Оно — страница 10 из 11

УБОРКА

1

Неуемная веселость охватила Беверли Роган в полдень 29 мая 1985 года высоко в небе над штатом Нью-Йорк. Смех рвался наружу, распирая внутренности; девушка вынужденно спрятала лицо в ладонях, боясь показаться «не в себе». Однако остановиться было выше ее сил.

«Совсем как тогда, — думала она. Весьма неожиданная ассоциация. — Мы хоть и были запуганы, но хохотали без удержу».

Молодой симпатичный длинноволосый парень в соседнем кресле изредка бросал на Беверли оценивающие взгляды (начиная с посадки в Милуоки, на промежуточных посадках в Кливленде и Филадельфии), пока не уяснил, что девушка вовсе не расположена знакомиться; после пары заходов, которые Беверли вежливо, но решительно пресекла, парень достал из сумки роман Роберта Ладлэма.

На этот раз он решительно заложил страницу пальцем:

— Что с вами?

Она мотнула головой, пытаясь сосредоточиться и успокоиться. Не удалось… Парень улыбнулся — неуверенно и заинтригованно.

— Ничего… — выдавила она, предприняв еще одну, столь же безуспешную, как и все предыдущие, попытку. Чем больше девушка прилагала усилий, тем сильнее ее разбирало — совсем как в детстве. — До меня дошло вдруг, что я совершенно не имею представления, куда и на чем лечу. Только эта громадина-утка на хв… хв… — Нет, поистине надо говорить рублеными фразами. Бедняга Беверли опять зашлась судорожным хохотом. На нее стали оборачиваться.

— «Рипаблик», — заметил парень.

— Простите?

— 470 миль в час. Самолет компании «Рипаблик». Буклет в кармашке кресла.

— Вот как? — Она достала буклет (действительно — «Рипаблик»), пробежала глазами текст с указанием запасных выходов, контрольных приборов, рекомендациями по применению кислородных масок и занятию выгодной позиции при аварийной посадке.

— Руководство по использованию в последние мгновения жизни, — прокомментировал парень; теперь хохотали оба.

«А он неплох, — подумала Беверли. На нее смотрела пара ясных, с юмором, глаз. Наверное, с ним есть о чем поговорить — не чурбан неотесанный. Пуловер и джинсы. Русые волосы связаны на затылке куском кожи в пучок. Это напомнило ей собственный «конский хвост». — Держу пари, он — студент колледжа, — решила девушка. — Наверняка неплохо танцует и в меру коммуникабелен».

Смех вновь вырвался наружу; Бев выглядела совершенно беспомощной. К тому же она никак не могла нащупать свой носовой платок, а слезы уже выступили, да и смех становился истерическим.

— Вам необходимо успокоиться, иначе стюардесса попросит вас выйти из самолета, — с серьезной миной произнес студент, но Бев только потрясла головой: у нее уже ныли бока и желудок.

Студент протянул Бев чистый носовой платок. Она взяла — надо же в конце концов прекратить это. Однако конвульсии еще некоторое время сотрясали ее тело, особенно когда она припоминала утку на борту самолета.

— Спасибо, — вернула платок Бев.

— Бо-оже, мэм, что у вас с рукой? — озабоченно спросил студент, легко дотронувшись до нее.

Проследив за его глазами, она наткнулась на свои пальцы, израненные в борьбе с Томом. Эти воспоминания были достаточным толчком, чтобы смех оборвался.

Беверли отняла руку, хотя и без излишней резкости.

— Зажало дверцей такси, когда ехала в аэропорт, — сочла необходимым объяснить она, с грустью подумав, что ей приходилось лгать всегда, как только вопрос так или иначе затрагивал Тома — как в детстве, когда она скрывала синяки, наставленные отцом. Будет ли конец этому? Вот было бы здорово. Но в такое трудно поверить. Ей представилось: человек болен раком, и вот к нему приходит врач и объявляет, что его опухоль рассосалась…

— Это должно быть чертовски больно, — подал голос студент.

— Ничего, я приняла аспирин, — она раскрыла журнал, просмотренный, по крайней мере, дважды.

— Куда вы летите?

Беверли отложила журнал и улыбнулась ему.

— Благодарю вас за внимание, но мне, право же, не до бесед. Извините.

— Ну что ж, — ответно улыбнулся парень, — но может быть, мы выпьем что-нибудь, когда «утка» приземлится в Бостоне?

— У меня там очередная пересадка.

— Да, наверно, сегодня не мой день, — покачал головой парень, вновь прижав к себе книгу. — А вы очень заразительно смеетесь. Прямо влюбиться можно.

Листая журнал, Бев поймала себя на том, что смотрит не в текст (о достопримечательностях Нового Орлеана), а на свои пальцы. Под двумя ногтями расползлись обширные кровоподтеки. В ушах звучал голос Тома: «Я убью тебя, шлюха! Сука сраная!» Бев передернулась. Сука для Тома, сука для бестолковых швей перед показами, еще раньше — для собственного отца.

Сука.

Ты сука.

Сраная сука.

Она с силой зажмурилась.

Ступня, рассеченная осколком флакона в спальне, болела значительно сильнее пальцев. Кей снабдила ее лейкопластырем, парой туфель и чеком на тысячу долларов, который она обналичила в Чикаго.

Игнорируя протесты Кей, она выписала подруге расписку на эту сумму. «Я знаю: их принимают к расчету вне зависимости от того, на чем они написаны. — Она слушала свой голос как бы со стороны и не узнавала его. Как радио в соседней комнате. — Где-то я прочла, что однажды некто получил деньги по расписке на артиллерийском снаряде. — Она принужденно улыбнулась. Кей смотрела на нее с сожалением. — Мне надо быстрее получить их, пока Том не заморозил счет».

Внешне усталость не так сильно отразилась на девушке (и это было странно, поскольку она все это время была на нервах да черном кофе); предыдущая ночь воспринималась как кошмарный сон.

Три подростка ночью окликали ее и свистели вслед, но подойти не решались. Дойдя до переливавшейся неоном вывески ночного магазина, она зашла внутрь позвонить. Позволив прыщавому кассиру обшарить ее масляным взглядом, она заняла у него сорок центов. Да, учитывая ее тогдашний видок, здесь не было затруднений.

Память сразу вытолкнула наружу номер Кей Маккол. Вызов прозвучал в трубке не меньше дюжины раз, и Бев начала беспокоиться, в городе ли она. Лишь когда девушка собралась положить трубку на рычаг, сонный голос пробормотал:

— Какого дьявола?

— Это Бев, Кей, — неуверенно начала она, но вдруг решительно встряхнула головой. — Мне нужна твоя помощь.

Кей переваривала информацию, стряхивая остатки сна.

— Где ты? Что произошло?

— В магазине на углу Стрейланд-авеню. Я… ушла от Тома, Кей…

На это Кей отреагировала мгновенно и с воодушевлением.

— Чудесно! Блеск! Я сейчас заеду за тобой! Ах сукин сын! Кусок дерьма! Подожди, я выведу «мерс». Я…

— Я возьму такси, — прервала ее Бев, глядя на зажатые в руке два дайма. Круглое зеркало магазина отразило вожделенный взгляд кассира, устремленный на ее зад. — Тебе придется оплатить: у меня совсем нет денег. Ни цента!

Кей Маккол была дизайнером, вышла замуж за деньги и осталась богатой после развода, в 1972 присоединилась к «феминисткам». Это было за три года до знакомства с Беверли. Пика известности она как «разнузданная феминистка» достигла, выкопав во время бракоразводного процесса законы, позволившие ей урвать солидный кусок от состояния мужа-фабриканта.

— Дьявольщина! — делилась как-то Кей с Беверли. — Ты бы узнала, что такое настоящий импотент, если бы переспала с Сэмом Чаковичем. Пощекочи его пару раз, и он готов. На все про все — семьдесят секунд, и чуть больше, если он в ванной. У меня и в мыслях не было обирать его: он оплатил лишь мое потерянное время.

Кей написала три книжки: «Феминизм и занятость», «Феминизм и семья», «Феминизм и духовность». Первые две обрели популярность, третья в струю не попала. Свои капиталы она вложила достаточно удачно («Феминизм и капитализм — понятия, отнюдь не взаимоисключающие», — говорила она Бев со смехом) и теперь слыла процветающей женщиной, имевшей кроме собственного дома в Нью-Йорке загородный домик и двух-трех любовников, достаточно зрелых, чтобы удовлетворить ее прихоти в постели, но не доросших до того, чтобы побить ее в теннис. «Когда это им удается, мне приходится расставаться с ними», — в шутку говорила Кей, но Бев не сомневалась: подруга может себе это позволить.

Беверли остановила такси и забилась на заднее сиденье, довольная, что наконец избавилась от назойливого взгляда клерка. Назвав шоферу адрес, она плотнее укуталась в норку, накинутую поверх ночнушки. Взгляд девушки скользнул вниз, наткнувшись на розовые шлепанцы с помпонами. «Слава Богу, не оранжевые», — подумала Бев. Дорога до Кей оказалась неблизкой, и воспоминания — отнюдь не самые приятные — воскресли, и так детально, будто все произошло лишь вчера. По ее памяти проходил бульдозер, срывая мощные пласты и обнажая давно погребенное. Сначала всплыли имена людей, которых она за последние годы основательно подзабыла: Бен Хэнском, Ричи Тозье, Грета Бови, Генри Бауэрс, Эдди Каспбрак… Билл Денборо. Билл, Заика-Билл, как они звали его с чисто детскими прямодушием и бессердечностью. Он казался Бев таким интересным, таким значительным… пока не начинал говорить.

Имена… места… события всплывали чередой.

Голоса из водостока… кровь… Беверли бросало то в жар, то в холод. Она кричала, отец бил ее. Отец… Том…

Хлынули слезы… а такси уже остановилось, и Кей щедро расплатилась с шофером, у которого вырвалось восхищенное: «Ого! Премного благодарен, леди!»

Кей, обняв подругу, повела в дом, поставила под душ, выдала халат, сварила кофе, осмотрела повреждения, продезинфицировала раны и наложила пластырь. За первой чашкой последовала вторая, в которую хозяйка не пожалела бренди, заставив Бев выпить до дна.

— Ну ладно, — сказала Кей, когда Бев покончила с кофе. — Теперь говори, что стряслось. Вызывать полицию или просто ехать в Рино?[37]

— Вряд ли это возможно объяснить. Это кошмар какой-то. Но я сама виновата…

Кей так хлопнула рукой по столу красного дерева, что Бев подпрыгнула на месте: ей показалось, будто рядом выстрелили из пистолета.

— Прекрати! — На лице Кей выступили красные пятна гнева; между бровями показалась морщинка. — Сколько вы знакомы — девять лет? Десять? Да меня блевать тянет, когда ты говоришь «я сама виновата». Что в этот раз, что раньше — десятки, сотни раз. Будто все твои предыдущие приятели не занимались рукоприкладством!..

На это трудно было возразить: Кей знала подругу как облупленную.

— …ты сделала бы ошибку, оставшись там и продолжая все молча сносить. Ушла, и слава Богу! Посмотри на себя: сидишь здесь с окровавленной ногой, от ногтей половина осталась, на плече след от ремня, и еще долдонишь «сама виновата»?!

— Он не бил меня ремнем, — автоматически выскочило у Бев, и она моментально покраснела до корней волос.

— Да ты же, дуреха, ушла от Тома, ну и какой смысл мне врать? — мягко произнесла Кей, пристально и с любовью глядя на подругу. Непрошеные слезы потекли у Бев по щекам. — Нашла кому лапшу на уши вешать, эх ты… — Кей обошла стол и взяла Бев за руки. — Темные очки, блузки под горло… что еще? Меня-то хоть не дурачь, подруга.

