ПЛОТИНА НА ПУСТЫРЯХ
1
Если смотреть на Бостон со скоростного шоссе без четверти пять утра, он кажется городом мертвых, как будто на него обрушились беды — чума или проклятие Божье.
В воздухе стоит тяжелый запах соли, исходящий от океана. В клубах утреннего тумана укрыто от глаз то, что при ясной погоде могло бы изменить первое столь неблагоприятное впечатление о городе.
Эдди Каспбрак едет в северном направлении по шоссе Сторроу. Он сидит за рулем «кадиллака» выпуска 1984 года и размышляет о том, что можно буквально почувствовать, как стар Бостон. Нигде, пожалуй, в Америке не чувствуешь так время, как в Бостоне. По сравнению с Лондоном Бостон — малыш, по сравнению с Римом — младенец, но, во всяком случае по американским стандартам, Бостон стар, очень стар. Он стоял на этих низких холмах и три века тому назад, когда еще не изобрели налоги на почтовые расходы, а Поля Ревера и Пэтрика Генри еще не было на свете.
Стародавность города, тишина и туманный запах моря — все это сильно тревожит Эдди. А когда Эдди нервничает, рука его тянется к аспиратору. Эдди сует его в рот, нажимает на клапан и пускает в горло живительную струю.
На улицах, по которым он едет, попадаются пешеходы, на тротуарах мелькнули два-три прохожих, и это вроде опровергает первое впечатление, будто он угодил в какой-то фантастический роман Лавкрафта, повествующий о городах, обреченных на погибель, и о чудовищах с совершенно непроизносимыми именами. Здесь, у автобусной остановки, где на табличке написано «Кенмор-сквер. Старый город», стоит кучка людей: официантки, медсестры, клерки с заспанными лицами.
«Все правильно, — думает Эдди, ныряя под мост. — Все правильно, лучше автобусом. К черту метро. Метро — это чья-то дурная идея. На вашем месте я бы ни за что на свете не спустился в метро. Там подземелье, туннели».
Скверная мысль, однако. Если от нее не избавиться, скоро опять понадобится аспиратор. Хорошо, что движение плотное, не зазеваешься. Эдди проезжает мимо мастерской по изготовлению надгробных памятников. На кирпичной стене — довольно тревожное предупреждение: «СБАВЬТЕ СКОРОСТЬ. МЫ МОЖЕМ ПОДОЖДАТЬ».
Вот зеленый указатель с рефлектором. «К ШОССЕ 95, МЕЙН. ВО ВСЕ СЕВЕРНЫЕ ГОРОДА НОВОЙ АНГЛИИ». Эдди смотрит на указатель и чувствует, что тело сводит судорога. Руки моментально впиваются в руль. Хотелось бы верить, что это приступ какой-то болезни, вирусного заболевания, одного из тех, которые матушка называла фантомной (ложной) лихорадкой. Но Эдди знает, что это не так. Ведь по одну сторону прямой, соединяющей день и ночь, остался безмолвный Бостон, а по другую сторону ему, Эдди, уготовано то, что указано на дорожном знаке. Да, конечно, он болен, в этом нет сомнения, но это не вирус и не ложная лихорадка. Его отравило одно воспоминание.
«Я боюсь, — думает Эдди. — Вот где собака зарыта, и так всякий раз. Следствие страха. Так во всем. Но в конечном счете мы как-то выкручивались. Мы даже оборачивали этот страх в свою пользу. Но как?»
Эдди уже не помнит. Интересно, другие ребята тоже забыли? Что делать в таком случае? Хорошо, если они не забыли.
Слева гудя проходил грузовик. Эдди все еще едет с зажженными фарами и сейчас, когда его обгоняет грузовик, он сигналит. Он делает это не задумываясь. Это движение стало уже автоматическим: не хочешь угробиться — води машину осторожно. Невидимый водитель грузовика дважды просигналил мигалками, как бы благодаря Эдди за учтивость. «Эх, если бы все было так просто и ясно», — думает Эдди.
Следуя указателю, он выезжает на шоссе 95. Поток машин, идущих на север, довольно редок, хотя Эдди замечает, что обратный поток, в центр Бостона, нарастает, ряды начинают заполняться, и это в такой ранний час. Эдди плавно ведет «кадиллак», предугадывая дорожные указатели и заранее занимая нужный ряд. Уже много лет чутье не изменяло Эдди, а прежде он всякий раз встревал не туда и в результате не мог выбраться из пробки. Теперь же он выбирает ряд автоматически; так, например, он просигналил водителю. Много лет назад он точно так же автоматически безошибочно находил дорогу среди хитросплетения тропинок на Пустырях. Тот факт, что он никогда еще не выезжал за пределы делового центра Бостона, нисколько его не смущает.
Эдди вдруг вспоминает подробности того лета и слова Билла: «У т-тебя в г-голове, видно, ко-компас, Э-эдди».
Как ему было тогда приятно это услышать! Да и теперь, когда его «кадиллак» выпуска 1984 года выезжает на магистраль, приятно вспомнить. Он снова переходит на скорость тридцать миль в час, гарантирующую безопасность со стороны автоинспекции, и ловит по радио приятную музыку. Кажется, он не задумываясь отдал бы тогда жизнь за Билла. Если бы Билл попросил его это сделать, Эдди, нимало не колеблясь, ответил бы: «Конечно, Билл. А когда? Ты еще не решил?»
Эдди смеется, вернее сказать, фыркает, и от этого звука вдруг начинает хохотать. Последние дни он редко смеялся от души. Он никак не предполагал, что во время этой зловещей поездки ему придется «уматываться», как любил говаривать Ричи. «Ну что сегодня было у тебя прикольного, уматного?» — бывало, спрашивал он. «Но если Бог, — думает Эдди, — так немилосердно проклинает верующих за их страсти, может быть, Он догадался дать им возможность от души посмеяться хотя бы пару раз в жизни».
— Что в последнее время у тебя было уматного, Эдз? — произносит он вслух и снова смеется. Боже, как ненавидел он Ричи, когда тот называл его Эдз. Ненавидел, и в то же время это отчасти ему нравилось, точно так же Бену Хэнскому нравилось, когда Ричи его называл Хейстек, что значит «стог» по-английски. Этакая подпольная кличка. Секретная личность. Чем не возможность утвердить себя, освободиться от страхов, запретов и семейных условностей. Да, Ричи действительно знал, как важно для таких запуганных аутсайдеров, как они, иногда почувствовать себя людьми, забыть, кто они есть на самом деле.
