладил волосы, большой человек с белыми волосами, которые кольцами ложились на шею. В это время у нас была довольно большая ферма в Дерри и, наверное, самая лучшая стоянка на дороге к югу от Бангора. Все мы трое работали с утра до вечера, и отец еще нанимал кого-нибудь для помощи во время уборки урожая.
Он сказал: «Я вернулся обратно, потому что я видел Юг и видел Север, и одинаковая ненависть к нам и там и тут. И не только, и не столько сержант Вильсон убедил меня в этом. Он был никем — так себе, белый бедняк из Джорджии, но везде носил свой Юг с собой. Ему не надо было говорить, как Масону-Диксону, что он ненавидит негров. Он просто делал это. Нет, только пожар в Черном Местечке убедил меня в этом». Он взглянул на мою мать, которая занималась шитьем. Она не подняла головы, но я знал, что она слушает внимательно, и отец знал это тоже.
«В любом случае этот пожар сделал меня человеком. Около 60 человек погибло от этого пожара, из них 18 из Компании И. Действительно, после пожара почти никого не осталось из Компании. Генри Витсон…. Сток Ансон…. Алан Снопе, Эверет Маккаслин… Нортон Сарторис… все мои друзья, все погибли в огне. И этот пожар разожгли не сержант Вильсон с его чертовыми дружками. Он был разожжен деррийским отделением Легиона Белой Благопристойности Мэна. Некоторые ребята, сынок, с которыми ты ходишь в школу — это сыновья отцов, которые зажгли спичку, что дотла сожгла Черное Местечко. Но я не хочу говорить о бедных детишках».
«Но зачем, папа, зачем они сделали это?»
«Ну потому, что они были частью Дерри», — сказал отец, усмехаясь. Он медленно зажег свою трубку и загасил спичку.
«Я не знаю, почему это произошло именно здесь, я не могу объяснить тебе этого, но я знаю одно, я не удивлен.
Легион Белой Благопристойности был северной версией Ку-Клус-Клана, понимаешь. Они тоже ходили в белых простынях, с таким же крестом, они писали такие же послания ненависти черным. В церквях, где проповедники толковали о равенстве черных с белыми, они подумывали порой установить динамнтные шатки. Большинство книг по истории описывает действия ККК, а не Легиона Белой Благопристойности. Я думаю, это потому, что большинство книг по истории написаны северянами, и они этого стыдятся.
Этот Легион был особенно популярен в больших городах и промышленных центрах — в Нью-Йорке, Нью-Джерси, Детройте, Балтиморе, Бостоне, Портсмуте — везде были его отделения. Они пытались организовать отделение в Мэне и в Дерри имели самый большой успех. А чуть позже было организовано очень солидное отделение в Левинстоне — это почти совпало по времени с пожаром в Черном Местечке, — но в этом случае их не беспокоили черномазые, насилующие белых женщин, или то, что черные отберут работу у белых, потому что там не было ни одного черномазого, о котором можно было бы говорить. Левинстонские легионеры занялись бродягами, которых они прозвали «босоногая армия», и очень опасались, что они соединятся с коммунистическими подонками — это они имели в виду любых безработных. Легион Благопристойности высылал этих парней из города, как только они появлялись там. Да, Легион хорошенько поработал после пожара».
Он помолчал, попыхивая трубкой.
«Кроме Легиона, Микки, еще одно зерно нашло здесь благоприятную почву — обыкновенные клубы для богатых. А после пожара они все посбрасывали свои простыни и все было забыто». На этот раз в его голосе прозвучало такое презрение, что даже мама подняла голову и посмотрела на него с испугом. «В конце концов, кто был убит? 18 негритянских солдат, 14 или 15 городских негров, четыре негра из джаза… и кучка любителей негров. Что с того?»
«Вилл, хватит», — сказала моя мама.
«Нет, я хочу послушать», — сказал я.
«Тебе уже пора в постель, Микки, — сказал он, растрепав мои волосы своей большой натруженной рукой. — Мне хотелось бы рассказать тебе еще одну вещь, но боюсь, ты не поймешь, потому что я и сам не очень-то понимаю. То, что случилось в Черном Местечке, — очень плохо, я даже не думаю, что это случилось из-за нас, черных. И даже не потому, что это было слишком близко от Западного Бродвея, где жили, да и сейчас еще живут богачи Дерри. Я не думаю, что Легион имел здесь такой успех, что они привлекли больше всего народу в Дерри, а не в Портленде, Левинстоне или Брунсвике, потому что здесь как-то особенно ненавидят черных. Все зависит от почвы. Так вот, мне кажется, что все плохое, болезненное прекрасно себя чувствует на нашей почве, здесь, в этом городе. Я все ломаю голову над этой проблемой вот уже многие годы. Я не знаю, почему это так, но это так… Но здесь есть и хорошие люди, и тогда здесь были хорошие люди. Когда прошли похороны, тысячи людей повернулись к нам, они все поняли и стали относиться к черным так же, как к белым. Все было закрыто почти неделю. В больницах ухаживали и лечили бесплатно. Приносили корзины с едой и письмами сочувствия, которые были вполне искренними. И везде находились люди, помогавшие пострадавшим.