Бев, не слушая, вовсю рыдала, а Кей сидела на корточках рядом, гладя и успокаивая…

Позже, ложась в постель, Бев рассказала, с чего началось: о звонке старого приятеля из ее родного города Дерри, об их детской клятве много лет назад. Пришло время выполнять ее условия. Поедет ли она? Поедет. Том лишь подтолкнул ее к этому.

— Что за клятва? — заинтересовалась Кей.

Беверли медленно покачала головой.

— В двух словах не объяснишь, Кей.

Кей, пожевав губами, кивнула:

— Ну и Бог с ней. И так достаточно. Ты вернешься к Тому?

Беверли отнюдь не была уверена, вернется ли вообще из Дерри.

— Приеду и разберемся, окэй?

— Ловлю на слове. Клянешься?

— Как только вернусь, мы все решим вместе, — и Бев крепко обняла подругу.

С чеком, и туфлями Кей она поехала в Грейхаунд, опасаясь, что в О’Хара[38] ее будет искать Том. Взяла билет на Милуоки. Кей, сопровождавшая ее в банк и на автостанцию, пыталась отговорить подругу.

— Затеряться в О’Хара куда легче. Увидишь Тома — закричишь.

Бев мотнула головой.

— Я не хочу с ним встречаться. Так проще.

Но Кей нельзя было отказать в проницательности.

— Ты просто боишься, что он отговорит тебя.

У Бев в памяти возникла сценка из детства, когда семеро ребят стояли в воде, и в руке Стэнли блестел кусок стекла от бутылки «кока-колы»; как легко она тогда перенесла боль от пореза; как они стали в кружок, сцепив руки, и поклялись, что как только ОНО вернется, соберутся вместе и навсегда покончат с НИМ.

— Нет, — задумчиво произнесла она, — Тому не отговорить меня; но он вполне может наброситься, будут там полицейские или нет. Ты бы видела его прошлой ночью, Кей.

— Я достаточно на него насмотрелась, — нахмурилась Кей. — Сволочь, а прикидывается порядочным.

— Он сумасшедший, и полиция его не остановит. Уж лучше не встречаться.

— Как знаешь, — голос подруги стал невыразительным, и Бев с удивлением подумала, что та разочарована тем, что ей не удастся стать свидетелем грандиозного скандала в аэропорту.

— Побыстрей обналичь расписку, — посоветовала Бев, — а то он заморозит счет: он вполне способен на подобные гадости.

— Не беспокойся. Пусть только попробует — я приду с плеткой и выбью из сукина сына эти деньги.

— Держись от него подальше. Он опасен, Кей. Он похож… — Окончание фразы — «на моего отца» — уже трепетало на губах Беверли. — …на дикаря. — Нужное слово все-таки нашлось.

— Ладно, выбрось его из головы. И не забудь: ты поклялась. Заодно подумай, подруга, как будешь жить дальше.

— Конечно, — соврала Бев. У нее было о чем подумать и без этого: например, о том лете, когда ей было одиннадцать. О том, как она обучала Ричи Тозье виртуозному обращению с куклой-марионеткой. О голосах из водостока. И еще об одном, таком ужасном, что, даже простившись с Кей у большого серебристого автобуса в Грейхаунде, она не позволяла себе вспоминать.

И теперь, когда самолет с уткой на фюзеляже делал круг перед заходом на посадку в Бостоне, память Бев возвращалась к Стэнли Урису… к неподписанной «хайку» на открытке… к голосам… и к тем нескольким секундам, когда девочка оставалась «тет-а-тет» с чем-то неопределенным, но страшным.

Выглянув в иллюминатор, она подумала, до чего же мелкой кажется вся ее жизнь с Томом по сравнению с тем, что ожидает ее в Дерри. Но, возможно, в качестве компенсации там будет Билл Денборо… Было время, когда одиннадцатилетняя девчонка Беверли Марш влюбилась в него. Она помнила открытку со стихами, и как же ей хотелось, чтобы она была написана Биллом.

Мысленно усмехнувшись, она вспомнила, как ей удалось огорошить Ричи-Трепача недвусмысленным предложением переспать (впервые в жизни!) в качестве платы за билет на фильм ужасов, и как ее покоробили вырвавшиеся собственные слова. Как Ричи и Бен по-джентльменски вели себя с ней. Как потом они убегали от хулиганов… и провели остаток дня в Барренс… как пришел Билл с мальчиком, имени которого она не запомнила. И как Билл посмотрел на нее… ее буквально обожгло… и все тело охватила приятная дрожь.

Беверли продолжала вспоминать, как в тот вечер пришла домой, прошла, скинув комбинацию, в ванную умыться и почистить зубы. Она целиком отдалась во власть событиям прошедшего дня, зная, что вряд ли заснет скоро… Приятные ребята, милые и доверчивые чудаки. Как же с ними легко!..

Думая об этом, она сняла с вешалки банный халат, открыла кран, склонившись над раковиной, и тут голос…

2

…из водостока прошептал:

— Помоги…

Беверли отпрянула; халат шлепнулся на пол. Она потрясла головой, приходя в себя, и заглянула в раковину. Ванная находилась в глубине четырехкомнатной квартиры. До Бев доносились слабые голоса: по телевизору шел вестерн. Когда фильм закончится, отец переключится на бейсбольный матч и заснет прямо в кресле…

Фотообои в ванной изображали лягушек, сидевших на кувшинках. Вода оставила на обоях следы, как и ржавчина — на покрытии ванны вокруг решетки; унитаз — тот вообще был с трещиной. Все это обнаружилось в свете сорокаваттной лампочки без плафона. Беверли смутно припоминала, что он разбился несколько лет назад. На полу, за исключением пространства под ванной, лежал линолеум; рисунок его давно истерся и выцвел.

Зрелище не слишком веселое, но Бев пригляделась, и ей было наплевать.

Емкость ванны вся была в пятнах. Решетка стока представляла собой кружок — два дюйма в диаметре. Предполагалось, что раньше она была хромированной. От нее на цепочке тянулась затычка. Склонившись над решеткой, Беверли сначала учуяла слабый и неприятный запах из водостока — рыбный, что ли… Она сморщила нос.

— Помоги…

Бев затаила дыхание. Голос был. Как детский щебет… или померещилось. Насмотрелась фильмов.

— Помоги, Беверли…

Страх окатил девочку волной холода. Она автоматически распустила ленту; волосы упали на плечи; Бев ощутила, как корни волос встают дыбом.

Нагнувшись над решеткой, она спросила полушепотом:

— Кто здесь?

Ей показалось, что голос из водостока принадлежал ребенку, только что научившемуся говорить. Несмотря на гусиную кожу, мозг усиленно искал объяснение происходящему. Дом многоквартирный. Семейство Марш жило в дальней на первом этаже. Кроме них на этаже еще четыре семьи. Может, какой-нибудь малыш развлекается…

— Кто там? — повторила она вопрос уже громче. Ей пришло в голову: случись зайти сюда ее отцу, и он сочтет ее сумасшедшей.

Ответа не было, но вонь из решетки усилилась, вызвав у Беверли ассоциацию с бамбуковой рощей в Барренс, оканчивавшейся городской свалкой: спертый воздух, грязь под ногами — такая, что хочется снять обувь…

Вся заковыка в том, что детей подходящего возраста в доме не было. У Тремонтов пятилетний мальчик и девочки — трехлетняя и шестимесячная. Но — мистер Тремонт потерял место в обувном магазине на Трекер-авеню, и Бев видела, как вся семья за день до начала летних каникул погрузилась в старый грязный «бьюик» и куда-то уехала. На третьем этаже был еще Скиппер Болтон, но ему, слава Богу, уже четырнадцать.

— Иди к нам, Беверли…

Руки Беверли как две испуганные птицы подлетели к губам, а глаза никак не могли оторваться от… да — ей показалось, что за решеткой происходило какое-то движение. Инстинкт подсказал ей выпрямиться и убрать гриву волос подальше от решетки.

Она огляделась в недоумении. Дверь в ванную была определенно закрыта. Сюда доносился слабый голос Шайенна Боди по телевизору: он предлагал кому-то «опустить пушку, пока не стал покойником». Никого не было. За исключением этого голоса.

— Кто ты? — спросила она, понизив голос.

— Мэтью Клеменс, — раздался шепот. — Клоун утащил меня сюда; я мертв; скоро он придет за тобой, Беверли, за Беном Хэнскомом, Биллом Денборо и Эдди…

Она в ужасе сжала голову ладонями. Что она слышит? Кошмар, кошмар… Девочку сковало холодом изнутри. Голос трансформировался… стал глухим… постарел?

— Прихватишь своих друзей, Беверли, и поплывем отсюда; передай привет Биллу от Джорджа; скажи, что он очень скучает без брата и ждет не дождется встречи; передай, что он появится как-нибудь ночью в шкафу со струной от пианино…

Голос отрывисто зачмокал, захихикал, и вдруг в решетке возник алый пузырь, брызнувший кровью на облицовку ванной…

Голос все время видоизменялся, дробился. Сначала он был похож на тот, что она услышала первым — голос малыша; он превратился в звонкий девичий (Беверли узнала его: голос Вероники Гроган. Но ведь она же мертва — ее нашли убитой рядом с канализационным люком!)

— …я — Мэтью… я — Бетти… я — Вероника… мы все здесь… с клоуном… призраком… мумией… оборотнем… иди к нам, Беверли… мы плывем… мы меняемся…

Струя крови фонтаном хлынула из решетки на зеркало и обои. Беверли, тонко пискнув, отпрянула. Пятясь, она нащупала задвижку, открыла дверь и со стуком захлопнула ее за собой, со всех ног бросившись в гостиную. Отец привстал в кресле.

— Какого дьявола тебя носит? — взревел он, грозно нахмурившись. Этим вечером они остались вдвоем: мать работала в ночь в самом престижном ресторане Дерри — «Гринз Фарм».

— Ванная! — выкрикнула Бев на бегу. — Папа, в ванной!..

— И что там, в ванной? Кто-то подглядывал за тобой? — Его рука поймала кисть Беверли и больно сжала ее. Выражение лица не предвещало ничего хорошего.

— Нет… решетка… в ванной… там. — Беверли уже не могла сдерживать слезы испуга, душившие ее. Сердце отчаянно колотилось.

Эл Марш, оттолкнув девочку, встал с недовольной миной («Что еще за дьявольщина?») и пошел в ванную. Он долго не выходил оттуда, лишь усугубив страхи Бев.

Вдруг он рявкнул:

— Беверли! Поди-ка сюда!

Она не спрашивала зачем, если бы они стояли вдвоем на краю обрыва и он приказал бы ей шагнуть вперед, она сделала бы этот шаг секундой раньше по привычке слушаться отца, нежели инстинкт самосохранения подсказал бы ей обратное.

Дверь ванной была открыта; рядом с ней стоял отец — грузный мужчина, сохранивший медно-рыжий оттенок волос (такие же были у Беверли). Он еще не снял свою серую униформу (уборщика в клинике Дерри) и буравил тяжелым взглядом подходившую дочь. Эл не пил, не курил и не волочился за юбками. «Мои женщины — дома, — любил повторять он, при этом то ли улыбаясь, то ли ухмыляясь загадочно. Эта неясная полуулыбка пробегала по его лицу как тень от облака по полю на склоне холма. — Они заботятся обо мне, а когда надо — и я о них».