Эдди смотрит на аккуратную стопку монет на щитке «кадиллака». Укладывал монеты он тоже автоматически. Когда подъезжаешь к посту, где взимается дорожная пошлина, не хочется рыться в карманах в поисках серебряных монет, порой даже досадно становится, когда опускаешь в автомат не те монеты.
В стопке три серебряных доллара нового образца. «Эти монеты бывают теперь только у нью-йоркских шоферов и таксистов; точно так же нигде не увидишь столько двухдолларовых банкнот, как в кассе на бегах». Эдди всегда держит монеты наготове: их принимает сборщик пошлины — автомат на мостах Джордж Вашингтон и Триборо.
Снова всплывает воспоминание — на сей раз серебряные доллары. Не эта подделка, «медные сэндвичи», как их называют, а самые что ни на есть настоящие серебряные доллары с изображением статуи Свободы в легком одеянии. Серебряные доллары Бена Хэнскома. Не то Билл, не то Беверли — Эдди уж не помнит, кто именно, — спасли себе жизнь благодаря им, откупились. Эдди уже забыл, да и вообще в чем он теперь может быть уверен? А может, просто не хочется вспоминать.
«Там было темно, — неожиданно ловит себя он на мысли. — Это я помню. Там внутри было темно».
Бостон уже далеко позади, туман понемногу тает. Впереди МЕЙН, НЬЮ-ХЭМПТОН И ВСЕ СЕВЕРНЫЕ ГОРОДА НОВОЙ АНГЛИИ. Впереди Дерри и нечто, что двадцать семь лет было погружено в небытие, а вот поди-ка, ожило, восстало. Нечто многоликое. Но что это на самом деле? Разве под конец они не увидели Его, как Оно есть, когда все маски были сброшены?
Вот ведь и это вспомнил… но этого недостаточно.
Эдди помнит, что очень любил Билла Денбро — прекрасно помнит. Билл никогда не смеялся над тем, что у него астма. Билл никогда не называл его маменькиным сынком, девчонкой, пидаром. Эдди любил Билла, как любил бы старшего брата… или отца. Билл знал, что и как делать. Знал интересные места. Для него как будто не существовало преград. Когда, бывало, бежишь с Биллом, то тебе хорошо, весело, ты смеешься и совсем не задыхаешься, как обычно. А это так здорово — не задыхаться. Когда ты рядом с Биллом, хватит «приколов» на целый день.
«А я тебе говорю, парень, на целый день», — изображает Эдди один из голосов Ричи Тоузнера.
Именно Билл придумал соорудить на Пустырях плотину, из-за нее они и собрались вместе. Бен Хэнском показал им, как надо строить плотину. Она удалась на славу, правда, из-за нее у них были кое-какие неприятности с мистером Неллом, патрульным полицейским. Но сама идея построить плотину принадлежала Биллу. И хотя все они, кроме Ричи, видели в те годы много странного и страшного в Дерри, Билл был первый, кто набрался мужества высказать это вслух.
Ах, эта плотина…
Чертова плотина.
Эдди вспомнил слова Виктора Криса: «Ну пока, мальки. В детские игры играете. Плотинку выстроили. Вам без нее будет лучше».
Через день Бен Хэнском, улыбаясь до ушей, сказал:
«Мы могли бы…»
«Мы могли бы затопить…»
«Мы могли бы затопить все…»
2
— …все Пустыри.
Билл и Эдди в сомнении посмотрели на Бена, затем на его ношу — кувалду, совковую лопату и несколько досок, стибренных с заднего двора мистера Маккиббона. Но поскольку мистер Маккиббон сам, вероятно, их где-то стибрил, в такой экспроприации не было ничего плохого.
— Не знаю, — сказал Эдди и посмотрел на Билла. — Вчера мы пытались, но у нас ничего не получилось. Течение уносит доски.
— Теперь получится, — заверил Бен и тоже посмотрел на Билла, ожидая его решения.
— Ну д-давайте по-попробуем, — сказал Билл. — Я утром з-звонил Р-ричи Т-тоузнеру. Он б-будет по-попозже. М-может, он да еще С-стэнли п-помогут.
— Что за Стэнли? — спросил Бен.
— Урис, — пояснил Эдди. Он по-прежнему осторожно поглядывал на Билла, который, похоже, переменился со вчерашнего дня: он казался спокойнее, но, видно, остыл к своей идее построить на Пустырях плотину. Лицо у него было бледное. Взгляд устремлен куда-то вдаль.
— Стэнли Урис? А, кажется, знаю. Он в начальную школу ходит?
— Он наш ровесник, но только что закончил четвертый класс, — сказал Эдди. — Просто он в школу пошел на год позже: он в детстве много болел. Тебе вчера сильно досталось, но все же благодари Бога, что ты не Стэн. Знал бы ты, как его травят.
— Он е-еврей, — пояснил Билл, — М-многие в ш-школе не любят его, п-потому что он еврей.
— Да? — удивился Бен. — Еврей? — Он замолчал, а затем осторожно добавил: — То есть он вроде как турок или скорей как египтянин?
— П-пожалуй, как т-турок, — сказал Билл. Он поднял одну из досок и внимательно осмотрел ее. Она была шесть футов в длину и три фута в ширину. — Мне п-папа г-говорит, что у евреев б-большие носы и к-куча денег, но Стэн… не такой…
— У Стэна обычный нос и денег нет ни цента, — досказал за него Эдди.
— Ага, — подтвердил Билл и широко улыбнулся. Впервые за этот день.
Улыбнулся и Бен.
Эдди тоже.
Билл бросил доску на землю, поднялся и отряхнул пыль с джинсов. Затем подошел к ручью, Эдди и Бен последовали за ним. Билл сунул руки в задние карманы и глубоко вздохнул. Эдди был уверен, что Билл собирается сказать что-то серьезное. Он переводил взгляд с Эдди на Бена и уже не улыбался. Внезапно Эдди охватил испуг.
Но Билл спросил только:
— Ты не забыл с-свой а-аспиратор, Эдди?
Эдди похлопал по карману.
— Заряжен доверху, даже медведю хватит.
— Послушай, а как ты тогда с шоколадным молоком. Обошлось? — спросил Бен.
— Обошлось! Здорово получилось! — рассмеялся Эдди. Билл с недоуменной улыбкой посмотрел на них. Эдди объяснил, о каком шоколадном молоке он говорил, а Билл снова улыбнулся и кивнул головой.