Я встретил своего друга Дейви Конроя именно в то время, а он, вы знаете, бел как ванильное мороженое, но я чувствовал в нем брата, я умер бы за него, если бы меня попросили, и, хотя человеку не дано читать в чужом сердце, думаю, что и он бы тоже умер за меня, если бы понадобилось.
Тем не менее армия освободила нас, оставшихся в живых после пожара, наверное, потому, что им стало стыдно… Я закончил службу в Форте Худ, и я пробыл там шесть лет. Там я встретил твою мать, и мы поженились в Галвестоне в доме ее родителей. Но на протяжении всех этих лет Дерри никогда не выходил у меня из головы. И после войны я привез твою маму сюда. И здесь появился ты. И вот мы все здесь, почти в трех милях от Черного Местечка, где оно было в 1930 году. Ну вот, Человечек, время идти спать!»
«Хочу про пожар, хочу про пожар», — заныл я.
А он посмотрел на меня с грустью, что всегда так трогало меня, может быть, потому, что это случалось редко, в основном-то он всегда улыбался. «Это история не для маленьких. В другой раз, Микки. Когда мы оба проживем еще несколько лет».
И вышло так, что оба мы прожили еще четыре года, прежде чем я услышал историю о том, что случилось во время пожара. Дни моего отца были сочтены. Он рассказал мне это в больнице, где он лежал, то приходя в себя, то опять теряя сознание, потому что рак разъедал его внутренности.
26 февраля 1985 г.
Я прочитал свои последние записи в тетради и сам себе удивился, разрыдавшись при воспоминании об отце, который уже 23 года как мертв. Помню, как я горевал после его смерти — это продолжалось два года. А потом, когда я закончил Высшую школу в 1965 году, моя мама посмотрела на меня и сказала: «Как бы гордился тобой твой папа!» Мы поплакали друг у друга на плече, и я подумал, что это конец, что мы наконец оплакали его до конца вот этими последними слезами. Но кто знает, как долго длится боль от потерь? Если 30, 40 лет спустя после смерти ребенка или брата, или сестры, вы в полусне вспоминаете умершего близкого человека с прежней болью, ощущаете прежнюю пустоту от его потери, то невольно возникает чувство, что эта пустота никогда не заполнится, даже после вашей смерти.
Он ушел из армии на пенсию по нетрудоспособности. К этому времени армия, в которой он служил, стала очень похожей на армию военного времени, только слепой, как он сказал мне однажды, не видит, что скоро все оружие снова будет приведено в действие. Он дорос до звания сержанта и потерял часть левой ноги, когда какой-то новый, вербовщик, испуганный до дрожи, вытащил запал у ручной гранаты и уронил ее на землю, вместо того, чтобы бросить. Она подкатилась к ногам моего отца и взорвалась со звуком, напоминавшим кашель в ночи.
В артиллерии тогда многие становились калеками из-за неисправного оружия. Пули зачастую не стреляли, а гранаты взрывались в руках. У моряков были торпеды, которые никогда не попадали в цель, а если и попадали, то не взрывались. Военно-воздушные силы и Морские воздушные силы имели самолеты, у которых отлетали при приземлении крылья, а в 1939 году в Пенсаколе, как я прочитал, офицер-снабженец обнаружил, что целая колонна правительственных грузовиков не может двигаться, потому что тараканы съели все резиновые шланги и приводные ремни.
Итак, мой отец выжил (включая, конечно, ту его часть, которая стала вашим покорным слугой — Майклом Хэнлоном), благодаря комбинации бюрократических проволочек и неисправного оборудования. Граната взорвалась только наполовину, и он потерял только часть ноги, а не все от головы до пят.
Благодаря деньгам, полученным за нетрудоспособность, мои родители смогли пожениться ровно на год раньше, чем они планировали. Они не сразу поехали в Дерри, а сначала направились в Хьюстон, где до 1945 года работали на военном производстве. Мой отец был мастером на фабрике, выпускающей оболочки для бомб. Мать моя была сестрой милосердия. Но, как он говорил мне в ту ночь, Дерри никогда не выходил у него из головы. И сейчас я думаю, а что было бы, если бы эта чертовская штука сработала тогда, кто вместо меня был бы в этом кружке в Барренсе в тот августовский вечер. Если бы колесо судьбы существовало на самом деле, хорошее всегда бы компенсировало плохое, впрочем, и хорошее может быть достаточно ужасным.
Мой отец имел предписание в Дерри Ньюс. Родители скопили приличную сумму денег. И отец просматривал все объявления о продаже земли. Наконец он прочел объявление о ферме, предназначенной на продажу. Предложение выглядело заманчиво… по крайней мере, на бумаге. Они вдвоем приехали из Техаса на автобусе, осмотрели ферму и тут же ее купили. Первый Торговый банк дал им ссуду на десять лет и они стали обустраиваться.
«Сначала у нас были проблемы, — говорил отец в другой раз. — Кое-кто не хотел жить по соседству с неграми. Мы знали, что такое возможно — я не забывал о Черном Местечке, и потому не удивлялись. Ребятишки, проходя мимо, бросали в дом камни и пустые банки из-под пива. Мне пришлось двадца