— Валяй объясняй, что за номера ты откалываешь!

Беверли подошла; в горле у нее пересохло и вновь участился пульс. Подкатывала тошнота. На зеркале виднелись кровавые подтеки, уже начинавшие подсыхать. Пятна крови оказались и на раковине. Беверли ощущала присутствие крови под сорокаваттной лампой. Кровь стекала по раковине на линолеум.

— Папочка… — только и смогла пискнуть она.

Эл отвернулся вымыть руки, по-прежнему недовольный.

— Ради Бога, дочь, объясни, в чем дело. Скажи толком, что происходит.

Он намыливал руки, а Бев мерещилась кровь, капавшая на его куртку; когда он случайно дотронулся до зеркала, кровь оказалась у него на лбу. Бев судорожно сглотнула…

Отец выключил воду, взял полотенце, на котором тоже оказалась кровь из решетки, и вытер руки. Бев с ужасом глядела, как отец растирает кровь по ладоням и кистям. Следы крови оказались даже под ногтями.

— Ну? Я жду, — поторапливал ее Эл, вешая полотенце на крючок.

Кровь… всюду кровь… и отец не видит.

— Папа… — она не знала, что сказать, но отец прервал ее.

— Меня беспокоит, — начал Эл Марш, — что ты совершенно не взрослеешь, Беверли. Ты вертишь хвостом, дома не бываешь, хозяйство не ведешь, готовить не умеешь, шить — тоже. Вместо этого ты либо носишься черт-те где, либо уткнешься в книжку, а потом жалуешься на мигрень. Меня это беспокоит.

Его рука вдруг резко опустилась на бедро девочки. Бев вскрикнула, умоляюще посмотрев на отца. Тонкая струйка крови сбегала с его правой брови. «Не смотри туда, иначе сойдешь с ума», — твердила она про себя.

— Меня это сильно тревожит, — повторил он, ударив ее посильнее — на этот раз в предплечье. «Завтра будет синяк», — мысленно вздохнула Бев.

— Очень сильно тревожит, — ткнул он дочь в живот, сбив девушке дыхание. У Беверли опять потекли слезы. Отец бесстрастно наблюдал, засунув окровавленные руки в карманы.

— Пора бы повзрослеть, Беверли, — сказал он внезапно подобревшим голосом. — Ты согласна?

Она кивнула. Ее трясло мелкой дрожью. Беверли пыталась задавить в себе крик, рвущийся наружу, потому что знала: стоит ей зарыдать в голос, и отец всерьез примется за ее «воспитание». Эл Марш всю жизнь прожил в Дерри и любил говорить, что его «здесь и похоронят — когда мне стукнет лет эдак сто десять». «Почему бы мне и не дожить до этого возраста? — делился он с парикмахером Роджером Орлеттом, делавшим ему ежемесячную стрижку. — Я веду трезвый и размеренный образ жизни».

— Ну, рассказывай, — потребовал он, — да побыстрей.

— Там был… — во рту Беверли было сухо как в пустыне. — Там был паук. Огромный, жирный паук. Он… он вылез из решетки и… и наверное уполз обратно.

— О! — отец улыбнулся, вполне удовлетворенный. — Только и всего? Дьявол! Скажи ты мне это раньше, Бев, и я бы тебя и пальцем не тронул. Все девчонки боятся пауков. Черт побери, почему ты раньше не сказала?

Он нагнулся над раковиной, и девушка закусила губу, боясь, что закричит, предупреждая отца об опасности… А какой-то голос из глубины сознания — не ее внутренний, а совершенно посторонний, может, самого дьявола, — нашептывал в ухо: «Пусть, пусть ОНО схватит его. Пусть его утащит в водосток. К едрене-фене».

Она, ужаснувшись, зажала уши. Прислушиваться к этому голосу было равносильно тихому помешательству.

Эл заглянул в глазок стока. Его руки сомкнулись на окровавленных краях ванны. Беверли опять почувствовала, как подкатывает тошнота. Живот ныл в месте тычка отца.

— Ничего не видно, — разогнулся отец. — Эти старые дома… У них такие стоки — Бог знает что пролезет… Когда мы дежурили в средней школе, частенько вылавливали из туалетов крыс. Девчонки их страшно боялись. — Эл усмехнулся, видимо, вспомнив детские годы. — Но тогда вода была высокая. Когда соорудили новую систему канализации, живности в стоках поубавилось.

Он обнял дочь.

— Ну ладно. Иди ложись и не думай больше об этом. Хорошо?

Беверли охватило теплое чувство к отцу. «Я никогда не подниму на тебя руку без причины, Беверли», — сказал он однажды, когда она заикнулась о несправедливости наказания. Наверное, он по-своему прав. Бывали дни, когда он проводил с Бев все свободное время, помогая ей по дому или гуляя с ней по городу, рассказывая что-нибудь из своей жизни. Ей бывало так легко и радостно; больше того, Беверли готова была жизнь отдать за отца. Она любила его и пыталась если не понять, то по крайней мере оправдать его позицию. «Дочерей, — говорил Эл Марш, — надо поправлять чаще, чем сыновей». Однако сыновей у него не было, и Бев ощущала даже некоторое неудобство — будто родилась по ошибке.

— Хорошо, папа. Не буду.

Он проводил ее в спальню. Плечо Беверли ныло. Она закрыла глаза и представила: раковина, зеркало, обои, пол — все в брызгах и пятнах крови. Полотенце, которым вытирался отец, — тоже в кровавых пятнах. Мелькнуло: «Как же я теперь смогу зайти в ванную? Боже правый, прости, если я в мыслях ругала отца, накажи меня, если я заслужила, нашли на меня болезнь — как ту, что я перенесла зимой, но ради всего святого, сделай так, чтобы с утра в ванной не было этой крови. Пожалуйста, Боже!»

Отец привычно нагнулся и чмокнул девочку в лоб; застыл на момент в свойственном лишь ему одному стиле — слегка склонившись вперед, руки за исключением больших пальцев засунуты в карманы, взгляд ярко-синих глаз сверху вниз — грустный как у бассета[39].

Позднее, когда Бев уже стала забывать Дерри, она каждодневно наблюдала множество различных типов мужчин — сидящих в автобусе, стоящих на углу сквера со своими ленчами, при ярком полуденном солнце или в закатных сумерках, на любой манер и вкус, — и сравнивала их с Томом, который так походил на ее отца, особенно когда снимал рубашку и, слегка нагнувшись (точь-в-точь как Эл Марш), брился перед зеркалом. Образец мужчины…

— Ты меня иногда расстраиваешь, Бев, — произнес Эл ровным беззлобным тоном, погладив ее по голове.

«В ванной полно крови, папочка! — чуть не воскликнула она. — Разве ты не замечаешь? Она же повсюду! Даже на лампочке над раковиной! Неужели ты ничего не видишь?»

Она не сказала ни слова, позволив ему выйти и погасить за собой свет. Комната погрузилась во мрак. Дверь щелкнула, закрываясь… Беверли лежала с открытыми глазами без сна, и когда с работы пришла мать, и когда был выключен телевизор. Она слышала, как родители прошли к себе, как скрипела кровать во время их совокупления… Беверли уловила как-то обрывок разговора между школьницами, когда Грета Бови делилась с Салли Мюллер, утверждая, что боится полового акта как огня. («К концу они просто становятся сумасшедшими», — говорила Грета, а Салли воскликнула: «О боги, я никогда не позволю парню сделать такое!»). Если верить Грете, то матери должно быть очень больно; Бев слышала как мать вскрикнула раза два низким голосом, но не так, как кричат от боли… Темп полового акта (скрип кровати) все нарастал, становясь неимоверно высоким, и вдруг все прекратилось.

Установилась тишина, затем послышался негромкий разговор, после которого тапочки матери прошлепали в ванную. Бев задержала дыхание в ожидании безумного вопля…

Но его не последовало; лишь журчала вода в ванной; редкие всплески; затем раздалось характерное бульканье — мать открыла затычку. Теперь она, наверное, чистит зубы. Еще через некоторое время пружины в комнате родителей опять скрипнули: мать вернулась из ванной и легла спать.

Минут через пять раздался храп отца.

Черная звенящая тьма окутала Беверли, не давая дышать полной грудью. Она поймала себя на том, что боится повернуться на правый бок — излюбленная поза, в которой она засыпала, — из боязни встретиться взглядом с чем-то глядящим через окно в комнату. Потому она так и лежала на спине, уставившись в потолок — прямая как стержень, и прошло немало времени, прежде чем Беверли удалось забыться некрепким тревожным сном…

3

Обычно Беверли просыпалась от звонка будильника в комнате родителей. Надо было обладать крепкими нервами, чтобы выдержать его звон. Но вот отец нажимал кнопку, и она быстро одевалась, пока Эл занимал ванную. Перед зеркалом Бев задерживалась — оценить, насколько выросла за ночь ее грудь. Девочка обратила на это внимание прошлым летом. Началось с болезненных ощущений, которые вскоре прошли. Грудь была маленькой — как два весенних яблока, — но она была. Значит правда, что детство проходит, и она становится женщиной.

Девочка улыбнулась собственному отражению и взбила волосы на затылке, одновременно выпятив грудь. У нее вырвался самодовольный смешок… и вдруг молнией вспыхнул вчерашний кровавый кошмар в ванной. Смех оборвался.

Беверли бросила взгляд на свою руку и увидела синяк, образовавшийся за ночь — отталкивающее пятно между плечом и локтем.

В туалете слили воду.

Торопливо, не желая раздражать своим видом отца (даже просто попадаться ему на глаза), Беверли натянула майку и джинсы и юркнула в ванную. Отец столкнулся с ней в гостиной на пути в свою комнату — переодеться. Голубой пижамный гарнитур на нем свободно болтался. Отец что-то буркнул в ее адрес; она не разобрала.

— Хорошо, папа, — бросила она на всякий случай.

Перед дверью ванной она помедлила, подготавливаясь к тому, что могла увидеть. «Теперь-то, по крайней мере, день», — мелькнула спасительная мысль, немного приободрившая девочку. Не слишком, но слегка… Взявшись за ручку, она осторожно повернула ее и вошла внутрь…

4

Для Беверли утро оказалось напряженным. Ей пришлось готовить отцу завтрак: апельсиновый сок, яичницу-болтунью и тосты на его вкус (горячие, но не пережаренные). Эл сел за стол, отгородившись «Ньюс», и быстро проглотил завтрак.

— А где ветчина?

— Кончилась, папа. Еще вчера.

— Сделай гамбургер.

— Остался лишь маленький кусочек, и…

Газета зашуршала и с треском сложилась. Синие глаза буравили Бев.

— Что ты сказала? — невыразительно спросил Эл.

— То что есть, папа.

Еще секунду он смотрел на дочь, затем газета угрожающе поднялась в воздух, и… Беверли заспешила к холодильнику готовить мясо.

Она приготовила ему гамбургер из маленького кусочка, постаравшись придать ему вид полноценного. Отец умял его, читая спортивную полосу, а Бев тем временем собрала ему ленч — пару сэндвичей с джемом, кусок кекса, принесенного матерью из ресторана ночью, и термос с горячим кофе, щедро насыпав туда сахару.

— Скажи матери, чтоб убралась в квартире, — наказывал отец, собирая ленч. — Здесь, черт побери, как в свинарнике! Я целыми днями убираюсь в больнице и не хочу проводить свободные часы в грязи. Ты поняла, Бев?

— Хорошо, папа, я скажу.

Эл слегка прижал девочку к себе, чмокнул в щеку и вышел. Беверли по привычке проводила его взглядом через окошко. И столь же привычно вздохнула с облегчением, когда отец скрылся за углом… ненавидя себя за это.