— М-мать Эдди волнуется, что Эдди отдаст к-концы, и она не п-получит д-денежной компенсации.
Эдди фыркнул и сделал вид, будто хочет столкнуть Билла в ручей.
— Смотри, падло, — произнес Билл, подражая голосу Генри Бауэрса. — Голову скручу — будут у тебя глаза на затылке.
Бен умирал со смеху. Он даже упал на землю. По-прежнему не вынимая рук из карманов джинсов, Билл с улыбкой смотрел на него. На лице его снова появилось довольно рассеянное выражение. Он посмотрел на Эдди и кивнул в сторону Бена.
— Впечатлительный парень, — произнес он.
— Ага, — согласился Эдди, но ему отчего-то показалось, что пока они просто шутят, дурачатся, а главного Билл еще не сказал. Билл явно о чем-то размышлял. Эдди надеялся, что Билл поделится своими мыслями. Весь вопрос, хочет ли он, Эдди, чтобы Билл их высказал. — У него, видать, с головой того…
— Шары в разгоне, — захихикал Бен.
— Т-ты покажешь нам, как с-строить п-плотину, или будешь сидеть здесь ш-штаны п-протирать?
Бен снова поднялся на ноги. Первым делом он посмотрел на ручей, неторопливо катящий свои воды. В том месте, где стояли ребята, Кендускиг был узок, и тем не менее укротить его вчера им не удалось. Ни Эдди, ни Билл не смогли придумать ничего лучшего, как закрепить доски на дне ручья. Но Бен улыбался. Видно было, что он сейчас предложит что-то новое, неожиданное, интересное и не очень трудное.
«Он знает, как перегородить Кендускиг, — подумал Эдди. — Несомненно, знает».
— Ну что, ребята, хотите разуваться — разувайтесь, а то смотрите, ноги промочите.
Эдди тотчас услышал внутренний голос — голос матери, строгий и повелительный, как у дорожного инспектора: «Не смей, Эдди. Не вздумай! Промочить ноги — это прямой путь к простуде. Простуда обернется воспалением легких. Не смей!»
Билл и Бен сидели на берегу и стягивали кеды и носки. Бен суетливо закатывал штанины джинсов. Билл уставился на Эдди. Глаза его были ясные, добрые, исполненные сочувствия. Эдди внезапно догадался, что Билл знает, о чем он сейчас думает. Ему стало стыдно.
— Т-ты идешь?
— Да, конечно, — отозвался Эдди. Он сел на берег и принялся стаскивать с себя кеды, а в голове не смолкал грозный голос матери. Правда, он становился все приглушенней. Эдди с облегчением заметил, что маму точно кто-то зацепил огромным крючком за блузку и тащит куда-то прочь по длинному гулкому коридору.
3
Был один из тех чудесных, незабываемых летних дней, когда все вокруг радует глаз и не вызывает сомнений. Свежий ветер разогнал тучи комаров и мух. Было солнечно и безоблачно. Температура около двадцати градусов. В кустах и в гуще деревьев пели птицы; они занимались своими делами. Эдди всего лишь раз прибегнул к помощи аспиратора, в груди полегчало, горло, казалось, расширилось чудодейственным образом, дышать стало легко. Аспиратор лежал в кармане и до полудня он его не вынимал.
Бен Хэнском, казавшийся еще вчера таким застенчивым и неуверенным в себе, неузнаваемо преобразился, когда принялись строить плотину. Теперь он походил на генерала на поле сражения. Время от времени он поднимался на берег и, подбоченясь, наблюдал оттуда за ходом работ, что-то бормоча про себя. Иногда проводил грязной рукой по волосам, так что часам к одиннадцати они торчали у него смешными шипами.
Поначалу Эдди чувствовал себя ни так ни сяк, затем стало веселее и наконец появилось совершенно незнакомое ему ощущение; оно пугало Эдди и вместе с тем бодрило и возбуждало. Ощущение до того странное и непривычное, что он смог подыскать ему название только вечером, когда, лежа в постели, он проигрывал в уме прожитый день. Ощущение энергии, силы. Да, конечно, так. И оно не оставляло его, наоборот, даже усиливалось, оно превзошло все лучшие его ожидания.
Эдди заметил, что и Билл оказался во власти этого ощущения — поначалу ему мешали какие-то мысли, но мало-помалу он «въехал» в это состояние. Пару раз он похлопал Бена по толстому плечу и заметил: «Потрясающе! Невероятно!» И всякий раз Бен краснел от удовольствия.
Бен велел Эдди и Биллу поставить одну доску в русле ручья и крепко держать, а сам принялся стучать по ней кувалдой.
— Ну вот, вогнал, но тебе придется еще потерпеть, а то течение ее смоет, — сказал он Эдди.
И Эдди стоял посередине ручья и держал доску, вода переливалась через нее и придавала рукам причудливые формы; казалось, в них дрожат морские звезды.
Бен с Биллом поставили в русло вторую доску, примерно в двух футах от первой. Бен снова вогнал ее в песчаный грунт кувалдой и велел Биллу держать доску, а сам принялся заполнять промежуток песком со дна ручья. Поначалу вода огибала края досок, стремительно уносила песок, и Эдди уже стало казаться, что у них опять ничего не получится. Но вот Бен добавил в перемычку камней и илу, и потоки песка и ила стали убывать. Не прошло и двадцати минут, как между двумя досками, вбитыми в русло, выросла гора бурой земли и камней. Эдди все это казалось каким-то оптическим обманом.
— Будь у нас настоящий цемент, а не эта грязь и камни, мы бы к середине следующей недели устроили настоящий потоп, весь старый город пришлось бы эвакуировать на Оулд-Кейп, — сказал Бен. Он наконец отбросил лопату и сел на берегу перевести дух. Билл и Эдди рассмеялись, а Бен широко улыбнулся. Когда он улыбался, по чертам его лица можно было предугадать, что он станет красивым мужчиной, правда, это было ускользающее, почти призрачно мимолетное впечатление. Между тем скопившаяся вода перед первой доской начала затоплять берег.
Эдди поинтересовался, что они предпримут, если вода потечет в обход досок.
— Пусть течет. Это неважно, — сказал Бен.
— Неважно?
— Не-а.
— Почему?
— Я не могу точно объяснить. Нужно ведь выпустить какую-то часть.
— Откуда ты знаешь?
Бен пожал плечами. «Просто знаю», — как бы говорил этот жест, и Эдди умолк.
Отдохнув, Бен взял третью доску, самую толстую из четырех-пяти, которые он не поленился тащить через весь центр города. Бен подпер ею вторую доску — ее по-прежнему держал Билл, — затем крепко закрепил нижний конец в русле ручья. Таким образом получилась распорка: минувшим днем Бен изобразил все это на своем чертеже.
— Ну вот готово, — сказал он, отступил назад и улыбнулся Биллу и Эдди. — Теперь можно и не держать. Большую часть напора воды примут на себя ил и камни между двумя досками, а остальную нагрузку возьмет на себя распорка.
— А вода не подмоет ее? — засомневался Эдди.
— Нет, вода только глубже вгонит ее конец в дно.
— Если не в-выдержит, п-придется тебя убить, — сказал Билл.
— Нет уж, не убивайте, пожалуйста, — добродушно отозвался Бен.
Билл и Эдди тоже отступили от досок. Две доски поскрипели, чуть-чуть наклонились… но вскоре замерли. Плотина стояла!
— Вот это да! Здорово! — восторженно вскрикнул Эдди.
— Ништяк! — широко улыбнулся Билл.
— Ага, — согласился Бен. — Ну давай перекусим.
4
Они сидели на берегу и ели. Говорили мало — смотрели, как вода скапливается у плотины и вытекает из шлюзов по бокам досок. Эдди заметил: они уже изменили очертания берегов: поток, обтекающий плотину, подточил их, и по краям берега появились выемки. Вскоре берег был уже до того подрезан, что на противоположной стороне случился небольшой обвал грунта.
Вода перед плотиной скопилась в почти что круглую лужу, а в одном месте залила берег. Сверкающие под солнцем ручейки потекли в траву и подлесок. Эдди постепенно уяснил то, что Бен понял с того самого времени, как они прекратили работу: плотина построена. Промежутки между досками и берегами выполняли роль шлюзовых каналов. Бен не мог объяснить это Эдди: он не знал этого термина. Перекрытый Кендускиг разрастался вширь. Журчание и лепет воды, омывающей камни, прекратились, все камни вверх по течению затопило водой. Поток подрезал все новые куски ила по кромке берега, и они с плеском падали в воду.
Внизу Кендускиг почти обмелел, правда, тонкие струйки текли посредине русла, но остальная вода скопилась перед плотиной и вытекала по шлюзовым каналам. Камни, пролежавшие под водой невесть сколько лет, теперь высыхали на солнце. Эдди с робким удивлением посмотрел на эти камни, не веря своим глазам, тут в нем и проснулось странное ощущение собственной силы. Они укротили Кендускиг! Он видел, как мимо проскакала лягушка, и поймал себя на мысли, что она, должно быть, тоже недоумевает, куда делась вода. Эдди рассмеялся.
Бен аккуратно убрал в сумку салфетки и оберточную бумагу. Эдди и Билл опешили при виде столь обильной провизии, их поразило, как деловито разложил ее на траве Бен. Два огромных бутерброда с ветчиной, один с копченой колбасой, яйцо всмятку (к нему прилагалась щепотка соли, завернутая в клочок бумаги), две плитки шоколада, инжир, три больших домашних пирожных с шоколадом и упаковка сока.
— Что, интересно, сказала твоя мама, когда увидела, как тебя разукрасили? — спросил Эдди.
— Хм? — Бен оторвал взгляд от запруды и, прикрыв рот ладонью, рыгнул. — А я знал, что она до вечера будет торчать в бакалее, так что мне удалось ее опередить. Принял ванну, вымыл голову. Джинсы и спортивный свитер выбросил. Не знаю, заметит она, что они куда-то пропали, или не заметит. Свитер-то не страшно, она его не хватится: у меня куча свитеров. Но похоже, мне надо купить новые джинсы, причем как можно скорее, а то она перероет ящики и обнаружит пропажу.
При мысли, что ему придется потратиться на такие дорогостоящие пустяки, Бен сразу помрачнел.
— А п-про свои с-синяки и с-ссадины что т-ты ей сказал?
— Сказал, что на радостях выбежал из школы и упал с крыльца, — произнес Бен.
Эдди и Билл засмеялись, и он посмотрел на них изумленно и немного обиженно. Билл, пытавшийся прожевать жесткое пирожное, которое приготовила ему мать, поперхнулся, выстрелил струю крошек и зашелся кашлем. Эдди, все еще умирающий со смеху, постучал друга по спине.
— Я ведь и в самом деле чуть не упал со школьного крыльца, — продолжал Бен. — Но не оттого, что бежал, просто меня толкнул Виктор Крис.
— Я бы у-упарился в т-таком свитере, — сказал Билл, разделавшись наконец со своим пирожным.
Бен колебался с ответом. На мгновение показалось, что он промолчит.
— Толстым в них хорошо, — наконец произнес он. — Я про свитер говорю. Толстому удобнее в таком.
— Из-за живота? — поинтересовался Эдди.
Билл фыркнул.
— Сиськи незаметно?
— Ага, — добродушно и мягко ответил Бен.
Наступило неловкое молчание, затем Эдди сказал:
— Смотрите, как темнеет вода, когда огибает ту сторону плотины!
— Вот те на! — Бен вскочил как ужаленный. — Поток размывает закладку. Эх, был бы у меня цемент.
Поломку быстро устранили, но даже Эдди было ясно, что не подоспей они вовремя и не подбрось лопатой еще камней и илу, первая подмытая доска опрокинулась бы и упала на вторую, а в скором времени рухнула бы вся постройка.
— Можно укрепить берега, — предложил Бен. — Эрозию это не остановит, но замедлить может.
— А не размоет вода грязь, которую мы набросаем? — спросил Эдди.
— Мы укрепим берег дерном.
Билл кивнул, улыбнулся и указательным и большим пальцами изобразил букву «О», как бы говоря «О’кей».
— П-пойдем. Я накопаю, а т-ты мне п-покажешь, куда класть, Биг Бен.
Позади послышался веселый голос:
— Мать честная, никак, бассейн на Пустырях!
Эдди обернулся и заметил, как напрягся Бен, когда услышал незнакомый голос, как вытянулись у него губы. На пригорке, на тропе, которую пересекал минувшим днем Бен, стояли Ричи Тоузнер и Стэнли Урис.