Помыв посуду, она решила дочитать книжку — оставалось несколько страниц. Из соседнего здания проковылял длинноволосый блондин Ларс Терамениус. Беверли отметила свежевымытый грузовик и свежие заплаты на его коленях. Тут ее позвала мать.

Они перестелили постели, вымыли полы и натерли линолеум в кухне. Мать взяла на себя уборку ванной, за что Бев была ей бесконечно признательна. У Эльфриды Марш, невысокой седеющей женщины, было неприветливое лицо, на которое наложили определенный отпечаток извечные женские заботы. Лицо говорило, что этот груз нелегок, но его обладательница втянулась и, видимо, обречена тащить лямку.

— Помоешь окна в гостиной, Бевви? — поинтересовалась Эльфрида, возвращаясь в кухню. Она уже переоделась в форму официантки. — Мне надо съездить в Бангор к Шерил Таррент. Она вчера сломала ногу.

— Хорошо, мама. А что случилось с миссис Таррент? Она поскользнулась или что? — Шерил Таррент была сменщицей Эльфриды в ресторане.

— Они с мужем попали в аварию, — хмуро ответила мать. — Он был пьян. Благодари Бога, Бевви, что отец не пьет.

— Да, мама. — Беверли и так благодарила.

— Она наверняка потеряет место, да и он не удержится, — в голосе Эльфриды упрочились мрачные нотки. — Им придется ехать в графство.

Это было худшее, что могла представить себе Эльфрида Марш. Потерять ребенка или болеть раком в сравнении с этим было чепухой. Можно жить бедно, можно всю жизнь «перебиваться» — так она это называла. Но самое ужасное — это «ехать в графство» — то есть жить на пособие. А именно это грозило теперь Шерил Таррент.

— Вымоешь окна, выльешь грязную воду и можешь катиться на все четыре стороны. Отец вечером пойдет в кегельбан — значит, можешь ему не готовить ужин. Но вернешься засветло — знаешь, почему.

— Окэй, мам.

— Боже мой, как ты выросла. — Эльфрида оделила вниманием маленькие холмики под майкой. Во взгляде матери сквозила любовь, но без умиления. — Не знаю, что я буду делать, когда ты выйдешь замуж и уедешь отсюда.

— А я останусь здесь навсегда, — улыбнулась Бев.

Мать крепко обняла и поцеловала сухими губами девочку в уголок рта.

— Я лучше знаю… и люблю тебя, Бевви.

— Я тебя тоже, мамочка.

— Не оставляй грязи на стеклах, вымой тщательнее, — советовала Эльфрида перед уходом, — иначе отец тебе покажет.

— Я постараюсь. — И только когда мать открыла входную дверь, Бев безразличным тоном закинула крючок: — Ты не видела в ванной ничего… забавного, мам?

Эльфрида обернулась, сдвинув брови.

— Забавного?

— Ну… я видела вечером паука. Он вылез из решетки. Разве папа не говорил тебе?

— Так вот чем ты разозлила отца, Бевви?

— Нет! Ах! Я просто сказала ему о пауке, который напугал меня, когда вылез из раковины, а он рассказал, как они отлавливали в туалетах в старой школе крыс, попадавших туда через канализацию. Разве он не говорил?

— Нет.

— Ох, ну неважно. Я сказала, чтобы предупредить тебя.

— Я не обращаю на них внимания. Другое дело — линолеум в ванной. Нам придется его менять. — Эльфрида подняла глаза к синему безоблачному небу. — Говорят, убить паука — к дождю. Надеюсь, ты не убила его?

— Нет, — потупилась Бев. — Не убила.

Мать пробуравила взглядом дочь, сжав тонкие губы в едва заметную полоску.

— Ты уверена, что отец прошлым вечером не был зол на тебя?

— Да нет же!

— Бевви, он не бьет тебя?

— Что? — переспросила Бев в совершенном замешательстве. Боже, он бьет ее ежедневно. — Я не понимаю, о чем…

— Ладно, — прервала Эльфрида. — Не забудь вылить воду. И помни: стекла должны блестеть, иначе отец будет недоволен.

— Хорошо…

(он не бьет тебя)

— …не забуду.

— К темноте будь дома.

— Ладно…

(он не бьет)

(сильно беспокоит)

Эльфрида вышла. Беверли, зайдя в комнату, проводила взглядом и мать — как отца. Убедившись, что мать ушла на автобусную остановку, Бев достала принадлежности для мытья окон. Начала с гостиной. В доме было тихо, и каждый раз, когда щелкала собачка входной двери, девочка подскакивала на месте. Спущенная в туалете Болтонов вода чуть на заставила ее вскрикнуть.

Время от времени она бросала взгляды на закрытую дверь ванной.

И наконец решилась заглянуть туда.

После уборки матери кровь из-под раковины исчезла; раковина тоже оказалась чистой. Однако следы засохших струек остались на обоях, зеркале и внутри ванны.

Встретившись со своим отражением в зеркале, Бев отметила собственную бледность. «Что же делать? Неужели я схожу с ума? Или воображение разыгралось?»

Вода в раковине угрюмо чавкнула.

Беверли, вскрикнув, выбежала. Руки ее так дрожали, что она чуть не пролила ведро с водой, домывая окна в гостиной…

5

В три часа, закрыв квартиру и положив ключ в карман джинсов, довольная Бев шагала по аллее Ричарда — узенькому пешеходному проулку между Мейн и Сентер-стрит — и наткнулась на Бена Хэнскома. Рядом были Эдди Каспбрак и парнишка по имени Брэдли Донован. Ребята играли в «расшибалочку».

— Хай, Бев! — обратил на нее внимание Эдди. — Ну как кинцо? Кошмары по ночам не мучают?

— Не-а, — нагнулась, наблюдая за игрой, Беверли. — А ты откуда знаешь?

— Копна рассказал. — Эдди кивнул в сторону беспричинно покрасневшего Бена.

— Какое кино? — спросил Брэдли; теперь Бев узнала его: неделю назад он появился в Барренс вместе с Биллом Денборо. Они ездили тогда в Бангор к логопеду. Бев, однако, не придавала большого значения его присутствию: именно так вели себя по отношению к парню и остальные.

— Про оборотней, — ответила она, вставая ближе к Бену и Эдди. — Играете?

— Да, — коротко взглянул на нее Бен.

— И кто выигрывает?

— Эдди.

Она взглянула на Эдди, сосредоточенно полировавшего свои ногти и ухмылявшегося.

— А мне можно?

— Давай… передо мной, — откликнулся Эдди. — Мелочь есть?

Беверли порылась в карманах, выудив три пенса.

— О черт, как ты не боишься выходить на улицу с такой суммой? — заметил Эдди. — Я бы не рискнул.

Оценив шутку, Бен с Брэдли рассмеялись.

— Ничего, я не из робких, — серьезно ответила Беверли; серьезность ответа повергла мальчишек в безудержное веселье.

Брэдли начал игру, за ним Бен и Беверли. Последним кидал — как выигрывавший — Эдди. В качестве рикошета использовалась глухая стена аптеки. Через пять минут Беверли стала обладательницей 24 центов, проиграв лишь раз.

— Дефтенки зульницают! — вдруг поднялся на ноги Брэдли. Его добродушие как рукой смыло. Оно сменилось раздражением и злобой. — Дефтенок нельзя допускать…

С неожиданной прытью поднялся на ноги Бен.

— Что ты сказал?

Брэдли, разинув рот, глазел на парня.

— Что?

— Ну-ка повтори! Она жульничала?

Брэдли бросил взгляд на сидящих Эдди и Бев и повернулся к Бену.

— Хотес по губам, зопа?

— Валяй, — ухмыльнулся Бен. Что-то в его лице заставило Брэдли отступить. Наверное, стычки с Генри Бауэрсом дали возможность Бену сделать переоценку собственных возможностей. Вряд ли его мог запугать теперь какой-то Брэдли Донован.

— Знатит, вы все тут на меня, — Брэдли отступил еще на шаг. Голос его дрогнул, и на глазах появились слезы. — Вы все зулики!

— Возьми свои слова насчет Бев обратно, — предложил Бен ровным тоном.

— Чепуха, Бен, — остановила его Беверли. Она протянула Брэдли горсть мелочи. — Возьми, я вовсе не собиралась обобрать тебя.

У Брэдли брызнули слезы унижения. Он выхватил мелочь из руки девочки и побежал к Сентер-стрит. Отбежав на безопасное расстояние, парень крикнул:

— Ты просто маленькая сутька! Воровка! А твоя мать — слюха!

Беверли охнула. Бен рванулся вдогонку за Брэдли, но, попав в выбоину, споткнулся и упал. Брэдли успел смыться, да Бену и не верилось, что он сможет догнать. Мальчик обернулся к Беверли: брань, брошенная в ее адрес, больно задела и его.

Беверли оценила участие, написанное на его лице заглавными буквами, и уже собиралась успокоить его: мол, все в порядке, эта чушь меня совершенно не задевает… но вдруг вспомнила этот неожиданный для нее вопрос матери…

(он не бьет тебя)

…да, неожиданный, но — скользкий, но — мрачный как черный кофе, но — с двойным дном… И, открыв рот, чтобы сказать Бену, что ей абсолютно наплевать, она вдруг расплакалась.

Эдди почувствовал себя неуютно и потянулся за аспиратором. Затем нагнулся собрать рассыпанную мелочь, делая это сосредоточенно и неспешно.

Бен инстинктивно рванулся к девочке — обнять, приободрить — но замер: такая она была хорошенькая. Перед лицом этой красоты он почувствовал свою несостоятельность.

— Не бери в голову, — сказал он, не придумав ничего умнее. Он нежно и осторожно прикоснулся к ее плечам, слегка погладив (Бев скрыла в ладонях мокрые от слез глаза и щеки в красных пятнах обиды) и тут же отдернув руки, будто обжегшись. Мальчик моментально покраснел как рак. — Наплевать, Беверли.

Она уронила руки и тонко, пронзительно вскрикнула:

— Моя мать не шлюха! Она… она подавальщица!

Ее слова встретили гробовое молчание. Бен уставился на девочку с отвисшей челюстью. Эдди оторвал взгляд от рассыпанных по мостовой денег. После паузы все трое расхохотались.

— Подавальщица! — задыхался Эдди. Он слабо понимал значение слова «шлюха», но сопоставление двух понятий его изрядно развеселило. — Так вот кто она такая!

— Да! Да! — выкрикивала Беверли, одновременно плача и смеясь.

Бен хохотал до упаду, тяжело опустившись на мусорный бак. Крышка бака слетела, он перевернулся и чуть не накрыл мальчика. Эдди задыхался от смеха, указывая на него пальцем. Беверли помогла Бену подняться на ноги.

Над ними распахнулось окно; раздался женский крик:

— Эй, дети, идите отсюда! Люди отдыхают после ночной смены, понимать надо! Уходите немедленно!

Мальчики, не сговариваясь, взяли Беверли за руки и побежали к Сентер-стрит. Веселье не прекращалось…

6

Пересчитав деньги, компания решила, что сорок центов вполне хватает на два мороженых. Чтобы не раздражать мистера Кина (он был крайне недоволен, когда дети ели мороженое прямо в магазине), они направились в Басси-парк. Когда сели на траву, у Бена оказалось кофейное, у Эдди — земляничное. Беверли собирала нектар с обоих цветков. Наконец-то она обрела спокойствие с момента, когда раковина изрыгнула струю крови в ванной. Время и новые впечатления отодвинули событие на второй план.