Ричи вприпрыжку сбежал с пригорка, с интересом оглядел Бена, а затем ущипнул Эдди за щеку.
— Перестань! Ненавижу, когда ты меня щиплешь, Ричи.
— Тебе же нравится, Эдз, — просияв, возразил Ричи. — Ну что новенького? Какие приколы?
5
Около четырех часов пополудни они прекратили работу и расположились на пригорке; место, где Билл, Эдди и Бен перекусывали не так давно, было теперь затоплено. Они смотрели на творение своих рук. Даже Бену трудно было поверить, что им удалось провернуть такое дело. Он чувствовал приятную усталость после хорошей работы, но к этому примешивалась какая-то тревога, почти испуг. Он вдруг вспомнил мультфильм, где Микки Маус, знавший, как заставить мётла мести, вдруг оказался в полной растерянности, не зная, как их остановить.
— Ни фига себе, фантастика! — тихо сказал Ричи Тоузнер и поправил очки на переносице.
Эдди посмотрел на приятеля, но Ричи не собирался откалывать номера; лицо его было задумчиво, почти серьезно.
На другом берегу ручья, где за пригорком был пологий откос, возникло новое болото. Папоротник и кусты остролиста затопило. Отраженные в воде ветки и стволы двоились. У плотины Кендускиг, еще утром такой мелкий и безобидный, превратился в грозный водоем с застывшей водной гладью.
К двум часам пополудни запруженная вода заболотила большое пространство, и шлюзовые каналы по бокам разрослись в ширину больших ручьев. Все, кроме Бена, срочно отправились на свалку добывать строительный материал. Бен остался у плотины и принялся методически закладывать течь дерном. Добытчики принесли не только доски, но и четыре старые покрышки и ржавую дверцу от автомобиля выпуска 1948 года, а также большую ржавую обшивку. Под руководством Бена они пристроили к плотине два крыла, не давая воде проходить по бокам досок. На пути потока под наклоном поставили щиты, и плотина заработала великолепно.
— Ну вот, заделали, — вздохнул Ричи. — Ты, парень, настоящий гений.
— Да ладно, чего уж там, — улыбнулся Бен.
— У меня «Уинстон». Кто желает? — предложил Ричи.
Он извлек из кармана брюк мятую красно-белую пачку и предложил каждому. Эдди подумал, что от сигареты у него вновь разыграется астма, и отказался. Отказался и Стэн. Билл подумал-подумал и взял сигарету. Его примеру последовал Бен. Ричи достал коробок спичек и дал прикурить сначала Бену, потом Биллу. Он уже собирался и сам прикурить, но тут Билл задул спичку.
— Спасибо, Денбро, ты очень любезен, — сказал Ричи.
Билл виновато улыбнулся.
— Т-третий не прикуривает от одной с-спички. П-плохая п-примета. К несчастью.
— Несчастные были твои родители, когда тебя родили, — заметил Ричи и прикурил от другой спички. Он лег на траву, положил голову на руки и, попыхивая сигаретой, сказал: — Классные сигареты «Уинстон». — Затем слегка повернул голову и подмигнул Эдди. — Что, не так, Эдз, а?
Эдди заметил, что Бен поглядывает на Ричи со смешанным чувством благоговейного страха и осторожности. Эдди мог это понять. Он знал Ричи Тоузнера вот уже четыре года и всякий раз не понимал, какой фортель выкинет Ричи. Он знал, что учился он на «отлично» и «хорошо», но он знал также, что оценки по поведению у Ричи были постоянно плохие. Всякий раз, когда Ричи приносил домой плохие отметки по поведению, отец устраивал ему головомойку, мама плакала, а сам Ричи клялся, что больше не будет, но его хватало от силы на одну четверть, и все повторялось. Беда Ричи была в том, что больше минуты он не мог усидеть смирно, а рта так и вовсе не закрывал. Здесь, на Пустырях, это не обернулось бы для него неприятностями, но Пустыри — не дикие прерии, да и собравшихся ребят никак нельзя было назвать ловцами удачи: их везения хватало от силы часа на два. При мысли, что ловец удачи ходит с аспиратором в кармане, Эдди невольно улыбнулся. Пустыри, воля, — конечно, это прекрасно, но вся беда в том, что рано или поздно придется отсюда уходить. А в большом мире болтливость и придурь Ричи постоянно оборачивались для него неприятностями. Его шпыняли взрослые (весьма прискорбный факт) и гоняла шпана, вроде Генри Бауэрса (а это еще прискорбнее). Появившись на Пустырях, Ричи, как всегда, не обошелся без своих выкрутасов. Едва Бен Хэнском с ним поздоровался, Ричи упал на колени к его ногам, пошлепал руками по грязи, сложив их на восточный манер, начал отвешивать Бену поклоны с возгласами «Салям алейкум». Тут он и продемонстрировал свои способности.
Ричи славился тем, что говорил разными голосами. Он изображал, наверное, дюжину всевозможных голосов. Как-то в дождливый день, когда они сидели в комнате над гаражом Каспбраков и читали комиксы, Ричи признался, что хочет стать всемирно знаменитым чревовещателем, он собирался превзойти даже Эдгарса Бергена. Ричи хвастал, что каждую неделю будет выступать в своей программе «Шоу Ричи Тоузнера». Эдди восхищался его честолюбивыми планами, но предвидел всевозможные неприятности для Ричи. Во-первых, во всех голосах сразу узнавался сам Ричи Тоузнер. Нет, это не значило, что у Ричи получалось не смешно, наоборот, иногда даже «полный умат». Остроты и громкие непристойные звуки представляли собой один и тот же постоянный набор. Ричи говорил в таких случаях: «выражаясь доходчивым языком», и частенько в компаниях его остроты оборачивались для него печальными последствиями. Во-вторых, когда Ричи демонстрировал чревовещание, губы у него шевелились. Причем не слегка, на коварных звуках «п» и «б», а очень даже заметно, на всех звуках. В-третьих, хотя Ричи утверждал, что намерен обойтись без помощи голоса, у него обычно это не выходило. Большинство его друзей были слишком к нему снисходительны… или оказывались во власти его обаяния и потому не указывали ему на профессиональный брак.
Раскланиваясь, точно турок, перед оторопевшим и смущенным Беном Хэнскомом, Ричи заговорил голосом негра Джима:
— Та-та-та, узнаю миста Хейста. Не падайте на меня, масса. Вы из меня отбивную сделаете. Триста фунтов мяса. Ой-ой-ой, не придавите чернокожего мальчика.
— Не б-боись, — сказал Билл. — Это Р-ричи. Он у нас т-того.
Ричи вскочил на ноги.
— Не лезь, Денбро. Лучше оставь меня в покое, а то я натравлю на тебя Хейстека.
— Все лучшее, что в тебе могло бы быть, скатилось по ноге т-твоего отца, — заметил Билл.
— Верно, — согласился Ричи, — но посмотри, сколько хорошего мне досталось. Как поживаете, Хейстек? Ричи Тоузнер, чревовещатель. — И он протянул Бену руку. Обалдевший Бен потянулся было, чтобы ее пожать, но Ричи отдернул руку. Бен заморгал от недоумения. Ричи смягчился и наконец поздоровался с Хэнскомом.
— Меня зовут Бен Хэнском, если это тебя интересует, — сказал Бен.
— Я тебя в школе видел, — сказал Ричи. Он указал рукой на запруду, где вода буквально поднималась на глазах. — Твоя, должно быть, идея? Эти недотепы не смогли бы даже шутиху зажечь. Им хоть огнемет дай — все без толку.
— Ты бы за себя говорил, — обиделся Эдди.
— А, так это твоя идея, Эдз? О Боже, прости!
И он упал на колени и принялся отвешивать Эдди поклоны.
— Кончай! Встань, ты на меня грязью брызжешь! — вскричал Эдди.
Ричи вскочил на ноги и снова ущипнул приятеля за щеку.
— Ах ты душкан! Душканчик! — воскликнул он.
— Перестань! Ненавижу, когда ты дурака валяешь!
— Спокойно, Эдз! Так кто построил плотину?
— Б-бен показал нам, к-как с-строить, — ответил Билл.
— Славно-славно! — С этими словами Ричи повернулся и увидел Стэнли Уриса, который, засунув руки в карманы, стоял позади и наблюдал за его представлением. — А этого человека зовут Стэн Урис, — обратился Ричи к Бену. — Стэн — еврей. Это он распял Христа. Во всяком случае, так мне на днях объяснил Виктор Крис. С тех пор Стэн подвергается гонениям. Раз он такой старый, думаю, ему следует купить нам пива. Правильно я говорю, Стэн?
— Мне кажется: если уж кто распял, так это мой отец, — произнес Стэн низким приятным голосом.
Ребята расхохотались. Бен тоже умирал со смеху. Эдди хохотал так, что под конец расчихался и на глазах у него выступили слезы.
— Браво! — вскричал Ричи, вскинул руки и стал расхаживать, точно футбольный арбитр. — Стэн Урис — полный атас. Ты войдешь в мировую историю! Кто бы мог подумать!
— Привет, — ответил Бен. — Мы учились вместе во втором классе. Ты тот самый парень, который…
— Все время молчал, — досказал за него Стэн и слегка улыбнулся.
— Вот-вот.
— Стэн не будет болтать про всякое дерьмо, когда у него и так дерьмом рот набит, — сказал Ричи. — У него часто полон рот дерьма.
— З-заткнись, Ричи! — прикрикнул на него Билл.
— Хорошо, умолкаю. Но прежде всего, к величайшему сожалению, вынужден вам сообщить: по-моему, вы сейчас прохлопаете свою плотину. Господа, вам грозит наводнение. Давайте сначала выведем в безопасное место женщин и детей.
И, не удосуживаясь закатать брюки, Ричи прямо в кедах прыгнул в воду и принялся укладывать на прежнее место куски земли с дерном, которые подмывало стремительное течение с ближнего бока плотины. Одна дужка очков Ричи была обмотана липким пластырем, конец его отклеился и болтался у щеки Ричи. Билл поймал взгляд Эдди. Улыбнулся и пожал плечами. Ричи есть Ричи. Он может довести тебя до белого каления, но в общем-то хорошо, когда он рядом. С ним не скучно.
Они занялись плотиной и проработали еще около часа. Ричи выполнял команды Бена с живейшей готовностью и почти маниакальной проворностью. Выполнив задание, он спешил доложить Бену и просил дальнейших указаний, по-военному отдавая ему честь и прищелкивая кедами. Время от времени Ричи потешал компанию, демонстрируя свои таланты: то изображал немецкого коменданта, то английского дворецкого Тудлза, то сенатора одного из южных штатов, то ведущего программы кинохроники.
Работа не просто продвигалась, темп был задан воистину спринтерский. Наконец около пяти часов они сели отдохнуть на берегу. Похоже, слова Ричи оказались не пустым трепом: пробоины в плотине действительно удалось заделать. Автомобильная дверца, ржавый стальной лист, старые шины были установлены в один ряд с досками вплотную к берегам, укрепленным камнями и дерном. Бен и Ричи закурили, Стэн лежал на спине. Человек посторонний мог бы подумать, что он просто глядит в небо, но Эдди знал, что это не совсем так. Стэн смотрел на деревья, растущие на противоположном берегу ручья, выглядывая какую-нибудь редкую птицу, которую вечером мог бы описать в своем птичьем дневнике. Сам Эдди сидел на траве, скрестив ноги, и чувствовал приятную усталость. Похоже, он разомлел. В эту минуту ребята казались ему самыми чудесными друзьями, о каких только можно мечтать. Они были одной командой, такой сплоченной, что кажется, уже ничего не прибавишь и не убавишь. Эдди не мог подобрать иного образа. Лучше, пожалуй, не скажешь. А раз не нужно никаких пояснений и добавлений — пусть будет как есть. И так хорошо.
Он посмотрел на Бена. Неуклюже держа сигарету, Бен то и дело сплевывал, как будто ему не очень нравился вкус «Уинстона». Бен затушил бычок и присыпал его землей. Затем поднял глаза, поймал на себе взгляд Эдди, смутился и отвернулся.
Эдди взглянул на Билла; что-то в выражении его лица не понравилось Эдди. Билл смотрел на деревья на другой стороне ручья. Глаза его были тусклы, задумчивы. Он вновь погрузился в размышления. Эдди показалось, что Билла мучают какие-то навязчивые мысли.
Точно догадавшись, Билл обернулся и посмотрел на друга. Эдди улыбнулся, но Билл не ответил на его улыбку. Он потушил сигарету и оглядел друзей. Даже Ричи молчал против обыкновения, думая о чем-то своем, что случалось с ним не чаще, чем бывает затмение луны.