— Понять не могу, какая муха укусила Брэдли, — делился своим недоумением Эдди. — Он никогда себе такого не позволял.

— Ты заступился за меня, — заметила Бев, целуя Бена в щеку. — Спасибо.

Бен покрылся румянцем.

— Ты же не жульничала, — пробормотал он себе под нос, бессознательно проглотив сразу половину мороженого. Всасывающий звук походил на хлопок.

— Вкусно, папочка? — глумливо поинтересовался Эдди. Беверли корчилась от смеха.

— Хватит, — жалобно произнесла она. — У меня уже живот свело. Прекратите ради Бога!

Бен улыбался. О, этот ее поцелуй надолго выведет его из равновесия; он, определенно, обещает бессонную ночь.

— У тебя все нормально? — спросил он.

Бев кивнула.

— Не в нем дело. И даже не в том, как он обозвал мать. У меня просто была ужасная ночь. — Она замялась, попеременно поглядывая на мальчиков. — Я… Мне надо с кем-нибудь поделиться. Или показать кому-нибудь. Кое-что. А может, у меня просто глюки от расстройства.

— Что там насчет глюков? — спросил новый голос.

Он принадлежал Стэнли Урису — худому, стройному и — противоестественно для одиннадцатилетнего — опрятному мальчику. Его белая рубашка была аккуратно заправлена в новые джинсы, волосы гладко причесаны, кеды девственно чисты и вообще — просто маленькая копия взрослого. Но вот он улыбнулся, и впечатление взрослости исчезло.

«Она не скажет что хотела, — подумал Эдди, — потому что его здесь не было, когда Брэдли обозвал ее мать».

Однако после некоторых колебаний Беверли рассказала. Потому что Стэнли — не Брэдли, от него не могло быть секретов.

«Стэнли — один из нас, — решила девочка. — Почему бы мне не рассказать? Только вряд ли это доставит удовольствие. Что им, что мне».

Мысли запоздали: Беверли уже рассказывала. Стэн опустился рядом — спокойный и серьезный. Эдди предложил ему остатки мороженого, но мальчик помотал головой, не отрываясь от лица Беверли.

Она рассказала о голосах. О том, что узнала голос Ронни Гроган. Она помнила, что девочки нет в живых, но голос — точная копия. Она рассказала про кровь и про то, как отец ночью, а мать — с утра не почувствовали и не увидели ее.

Когда она закончила и вгляделась в лица мальчиков, боясь прочесть в них недоверие, его не было. Был ужас, недоверия не было ни на гран.

Бен разорвал гнетущее молчание:

— Пойдем проверим.

7

Они вошли через черный ход: ключ Бев подходил. (Девушка предупредила: миссис Болтон может увидеть ее в обществе троих мальчиков и обязательно расскажет отцу, а тот побьет).

— А за что? — спросил Эдди.

— Неужели не ясно, чучело? — оборвал его Стэн. — Тише.

Эдди хотел огрызнуться, но глянув на заострившееся лицо Стэна, счел за благо заткнуться.

Дверь вела в по-летнему тихую и залитую послеполуденным солнцем кухню. Блестела на сушилке посуда. Ребята сгрудились у стола и, когда дверь захлопнулась, тихонько захлопали в ладоши и нервно захихикали.

— Где это? — шепотом спросил Бен. В висках Беверли назойливо стучали молоточки, когда она вела ребят — коридором мимо комнаты родителей к закрытой двери ванной. Толкнув дверь, девочка быстро заткнула раковину. Потом отступила назад, встав между Беном и Эдди. Кровавые ручейки засохли на зеркале, ванне и обоях. Беверли сверлила кровавые пятна глазами: это оказалось неожиданно легче, чем отвернуться к приятелям.

Чужим срывающимся голосом Беверли спросила в пространство:

— Видели? Все видели? Она там?

Бен шагнул вперед, вновь поразив Беверли кошачьей грацией, неожиданной при его комплекции, и дотронулся до засохшей крови — в одном, в другом месте, коснулся зеркала.

— Здесь. Здесь. И здесь, — ровным тоном произнес он.

— Елки зеленые, будто поросенка резали, — охнул Стэн.

— И это все из раковины? — поинтересовался Эдди. При виде крови у него закружилась голова и участилось дыхание. Мальчик потянулся за аспиратором.

Беверли отчаянно боролась со слезами. Ей вовсе не хотелось разрыдаться; она боялась, что мальчики отвернутся от нее как от любой другой девчонки. Волна облегчения захлестнула ее, и девочка вцепилась в ручку двери, чтоб не упасть. Теперь-то уж она точно знает, что не страдает лунатизмом и не сходит с ума.

— А твои родители, значит, так ничего и не заметили, — протянул Бен. Он еще раз дотронулся до сгустка крови и, отдернув руку, вытер ее о край рубахи. — Ну и дела…

— Не знаю, как я теперь зайду сюда, — жаловалась девочка. — Ни тебе помыться, ни зубы почистить, ни… ну в общем понятно.

— А почему нельзя здесь вымыть? — спросил Стэн.

Беверли озадаченно посмотрела не него.

— Здесь?

— Ну да. Вряд ли удастся отмыть обои; скорее протрем их до дыр. Но все остальное… Тряпки есть?

— Под раковиной на кухне, — повеселела Бев. — Но мама удивится, если они исчезнут.

— У меня пятьдесят центов, — возразил Стэн, не отрывавший глаз от зрелища крови, разбрызганной по всей ванной. — Наведем здесь порядок, потом отнесем грязные тряпки в прачечную. Вымоем, высушим, и они займут свое место под раковиной до прихода твоих родителей.

— Мать утверждает, что кровь с одежды не сходит, — заметил Эдди. — Она въедается.

Бен хрюкнул.

— Неважно, сойдет она с тряпок или нет: они все равно не заметят.

Никто не спросил, что мальчик подразумевает под «они».

— Ну ладно, начнем, благословясь, — резюмировала Беверли.

8

Следующие полчаса они вкалывали как бобики, пока не уничтожили следы крови на стене, зеркале и в самом бассейне ванны. Беверли чувствовала облегчение. Бен и Эдди оттирали раковину и зеркало, пока девочка драила пол. Стэн с необычайной тщательностью принялся за обои; его тряпка была почти сухой… И ребятам почти удалось задуманное. Тарой для использованных тряпок послужила коробка Эльфриды Марш из-под ежегодного пособия малоимущим: у нее был мощный запас подобных.

Ведро для мытья полов не знало покоя: ребята тотчас меняли горячую воду, стоило ей слегка порозоветь.

Наконец Стэнли, бросив критический взгляд на плоды их трудов, заявил:

— Это лучшее, что мы могли сделать.

На обоях слева от раковины и чуть сверху еще можно было различить слабые следы крови, но Стэн боялся за бумагу: она слишком истончилась. По сравнению с тем, что было, это казалось несущественным.

— Спасибо, — разогнулась Беверли. Она была чрезвычайно признательна ребятам. — Огромное спасибо. Вы даже не знаете, как помогли мне.

— Нормально, — пробормотал Бен, краснея.

— Порядок, — согласился Эдди.

— Теперь разберемся с тряпками, — предложил Стэн с решительным видом. Позднее Беверли пришло в голову, что он единственный в полной мере осознал, что компания перешла к очередной стадии противоборства с призраком…

9

Отмерив на глаз нужное количество стирального порошка, ребята насыпали его в пустую банку из-под майонеза. Для тряпок Бев нашла хозяйственную сумку. С ней компания и направилась в прачечную на углу Мейн- и Кони-стрит. В двух кварталах блестела на солнце ярко-голубая вода канала.

Прачечная оказалась почти пустой; лишь одна женщина в белом халате ждала у сушилки, бросив на ребят подозрительный взгляд.

— Холодная вода, — негромко произнес Бен. — Мама говорила, что кровь лучше смывается холодной.

Пока Стэн менял деньги, остальные загружали машину. Вернувшись, он подождал, пока Бев насыпет порошок и закроет дверцу, после чего бросил в автомат мелочь и нажал кнопку.

Хотя Беверли истратила большую часть выигрыша в расшибалочку на мороженое, в левом кармане ей посчастливилось нащупать завалявшиеся четыре цента. Она протянула их Стэну, который, казалось, огорчился.

— Бог мой, Беверли, неужели тебя так это беспокоит? Оставь их себе.

Беверли усмехнулась.

— Ты думаешь?

— Уверен. Все равно четыре монетки не сделают погоды.

Автомат принялся отрабатывать деньги, а четверка уселась на стульях напротив. Появилась красноватая пена. Беверли болезненно кольнуло, но отворачиваться девочка не стала. Женщина в белом халате все чаще посматривала на ребят, отрываясь от книжки: сперва она полагала, что компания окажется чересчур шумной и уже готовилась осадить их; теперь же ее смущала их необычная молчаливость. Открыв сушилку, женщина вытащила свое белье и бросила напоследок еще один недоверчивый взгляд. Дверь за ней тихо закрылась.

Как только это произошло, Бев услышала отрывистый голос Бена:

— Ты не одинока в этом.

Девочка удивленно повернулась к нему.

— Я хочу сказать, это не у тебя одной, — повторил Бен. — Видишь ли… Он замолк, вопросительно посмотрел на Эдди. Тот кивнул. Бен перевел глаза на Стэна, дождавшись такого же утвердительного кивка.

— Ты хочешь сказать, что такое уже бывало? — настойчиво дергая Бена за руку, спрашивала Беверли. Ей под завязку хватало того, что произошло накануне. — Говори, что ты знаешь об этом.

— Может быть, ты? — Бен повернулся к Эдди.

Тот потряс головой, вынул спасительный аспиратор и сделал мощный вдох, подтверждая явное нежелание.

Тогда Бен с расстановкой, тщательно выбирая выражения, рассказал Беверли, как встретил в Барренс в начале школьных каникул Билла и Эдди. Ему самому с трудом верилось, что это произошло всего лишь неделю назад. Рассказал, как они на следующий день строили запруду. Пересказал со слов Билла случай с фото из альбома его погибшего брата, когда глаза на фотографии подмигнули. Затем дошел черед до его собственного случая с мумией, разгуливавшей по замерзшему каналу, и с шариками, плывшими против ветра. Беверли слушала, затаив дыхание и боясь пропустить хоть слово. Она чувствовала, как руки и ноги сковывает холод.

Бен закончил и взглянул на Эдди. Тот еще раз обратился к аспиратору и — в противовес Бену — с лихорадочной быстротой отбарабанил свое столкновение с сифилитиком, будто тот преследовал Эдди до сих пор.

— А ты? — Бев перевела взгляд на Стэна.

— Я…

В воздухе повисло странное напряжение.

— По-моему, тряпки готовы, — перевел стрелку внимания Стэн, поднявшись — худенький, изящный — и открыв окошко автомата. Оценивающе оглядел качество мойки.

— Если что-то и осталось, то это сущая чепуха.

Ребята разглядывали тряпки будто важную документацию и серьезно кивали, соглашаясь со Стэном. Беверли ощутила умиротворенность, подобную той, что возникла после уничтожения следов ночного кошмара в ванной. Они сделали большое дело. Может быть, не до конца, но Бев пришло в голову, что она показала себя достойной Эла Марша.

Стэн запихнул тряпки в сушилку и опустил монету. Шкаф заработал, и мальчик занял свое место между Эдди и Беном.

Некоторое время ребята молча наблюдали за работой центрифуги. Мимо прачечной прошла женщина с сеткой, бросив на ребят растерянный взгляд.