Эдди знал, что обычно что-то важное Билл говорит, когда наступает полная тишина, иначе ему трудно было говорить. Эдди вдруг захотелось, чтобы Билл что-нибудь рассказал им или, на худой конец, Ричи продемонстрировал какой-нибудь из своих коронных номеров. Внезапно Эдди почувствовал, что Билл сейчас заговорит и объявит что-то страшное, после чего все изменится. Эдди машинально потянулся к аспиратору. Взял, даже не сознавая, для чего он это сделал.
— М-можно я кое-что р-расскажу вам, ребята? — произнес Билл.
Все обратили на него взоры. «Где твои шутки, Ричи? — подумал Эдди. — Отколи что-нибудь смешное. Что ты молчишь? Сделай так, чтобы все поуматывались, или просто ошарашь нас. Чтобы Билл не говорил. Что бы то ни было, я не хочу это слушать. Я не хочу, чтобы все сейчас изменилось. Я не хочу страха!»
«Шпокну за пару центов», — мрачно прохрипел в его сознании чей-то голос.
Эдди вздрогнул. Неужели ему померещилось? И тут он вспомнил: дом на Ниболт-стрит, заросший сорняками двор, огромные подсолнухи в заглохшем саду…
— Давай, Билл, рассказывай. Что такое? — сказал Ричи.
Билл раскрыл рот (Эдди еще больше встревожился), но передумал (к несказанному облегчению Эдди), затем снова приготовился говорить (Эдди вновь почувствовал беспокойство).
— Е-если вы б-будете смеяться, я с вами больше дружить не б-буду, — объявил Билл. — Б-бред какой-то, но к-клянусь в-вам, я ничего не в-выдумал. Это б-было на самом д-деле.
— Мы не будем смеяться, — заверил его Бен и посмотрел на ребят. — Что, будем смеяться?
Стэн замотал головой, Ричи тоже.
Эдди хотел сказать: «Нет, мы будем смеяться, Билл, смеяться до упаду. Скажем, что ты дурак набитый. Так что лучше помалкивай». Но разумеется, он не мог так сказать. В конце концов, это же Большой Билл. Эдди печально покачал головой. Да, он не будет смеяться. Ему совсем не до смеха. Никогда в жизни он еще не испытывал подобного чувства.
Они сидели на пригорке над плотиной, построенной по плану Бена, и смотрели недоуменно то на Билла, то на запруду, потом опять на Билла, слушали молча его рассказ о том, как он раскрыл альбом младшего брата и Джордж на школьной фотографии вдруг повернул голову, подмигнул, а потом из альбома стала сочиться кровь, и Билл отшвырнул его. Рассказ Билла был долгим, мучительным; когда наконец Билл кончил, лицо его покраснело, покрылось испариной. «Никогда еще он так ужасно не заикался», — отметил про себя Эдди.
Билл умолк и с вызовом, но в то же время испуганно оглядел друзей. Эдди заметил схожее выражение на лицах Бена, Ричи и Стэна — выражение благоговейного ужаса. Никто из них ни на секунду не усомнился в услышанном.
Эдди вдруг захотелось вскочить на ноги и закричать: «Что за бред! Не верьте этим небылицам. Пусть даже вы верите, но не говорите: «Все мы верим». Это неправда! Школьные фотографии не подмигивают! Из книг не сочится кровь! Ты спятил, Большой Билл! Ты выжил из ума!»
Но он не мог такое сказать: у него у самого на лице было выражение благоговейного ужаса. Он не видел себя, но чувствовал, какое у него лицо.
«Вернись, мальчик! — прошептал хриплый голос. — Я тебя шпокну бесплатно! Иди сюда!»
«Нет, — простонал Эдди. — Уходи, пожалуйста, уходи! Я не хочу об этом думать!»
«Вернись, мальчик!»
Эдди заметил еще кое-что, может быть, не на лице Ричи, но, уж во всяком случае, у Стэна и Бена… Он понял, что это за выражение, понял потому, что точно такое же лицо было и у него.
Они, казалось, узнали, вспомнили что-то после рассказа Билла.
«Я тебя шпокну бесплатно».
Дом № 29 по Ниболт-стрит находился неподалеку от железнодорожных путей. Дом был ветхий, с заколоченными ставнями, с провалившейся верандой и заросшей лужайкой. В густой траве валялся перевернутый трехколесный велосипед, одно его колесо зависло над землей.
Слева от веранды, напротив большой лужайки, виднелись грязные окна полуподвального этажа. Полтора месяца назад в одном из этих окон Эдди Каспбрак увидел лицо прокаженного.
6
По субботам, когда Эдди не с кем было играть, он часто отправлялся на железнодорожную станцию. Без всякой цели. Просто ему нравилось туда ездить.
Он сворачивал с Витчем-стрит и ехал в северо-западном направлении. Церковная школа стояла на углу Ниболт-стрит, протянувшейся на целую милю, и переулка. Это было обветшавшее, обшитое деревом строение, увенчанное большим крестом; над дверями огромными позолоченными буквами, каждая фута два высотой, было написано: «НЕ ПРЕПЯТСТВУЙТЕ ДЕТЯМ ПРИХОДИТЬ КО МНЕ». Иногда по субботам Эдди слышал, как в школе поют под музыку. Сюжеты были евангельские, однако фортепьяно звучало скорее в рок-н-рольном стиле, как у Джерри Ли Льюиса, и меньше всего походило на церковное. Пение тоже было далеко не религиозное, хотя пели в основном про Прекрасный Сион, кровь агнца, великого нашего друга Иисуса. Эдди подумал, что певцы вместо того, чтобы распевать священные песнопения, похоже, просто дурачатся и веселятся. Но ему все равно нравилось, как они поют, точно так же, как нравились хрипы и завывания Джерри Ли Льюиса, исполняющего «Все танцуют шейк». Иногда он останавливался на мгновение у школы, прислонял велосипед к дереву и делал вид, будто читает, хотя на самом деле танцевал на траве под музыку.
Но обычно по субботам церковная школа была закрыта, и Эдди ехал не останавливаясь. В конце Ниболт-стрит начинались запасные железнодорожные пути, поросшие травой. Эдди прислонял велосипед к деревянному забору и смотрел, как мимо проходят поезда; по субботам их было много. Мама рассказывала, что раньше на Ниболт-стрит останавливались пассажирские поезда и можно было ими воспользоваться, но началась корейская война, и пассажирские поезда перестали ходить.