— Я видел кое-что, — нарушил молчание Стэн, — но мне не хотелось бы зря отвлекать ваше внимание: я не уверен, что это мне не привиделось. Может, был припадок, как у Ставье. Знаете его?

Бен и Бев не знали. Эдди уточнил:

— У него эпилепсия?

— Да, правильно. У меня было нечто похожее… так мне показалось.

— И как это выглядело? — спросила Бев, вовсе не уверенная, что хочет услышать. Это совсем не походило на байки у костра, рассказываемые от нечего делать на сытый желудок. И в окружении работавших в реальном времени сушильных и моечных автоматов рассказы Бена и Эдди казались такими же реальными. Это ужасало Беверли. Но она верила, что это не выдумки. Как не могла быть выдумкой история с братом Билла.

И поскольку Стэн никак не мог решиться, девочка поторопила его:

— Что это было?

— Я проходил через небольшой парк, знаете, где водонапорная башня… — начал Стэн, отчетливо выговаривая слова.

— Ох как мне не нравится это место, — вставил Эдди. — Если в Дерри и водятся призраки, так они наверняка там.

— Что-о? — вырвалось у Стэна. — Что ты сказал?

— Разве ты не в курсе? Мама запрещала мне ходить туда еще до того, как там стали обнаруживать убитых детей. Она… она очень боялась за меня. — Эдди невесело усмехнулся, крепче сжав в руке аспиратор. — Там утонули трое или четверо. Они… э… Стэн? Что с тобой?

Лицо Стэнли Уриса стало серым. Рот беззвучно хлопал как у рыбы. Глаза закатывались. Мальчик слабо взмахнул рукой и стал заваливаться набок.

Эдди сделал первое, что пришло в голову: сунул в раскрытый рот аспиратор и нажал на триггер.

Стэн закашлялся. Он попытался сесть ровнее, глаза обрели осмысленное выражение. Новый приступ кашля вынудил его закрыть лицо ладонями. Наконец он отдышался.

— Что это за дрянь?

— Средство от одышки, — авторитетно заявил Эдди.

— Черт, оно на вкус как дохлая собака.

Ребята рассмеялись — немножко нервно. Они с беспокойством поглядывали на Стэна, лицо которого уже приобретало нормальный цвет.

— Гадость, конечно, изрядная, — согласился Эдди.

— Да уж не деликатес, — откликнулся Стэн; ребята опять рассмеялись, хотя не все поняли значение слова.

Стэнли оборвал смех и внимательно поглядел на Эдди.

— Расскажи, что ты слышал об этом месте.

Эдди начал, поддержанный Беном и Беверли. Водонапорная башня расположилась на Канзас-стрит, в полутора милях от центра, у южной границы Барренс. Когда-то в конце прошлого века она единственная снабжала город водой; так было до 30-х годов. В ясные субботние и воскресные дни жители города часто приходили в парк на пикник, не минуя при этом 160 ступенек башни. Ступеньки между внешней выбеленной частью и внутренней — цилиндром из нержавейки — поднимались узкой спиралью к вершине на 106 футов.

Прямо под галереей была толстая деревянная дверь; она вела к платформе над водой; круглое озеро освещалось лампочками без плафонов. Максимальная глубина его была сто футов.

— А откуда поступает вода? — спросил Бен.

Ребята переглянулись: никто этого не знал.

— Ну ладно, так что насчет утонувших детей?

Об этом знали немногим больше. Говорили, что раньше («в давние дни», как с серьезной миной сказал Бен, начинавший рассказ) дверь на надводную платформу оставалась незапертой. И как-то вечером группа детей (то ли один… то ли все-таки несколько), обнаружив это, рискнули зайти внутрь. Скорее всего, они ошиблись дверью, выбираясь на улицу. И упали в кромешной темноте в воду.

— Я слышала, как об этом рассказывал Вик Крумли со слов своего отца, — вставила Бев, — так что это может быть и верно. Его отец утверждал, что упасть с платформы все одно что умереть, потому что из воды до нее уже не достанешь. Он говорил, что, наверно, они кричали и звали на помощь, сколько могли. Только никто их не слышал…

Она представила с ужасом на их месте себя, кричащую от испуга и барахтающуюся из последних сил. Вот она уходит под воду, вновь выныривает. Беспомощное бултыханье, паника, отбирающая остатки сил. Пальцы скользят по гладкой стали, срываются, вода захлестывает обессилевшее тело… Она будто наяву слышала захлебывающиеся крики ребят. Сколько длилась агония? Пятнадцать минут? Полчаса?.. Но вот крики стихают, слышится слабое бульканье и… наутро смотритель обнаруживает утопленников.

— Господи… — обронил Стэн.

— Я тоже слышал о женщине, у которой там утонул ребенок, — вдруг сказал Эдди. — Это случилось, когда дверь уже запирали от греха. По крайней мере, я так понял. Но это на ночь. А днем забираться наверх не запрещалось. И вот однажды туда пришла женщина с ребенком, я не знаю какого возраста. А эта платформа — она же прямо над водой. И женщина то ли поскользнулась, то ли ребенок дернулся, только она его выронила. А смотритель попытался спасти малыша, нырял и вообще прикладывал героические усилия, но только ему не удалось. Наверно, на ребенке была теплая одежда. А когда она намокнет — тянет вниз.

Эдди полез в карман, достал пузырек и, вынув оттуда пару таблеток, проглотил.

— А это что у тебя? — поинтересовалась Беверли.

— Аспирин. Голова разболелась, — оправдывался мальчик, хотя Беверли и не настаивала на ответе.

Бен заканчивал. После инцидента с ребенком (это, как он слышал, была трехлетняя девочка) городские власти решили запереть башню, чтобы прекратились даже дневные прогулки и пикники. Она и теперь закрыта. Ну, конечно, остается смотритель, приходят эксплуатационщики и раз в год бывают экскурсии. Все желающие могут осмотреть башню с гидом из местного краеведческого общества; туристы, ахи и охи, вспышки «кодаков»… А дверь внутрь всегда заперта.

— Вода и теперь там? — спросил Стэн.

— Я думаю. Я видел, как-то во время лесного пожара там наполняли водовозки, — кивнул Бен.

Стэн вновь бросил взгляд на сушилку, где крутились их тряпки.

— А ты что там видел? — осторожно поинтересовалась Бев.

Вид Стэна показывал, что мальчику рассказ не доставит удовольствия. Но он глубоко вздохнул и решился. Начало рассказа, на первый взгляд, было очень далеким от их предмета…

— Парк Памяти был назван так в честь гражданской войны. Там стояла статуя, но ее снесло ураганом в 40-х годах. У мэрии тогда не хватало средств на ее восстановление, и решили оставить здесь купальню для птиц. Большую каменную купальню…

Ребята слушали, не перебивая. Стэн с видимым усилием сглотнул.

— Я изучаю птиц — вы ведь знаете. У меня есть альбом-определитель, цейсовский бинокль… — он взглянул на Эдди. — Дай, пожалуйста, аспирин.

Эдди протянул ему пузырек. Стэн извлек пару таблеток, подумал и взял еще одну. Вернув пузырек, он проглотил таблетки, поморщился и начал рассказ…

10

Это случилось в дождливый апрельский вечер пару месяцев назад. Облачившись в дождевик и упаковав бинокль и определитель в непромокаемую сумку-мешок на резинке, Стэн отправился в парк Памяти. Обычно они выходили вместе с отцом, но на этот раз отец «зашивался» с работой и предупредил об этом Стэнли по телефону.

Один из клиентов отца — тоже любитель-орнитолог — заикнулся как-то, что видел у купальни парка самца кардинала — Fringillidae Richmondena. У этих птиц привычка питаться, пить и купаться в сумерки. Обнаружить подобный экземпляр так далеко на севере от Массачусетса — большая редкость. Отец спрашивал, не хочет ли Стэн понаблюдать его один — проверить, так ли это. Правда, погода не блеск, но что делать…

Стэн согласился. Мать наказала ему не выходить на улицу без плаща, но мальчик надел бы его так или иначе. Он, как правило, одевался по погоде — будь это весна, осень или зима.

Полтора километра к парку его сопровождал мелкий дождик — даже не изморось, нет — скорее это было похоже на дымку, сочившуюся влагой. Как ни странно, Стэну это не действовало на нервы. Наоборот, в воздухе была какая-то волнующая свежесть, и это — несмотря на остатки снега, рыхлого, осевшего местами в кустарнике и кронах деревьев как ворох грязных подушек. Ветки ильмов, кленов, дубов на фоне свинцово-серого неба казались Стэну неестественно разбухшими. Через пару недель на них лопнут первые почки и распустится слабая зелень.

«В воздухе пахнет зеленью», — подумал он, улыбнувшись. Шел он быстро, намереваясь обернуться до темноты. В своих орнитологических наблюдениях Стэнли был столь же аккуратен, как в выборе одежды или подготовке школьных заданий, и если бы обнаружил недостаточную освещенность, мог бы не поверить собственным глазам, что видел именно кардинала.

На подходе к парку он для скорости срезал угол. Слева показалась водонапорная башня. Он мельком взглянул в ее сторону: башня не представляла для него интереса.

Прямоугольник парка был разбит на склоне холма. Трава в летнее время тщательно подстригалась, и клумбы содержались в образцовом порядке. Игровых площадок здесь не было — парк не предназначался для детских игр.

В конце парка уклон превращался в крутой обрыв перед Канзас-стрит и Барренс. Купальня располагалась на плоском участке. Ее каменное блюдце, бывшее когда-то постаментом для статуи солдата, как говорил Стэну отец, казалось совершенно необъятным.

— Мне это больше нравится как птичья купальня, папа, — заявил как-то Стэн.

Мистер Урис взъерошил сыну волосы.

— Мне тоже. Уж лучше вода, чем кровь.

На вершине пьедестала было выгравировано изречение. Стэнли мог прочесть его, но не понимал: мальчик знал латынь лишь в пределах своего определителя.

Apparebat eidolon senex.

Плиний

Присев на скамейку, Стэн раскрыл определитель на странице с кардиналом, повторяя про себя его отличительные особенности. Самца вообще-то трудно спутать: не слишком крупный и с огненно-красным оперением. Но у мальчика тщательность вошла в привычку, и потому минуты три он продолжал изучать картинку до тонкостей (страницы успели слегка покоробиться от влаги), пока не решил убрать книжку в мешок. Оттуда он извлек бинокль.

Необходимости в регулировке не было: в прошлый раз он сидел на той же самой скамейке. Дотошный, въедливый, он мог не менять позицию сколь угодно долго. Была цель, и все остальное, может быть, и не менее интересное, отходило на второй план. Стэн занял позицию, и изморось на его дождевике группировалась в массивные капли.

Скучно ему не было, а уж терпением он запасся впрок. В купальне возились четыре воробья — пили и чистили перышки. Прилетела зорянка — подобно копу, следящему за порядком. Для столь крупной птицы (какой она казалась Стэну через бинокль) у нее оказался неподходяще писклявый голос. Воробьи разлетелись. Зорянка, выкупавшись и напившись, огляделась, поскучнела и тоже поднялась в воздух. Вернулись воробьи, зачирикали, перебивая друг друга, видимо обсуждали происшедшее. Отец смеялся над предположением Стэна, что птицы беседуют. Да Стэн и сам знал, что это невозможно, но черт возьми, их щебет был так похож на обмен впечатлениями… Вот к воробьям присоединилась новая птичка. Красная. Стэнли повертел фокус. Она? Нет. Красивая, но не кардинал. Это из семейства дятлов — частых гостей купальни. Стэнли узнал птицу по пестрому оперению. Птицы прилетали и улетали. Появился черный скворец, взъерошенный, угловатый и неизящный как летающая коробка. Наконец терпение Стэна было вознаграждено: появился козодой — редкий гость в купальне; он тупо смотрел прямо в окуляры. Стэн оторвался от бинокля и полез за определителем в надежде, что птица за это время не улетит. Надо же хоть о чем-то рассказать отцу. Время поджимало; спускались сумерки. Стэн продрог. Отложив книгу, он опять посмотрел в бинокль. Птица все еще была в купальне, Стэн был уверен в своей догадке почти на сто процентов, хотя в сумерках отличительные черты размывались, но может быть, ему еще посчастливится ее встретить позднее… Пока он сосредоточенно сравнивал птицу с фото в определителе, раздалось громкое «бумм!» и сразу за ним — хлопанье крыльев: птица с шумом взлетела с края купальни. Стэн проводил ее взглядом через бинокль, пока птица не скрылась из видимости, и огорченно поцокал языком. Ладно, прилетит еще — в конце концов это не золотистый орел и не большая гагара (а всего лишь козодой, если он прав).

Положив в мешок бинокль с книжкой, Стэн привстал, осматриваясь и ища глазами источник шума, вспугнувший птицу. Это был не выстрел и не автомобильный выхлоп. Скорее, будто захлопнулась тяжелая дверь.

Мальчик ничего не заметил. Сумерки спускались, и он побрел к спуску на Канзас-стрит. Справа призрачно белела башня. Сквозь изморось казалось, что она… плывет. Это была столь нелепая мысль, что Стэнли показалось, будто она вложена кем-то в его сознание (а откуда ей еще появиться?). Всматриваясь в силуэт башни, он вдруг безотчетно повернулся к ней.

Башня изобиловала окошками; их сеть закручивалась спиралью как вывеска в парикмахерской мистера Орлетта, куда обычно ходили Урисы. Над каждым окошком белели выступы. «Интересно, как это делается», — подумал Стэн — не с профессиональным, как это мог рассматривать Бен, а с чисто спортивным интересом. Взгляд мальчика упал на темное пространство в футе от поверхности — темнота в этом месте сгущалась. До Стэнли дошло: это дверь. Открытая.

«Вот откуда звук, — подумал он. — Хлопнула дверь».

Он посмотрел вокруг. Сумерки сгустились. Небо слегка окрасилось на горизонте багрянцем, а дождик ближе к вечеру припустил сильнее. Но ветра не было. А… если это не ветер, то кто же распахнул дверь? И зачем?.. Однако дверь казалась массивной и способной произвести подобный шум. Если кто-то очень сильный толкнет ее…

Любопытство подталкивало Стэна поближе.

Вблизи дверь оказалась еще массивней, чем он предполагал — в шесть футов высотой и в два — толщиной; к тому же обита железом. Стэнли попробовал прикрыть ее; это оказалось на удивление легко: дверь поддалась без скрипа. Стэн опять распахнул ее настежь, проверяя. Нет, это не дверь. «Бредятина», как сказал бы Ричи.

«Нет так нет, — решил мальчик. — Может реактивный самолет или что еще. А дверь, наверно…»

Нога Стэнли на что-то натолкнулась. Он посмотрел вниз: дверной запор, точнее, то, что осталось от него. Его разнесло, будто кто-то насыпал пороху и поднес спичку. Металлическая стружка торчала наружу, скоба висела на одном болте, три остальных валялись в мокрой траве, выгнутые чьей-то нечеловечески сильной рукой.

Озадаченный Стэн заглянул внутрь. Узкая лестница спиралью тянулась вверх, подпираемая балками крест-накрест. На стене цилиндра виднелись гигантские заклепки.

— Есть ли тут кто-нибудь? — спросил Стэн. Никто не ответил. Помедлив, мальчик зашел внутрь; отсюда лестница видна лучше.

Ничего. «Город мертвецов», как опять же сказал бы Ричи. Стэн повернулся к выходу и… услышал музыку.

Слабую, но узнаваемую. Сказочную. Он дернул головой, вслушиваясь, и задумчивое выражение лица сменилось сосредоточенно-вспоминающим. Да, это музыка сказок, праздников, карнавалов. Сознание пронизали ассоциации: жареная кукуруза, конфеты, хлопья, тесто для пирожков, жаровня…

Он недоверчиво усмехнулся и преодолел одну за одной две ступени. Помедлил, прислушиваясь. А воображение уже было захвачено символикой карнавала, более того, Стэн различал запахи — кукурузы, хлопьев, пирожков… перца, сосисок, дыма от сигарет и опилок. Острый аромат уксуса и приправы к горячим сосискам.

Удивительно, невероятно и… неотразимо. Ступив на следующую ступеньку, Стэн услышал крадущуюся поступь сверху — навстречу. Он поднял голову. Музыка стала громче, будто маскируя шаги спускавшегося. Стэн признал мелодию: «Гонки в Кемптауне».

Да-да, шаги, но не крадучись, а… хлюпая? Точно, будто в галошах, набравших воды.

Прямо над Стэном на стене появились тени.

Ужас комком застрял в горле мальчика — как противное на вкус лекарство, обжигающее гортань.

Он видел тени всего миг — и они исчезли. Стэнли успел заметить, что их было две, приземистых и неестественных. Затем свет стал слабеть, и когда Стэн обернулся, тяжелая дверь башни с грохотом захлопнулась.

Стэнли побежал вниз, перепугавшись от того, что ступенек оказалось не меньше дюжины (он ясно помнил, что преодолел две-три, не больше). Было слишком темно, чтобы рассмотреть что-то. Он мог лишь слышать: собственное дыхание, мелодию, доносившуюся сверху…

(откуда она доносится? Кто играет?)

…и хлюпавшие шаги. Приближавшиеся к мальчику. И становившиеся слышней. Он толкнул дверь кулаками — достаточно сильно, чтобы почувствовать, как боль пронзила костяшки пальцев. Как легко ходила дверь раньше, когда он проверял, а теперь… она вовсе не открывалась.

Да нет… не может быть. Все же она слегка приоткрылась — ровно настолько, чтобы Стэн увидел узкую полосу серого сумрака снаружи. И снова закрылась. Будто снаружи кто-то подпирал ее, мешая мальчику выйти.

Задыхаясь от ужаса, он толкнулся в дверь всем своим весом и отскочил от металлической обшивки. Дверь не подалась ни на дюйм.

Он развернулся, толкая дверь спиной. Никакого эффекта. По лицу побежали струйки пота. Музыка стала еще громче, вибрируя и отражаясь от внешних стен и от стального цилиндра. Мелодия изменилась: теперь в ней не было ничего праздничного. Она превратилась в похоронную. У Стэна возник образ осеннего ветреного и дождливого полудня; ветер гонит листья по дороге, играя тентами киосков и флажками, срывая их, кружа и унося с собой. Пустые аллеи парка; ветер безжалостно срывает последние покровы с деревьев, ломая ветки… Внезапно мальчику пришло в голову, что рядом с ним — смерть, и она не даст ему сбежать.

Послышался шум воды, сбегавшей по лестнице. Запахи жареной кукурузы и пирожков исчезли, им на смену пришел смрад разлагавшихся трупов…

— Кто здесь? — вскрикнул он высоким дрогнувшим голосом.

Ответом ему был глухой чмокающий голос — будто через толщу грязи или воды.

— Мертвецы, Стэнли. Трупы. Мы утонули. Теперь мы плаваем здесь… и ты тоже поплывешь, Стэн…

Вода подступала к ногам. Он в страхе прижался к двери. Призраки приблизились: на Стэна дохнуло вонью разложения. Что-то ударило его по ноге; мальчик безотчетно толкнулся в дверь дважды в бесплодных попытках выбраться наружу.

— Мы мертвые, но иногда играем здесь, Стэнли. Иногда…

Он обнаружил, что упал определитель, и механически нагнулся подобрать книжку. Она выскользнула из кармана плаща… Один из тех был рядом. Стэн слышал его шарканье по каменному полу к двери. Сделай призрак еще шаг, и его холодная кожа коснется Стэна.

Стэн рванулся еще раз изо всех сил, бессознательно отгораживаясь книжкой от трупа. Его осенило, что так надо.

— Малиновки! — выкрикнул мальчик в темноту, и призрак вдруг остановился в трех-пяти шагах. Стэн почему-то был убежден, что это озадачило мертвеца; а для скорчившегося у двери и насмерть перепуганного мальчика это оказалось неожиданным подарком.

Теперь он разогнулся и встал прямо, держа перед собой книжку. Когда это произошло, он не успел сообразить. Облизнув губы, Стэн принялся безостановочно выкрикивать в темноту:

— Малиновки! Серые цапли! Дятлы! Клесты! Гаички! Крапивники! Пели…

Дверь со скрипом открылась, и мальчик сделал гигантский прыжок — назад, в дождливый вечер. От неожиданности он упал в траву, по-прежнему сжимая в руке определитель. Позже — ночью — его не покидало ощущение, что пальцы проникают внутрь книги сквозь обложку, будто это не картон, а что-то мягкое и податливое.

Стэн, не пытаясь встать, отодвигался на корточках по мокрой траве от этого кошмара за дверью, которую продолжал держать в поле зрения. И сквозь дымку из полуоткрытой двери выскользнули две тени, две пары ног в темных полуразложившихся джинсах. Вода стекала по обшлагам на развалившиеся ботинки без подошв.

Вдоль туловища мертвецов безжизненно висели неестественно длинные, восково-белые руки.

С мокрым от смеси дождя, пота и слез лицом Стэн, подняв перед собой определитель как молитвенник, продолжал монотонно шептать севшим голосом:

— Ястребы… длинноклювые… колибри… альбатросы… киви…

Одна из кистей утопленника повернулась, обнаружив изъеденную водной эрозией ладонь, начисто лишенную линий.

Палец вывернулся и… встал на место. Фигура звала Стэна. Стэн Урис, который через двадцать семь лет покончит счеты с жизнью в ванной собственного дома, вскрыв себе вены, в тот момент приподнялся и со всех ног бросился не разбирая дороги в сторону Канзас-стрит. Лишь добравшись до улицы, он отважился обернуться.

С улицы виднелась лишь сама башня; двери не было видно.

— Это мертвецы, — прошептал смертельно испуганный Стэн и, повернувшись, потрусил к дому…

11

Центрифуга остановилась. Закончил рассказ и Стэн. Трое ребят молча глядели на приятеля, посеревшего как апрельский вечер, о котором он рассказывал.

— Ох, — только и смогла выдохнуть Бев.

— Это правда, — хрипло выговорил Стэн. — Могу поклясться.

— Я верю, — заявила Беверли. — После того, что случилось в доме, я поверю во что угодно.

Она вскочила, чуть не перевернув кресло, подошла к сушилке и вытащила тряпки одну за другой, встряхивая каждую. Хотя лица не было видно, Бен чувствовал, что она плачет. Его так и подмывало подойти и утешить девочку.

— Надо сказать Биллу, — ввернул Эдди. — Он знает что делать.

— Делать? — переспросил, оборачиваясь, Стэн. — Что значит «делать»?

Эдди недовольно посмотрел на него.

— Ну-у…

— Я ничего не собираюсь делать, — отчеканил Стэн, впившись в Эдди пристальным взглядом; тот поежился. — Я хочу забыть об этом. Это единственное, что мне хочется сделать.

— Не так-то просто, — тихо промолвила подошедшая Беверли. Бен угадал: солнце осветило две дорожки, оставленных на щеках слезами. — Дело не только в нас… Я слышала Ронни Гроган. И малыша… кажется, его звали Клеменс. Он пропал одним из первых.

— Ну и что? — упрямо гнул свое Стэн.

— А если ОНО не прекратит? Если ОНО продолжит убивать детей?

Его карие глаза встретились с ее голубыми; но вопрос, плескавшийся в каждой паре глаз, был одинаковым: «Что ОНО намерено делать?»

Стэн отвернулся первым: то ли от заплаканных глаз, то ли от большей убежденности Беверли.

— Эдди прав, — продолжала девочка. — Надо рассказать Биллу. А потом пойти к начальнику полиции…

— Ну конечно, — прервал ее Стэн, безуспешно пытаясь придать голосу пренебрежительную тональность; не выходило: в нем звучала лишь безмерная усталость. — Мертвецы в башне. Кровь, которую видят дети и не замечают родители. Клоуны, гуляющие по каналу. Шарики, плывущие против ветра. Мумии. Сифилитики в подвале… Бортон посмеется, а нам одна дорога — в сумасшедший дом.

— Если мы все пойдем к нему, — уверенно начал Бен. — Если мы все вместе…

— Здорово! Чудесно! Молоток, Копна! Иди рассказывай! Или, может, еще и напишешь? — Стэн поднялся и подошел к окну, засунув руки в карманы и покачиваясь на носках. У него был угрюмый и расстроенный вид. Воротник наглаженной рубашки топорщился между подчеркнуто прямыми плечами. — А то действительно — напиши что-нибудь завораживающее, — повторил он не оборачиваясь.

— Не стоит, — мягко возразил Бен. — Это ведь Билл собирается стать писателем.

Стэн развернулся на носках. Все остальные тоже повернулись к Бену, будто он хлопнул в ладоши, привлекая внимание.

Бев встряхнула последнюю тряпку.

— Птицы, — подал голос Эдди.

— Что? — в один голос спросили Бев и Бен.

А Эдди искал глазами Стэна.

— Ты выскочил, выкрикивая названия птиц?

— Может быть, — бесстрастно произнес Стэн, — а может быть просто дверь заело, и она сама открылась.

— И ты не наваливался на нее? — уточнила Бев.

Стэн пожал плечами: он не помнил.

— Я думаю, все дело в справочнике, — продолжал свою линию Эдди. — Но почему? В фильмах это бывают распятия…

— …или молитва, — добавил Бен.

— …или 23-й псалом, — вставила Бев.

— Я знаю 23-й псалом, — сердито оборвал Стэн, — но вряд ли от этого была бы польза. Или вы забыли, что я еврей?

Ребята смущенно отвернулись, потому что действительно не подумали об этом.

— Птицы, — вновь повторил Эдди. — Ну это ж надо! — он искоса посматривал на Стэна, но тот угрюмо обозревал контору Бангорской электростанции через дорогу.

— Билл знает, что делать, — заключил Бен, как бы призывая в союзники Эдди и Беверли. — Могу спорить на любую сумму.

— Ладно, — произнес Стэн, поочередно оглядев ребят. — Ладно. Давайте скажем Биллу, если вам хочется. Но на этом все закончится — во всяком случае для меня. Пусть я буду в ваших глазах трусом, желторотиком — неважно. Я не думаю, что струсил. Просто то, что произошло…

— Если бы тебя такое не напугало, значит ты просто безумец, Стэн. — прервала его Беверли.

— Нет слов, я был напуган, но не в этом дело, — горячо возразил Стэн. — Я не то хочу сказать. Разве вы не видите…

Ребята выжидательно воззрились на него и, встретив три пары глаз, горящих желанием услышать его объяснение, Стэн понял, что не сможет толково объяснить, что происходит в его душе. Слов не хватало. Внутри спрессовалось что-то неясное, и выразить это было свыше его сил. В конце концов, ему было всего одиннадцать…

А хотелось ему сказать, что есть вещи пострашнее страха. Можно испугаться автомобиля, неосторожно вильнув на велосипеде. Можно бояться полиомиэлита. Можно дрожать от страха, когда читаешь про этого сумасшедшего Хрущева, и испугаться утонуть, когда уходишь в воду с головой. Можно бояться любой из этих вещей, и все это будет объяснимо, понятно.

Но то, что произошло в башне… Ему хотелось объяснить ребятам, что утопленники, спускавшиеся, хлюпая, по ступеням, сделали нечто худшее, нежели просто напугали Стэна: они осквернили его.

Да, осквернили — единственное, что ему приходит в голову. Хотя если он выскажет это вслух, они начнут смеяться. Тем не менее там произошло то, чего не могло быть. Это нарушало принятый порядок вещей, главную идею, что Бог создал землю и заставил ее вращаться вокруг своей оси, создал смену дня и ночи, сутки из двадцати четырех часов, иглу эскимосов и все такое прочее. И Он сказал: «Если ты разгадаешь природу вещей, то ты разгадаешь дьявола в любом обличье. Ты сможешь объяснить и вес света, и допплеровский эффект, и что преодоление самолетом звукового барьера — не хлопок ангелов в ладоши и не пуканье демонов. Я задал тебе нестандартную задачу и теперь сяду, незримый, и буду наблюдать, как ты с ней справляешься. Мне нечего добавить кроме того, что дважды два — четыре, на небе сверкают звезды, и взрослые должны видеть кровь, когда ее замечают дети, а покойники обязаны оставаться покойниками».

«Можно жить в страхе, — думал Стэн, не говоря вслух, — не вечно, но долго. И пусть этот страх нарушает ритм жизни, привычный образ мышления. Но тогда надо признать, что существует и преисподняя. И там живут существа с немигающими желтыми глазами, и из мрака несет смрадом, и там, может быть, целая вселенная с квадратными лунами на небе, со звездами, от смеха которых веет холодом, с четырех- и пятисторонними треугольниками. И там растут поющие розы. И во все можно поверить», — так сказал бы им Стэн, если б мог.

«Идите к священнику и слушайте его рассказы о том, как Иисус ходил по воде. Но когда ЭТО увижу я — я закричу. Потому что для меня это не чудо, это — ОСКОРБЛЕНИЕ».

Этого нельзя было произнести вслух, потому он заключил:

— Не в испуге дело. Просто я хочу чувствовать себя нормальным человеком.

— Но ты, по крайней мере, расскажешь ему? — настаивала Бев. — Выслушаешь его мнение?

— Конечно, — рассмеялся Стэн. — Наверно, надо прихватить с собой определитель.

Наступила разрядка.

12

Беверли рассталась с мальчиками у дверей прачечной и в одиночестве вернулась с тряпками домой. Квартира была пуста. Бев сунула тряпки на место и закрыла шкаф. Вставая, бросила взгляд на ванную.

«Не пойду туда, — подумала она, — лучше посмотрю телевизор».

Включив телевизор в гостиной, она вскоре погасила экран, потому что на нем Дик Кларк показывал, как отмывать сильно замасленную посуду. («Если вы не уверены, что добьетесь этого горячей водой с мылом, — говорил Дик, держа тарелку перед глазком камеры так, чтобы видели все подростки Америки, — то смотрите сюда»).

Реклама нового моющего средства ее лично мало волновала, и Бев прошла на кухню к шкафу, где Эл Марш хранил ящик с инструментами. Выудив из него складную рулетку с желтыми делениями дюймов, Бев решительно направилась в ванную.

Ванная сияла чистотой. С улицы слабо доносились призывы миссис Дойон к Джиму «немедленно уйти с проезжей части».

Бев подошла к раковине и заглянула в черный зрачок. Неподвижная, всматриваясь во мрак, она стояла до тех пор, пока не почувствовала, что ноги в джинсах превратились в холодный мрамор, что соски на груди готовы прорвать ткань блузки, а губы стали совсем сухими. Бев ждала голосов.

Их, однако, не было. Глубоко вздохнув, Бев просунула сталь рулетки в решетку. Со стороны это походило на плавное движение шпагоглотателя, погружавшего шпагу в пищевод на праздничном представлении. Шесть дюймов, восемь, десять… стоп. Бев предположила, что уперлась в колено трубы. Пошуровав рулеткой, она нащупала дырку, и лента пошла свободней. 16 дюймов, 2 фута, 3… Бев следила, как одно за другим соскальзывают в темноту желтые деления. Воображение подсказывало девочке, как на своем пути рулетка цепляется за грязные края, за накипь и ржавчину трубы. Вот уж поистине гнилое место, куда никогда не проникает солнечный свет и где вечная ночь.

Она представила себе, как конец ленты размером не больше ногтя все глубже погружается во мрак и думала, зачем она это делает. Бев прислушивалась к внутреннему голосу… но так и не смогла ответить самой себе на этот безмолвный вопрос.

Вот конец рулетки достиг подвала, дошел до упора в трубе… и Бев ощутила, как лента застопорилась.

Она вновь пошуровала ею, и лента послушно заскользила дальше. Бев даже вообразила себе мелодичный звон, с которым кончик рулетки скользнул в дырку. 6 футов, 7, 9…

И вдруг рулетка стала развертываться самостоятельно, без участия Бев, как если бы ее кто-то схватил на противоположном конце и побежал — как с эстафетной палочкой! Бев беспомощно уставилась на выскальзывающую ленту с округлившимися глазами и раскрытым, как буква «о», ртом. Она ужаснулась, но не удивилась. Кто знает, может она и ожидала чего-либо в этом роде.

Скольжение прекратилось. 18 футов — 6 ярдов. В раковине зачавкало; из темноты донесся шепот:

— Беверли, Беверли… тебе не справиться с нами… и не пытайся, а то умрешь… умрешь… Беверли… верли… ли…

Рулетка внизу издала клацанье и стала быстро свертываться в обратном направлении, только мелькали номера и метки. Перед последними 5-6 футами желтизна сменилась темно-алым, и Бев отбросила ее будто змею. Струя крови хлестнула по блестящему, вычищенному фарфору и скрылась в решетке. Рыдания сотрясали тело девочки; она заставила себя взять рулетку за конец двумя пальцами и отнести в кухню. Кровь капала с металла на чистый пол.

Она поймала себя на том, что мысли ее заняты тем, что скажет — а главное, сделает — Эл Марш, когда увидит кровь на рулетке. Конечно, эту кровь он просто не увидит, но сама мысль привела Бев в ужас.

Девочка взяла одну из чистых тряпок, еще сохранивших тепло сушильного шкафа, и пошла в ванную. Заткнула раковину перед тем как уничтожить кровавые следы. Свежая кровь стиралась легко. Бев вытерла и свои следы на линолеуме, выжала тряпку и отбросила ее.

Следующей девочка протерла рулетку. Кровь на ней была густой. В двух местах на ленте остались комки темных спрессованных отходов.

Хотя кровь появилась лишь на последних 5-6 футах, Беверли вытерла рулетку на всем ее протяжении, полностью уничтожив следы пребывания ленты в водосточной трубе. Сделав это, она отнесла рулетку в ящик с инструментом, а использованные тряпки — к черному ходу. Миссис Дойон вновь окликнула Джима. Голос женщины колокольчиком звенел в сухом и горячем послеполуденном воздухе.

На заднем дворе, грязном и заросшем, среди мусора и лоскутков тряпья, стоял мусоросжигатель. Беверли бросила в него тряпки и присела на лестнице. Слезы подступили внезапно и бурно; девочка не могла, да и не хотела сдерживать их.

Она опустила руки на колени и склонила на них голову, тихо плача под аккомпанемент призывов к сыну не выбегать на дорогу миссис Дойон…

ДЕРРИ: Отступление 2