В северном направлении можно было добраться до станции Браунсвиль, а там пересесть на канадский поезд. Если следовать в южном направлении, то попадешь в Портленд, а дальше в Бостон, а оттуда куда угодно. Но пассажирские поезда постигла участь трамваев. Никто, похоже, не хочет терять время, когда на «форде» получается гораздо быстрей. Тебе, возможно, никогда не придется ездить на поезде, сказала мама.
Однако большие товарные составы до сих пор шли через Дерри. На юг — груженные целлюлозой, бумагой, картошкой, на север — промышленными товарами для городов Большого Севера, как окрестили их жители Мейна, то есть для Бангора, Миллинокета, Преск Айла, Хаултона. Эдди особенно нравилось провожать идущие на север платформы, груженные новенькими блестящими «фордами» и «шевроле». «Когда-нибудь и у меня будет такая машина, — мечтал он. — Такая, а может, даже и лучше. Может, даже «кадиллак».
Подобно паутинным нитям, на станции сплетались шесть путей: с севера — Бангорская и Большая Северная линии, с запада — Большая Южная и Западная Мейнские линии, с юга — Бостонская и Мейнская, с востока — линия, ведущая к западному побережью.
Два года тому назад Эдди как-то стоял поблизости от последней линии и смотрел на проходящий поезд. Пьяный железнодорожник выбросил из открытого товарного вагона деревянную клетку. Эдди, нагнув голову, отскочил назад, хотя клетка упала от него в десяти футах. В ней шевелились и пощелкивали какие-то живые существа. «Последний рейс, парень! — прокричал пьяный железнодорожник. Он выдернул из кармана кителя плоскую бутылку с бурой этикеткой, открыл пробку, допил остатки спиртного и швырнул бутылку в кучу шлака, где она разлетелась на мелкие осколки. — Отнеси их своей мамаше! Передай ей привет с морской линии. Линии удачи, чтоб ее в дышло!» Тут его тряхануло, поезд толчками набирал скорость, и Эдди с тревогой подумал, что пьяный железнодорожник, не ровен час, свалится.
Когда состав прошел, Эдди приблизился к клетке и осторожно склонился над ней. Он боялся к ней прикасаться. В клетке ползали какие-то скользкие существа. Если бы железнодорожник прокричал, что эта клетка предназначена ему, Эдди, он так бы и оставил ее на куче шлака. Но тот сказал, чтобы он отнес ее маме, а Эдди, как и Бен, при слове «мама» готов был горы свернуть.
Эдди направился к какому-то складу, собранному из гофрированного железа; там никого не было. Он отыскал моток веревки, после чего привязал клетку к багажнику. Мама заглянула в клетку еще осторожней, чем Эдди. Заглянула — и вскрикнула, скорее от восторга, чем от страха. В клетке — четыре больших омара, каждый весом около двух фунтов. Мама сварила их на ужин и очень сердилась на Эдди, когда тот отказался отведать деликатес.
— Что, по-твоему, сейчас едят Рокфеллеры в своей резиденции в Бар Харборе? — возмущенно вопрошала она. — Что, по-твоему, едят толстосумы в ресторане «Сарди» в Нью-Йорке? Ореховое масло и бутерброды с фруктовым желе? Ничего подобного! Они едят омаров! Как и мы. Ну что же ты?! Ты только попробуй!
Но Эдди решительно воспротивился; во всяком случае, так потом уверяла мама. Правда, вернее было сказать, что он просто не мог заставить себя съесть кушанье. Он не мог отделаться от воспоминания, как омары шевелились в клетке, как щелкали их клешни. А мама не переставая расхваливала это блюдо и говорила, что он много теряет, так что под конец Эдди стало не хватать воздуха и пришлось прибегнуть к аспиратору. После этого мама оставила его в покое.
Эдди удалился в свою спальню и стал читать книгу. Мама позвала в гости подругу Элеонор Дантон, и они с мамой смотрели старые номера «Фотоплея» и «Скрин сикритс», звонко хохотали, читая колонку сплетен, и объедались холодным салатом из омаров. Когда утром Эдди встал и начал собираться в школу, мама еще спала. Она храпела и звучно выпускала газы, что походило на долгие пассажи кларнета. Салатница, где лежали омары, была пуста, виднелись только тонкие разводы майонеза.
С той поры Эдди не видел, чтобы поезда шли в сторону моря. Когда впоследствии он посетил мистера Брэдока, начальника деррийской железнодорожной станции, и застенчиво поинтересовался, почему в ту сторону больше не идут поезда, мистер Брэдок объяснил: «Компания разорилась. Вот и не ходят. Ты что, газет не читаешь? В этой чертовой стране сплошные банкротства. Ну а теперь валяй отсюда. Здесь детям не место».
И позже Эдди не раз бродил вдоль четвертого пути, по которому раньше поезда шли в сторону моря. Казалось, будто в его сознании некто напевает мотив быстрого шотландского танца рил, произнося скороговоркой волшебные названия: Кадмен, Рокленд, Бар Харбор, Вискассет, Бат, Портленд, Огунквит, Бервикс. Эдди шел по четвертому пути на восток насколько хватало сил. Он смотрел на траву, пробивающуюся между шпал, и ему становилось грустно. Как-то он посмотрел в небо и увидел чаек, старых разжиревших чаек с городской свалки, которым, вероятно, давно наплевать на океан, но тогда Эдди об этом не думал. Чайки кричали и кружили в небе, Эдди даже всплакнул немного — такую грусть навеяли на него эти птицы.
У депо были ворота, но их снесло бурей, и с тех пор так никто и не удосужился поставить новые. Эдди проходил в депо совершенно свободно, хотя когда он попадался на глаза мистеру Брэдоку, тот его прогонял, как, впрочем, и других ребят. Иногда, бывало, гоняли его и водители грузовиков, им казалось, что Эдди хочет что-то стырить. Малолетки и впрямь промышляли в депо.
Но чаще всего здесь было тихо. У входа располагалась сторожка вахтера, но там никого не было, стеклянные окна были разбиты. Примерно с 1950 года система охраны работала не круглосуточно. Днем ребят гонял мистер Брэдок, а вечером и ночью, раз пять, не более, ночной сторож, разъезжавший на старом «студебекере» с прожектором.
Иногда, впрочем, сюда забредали бродяги и всякие темные личности. Если кого и боялся Эдди, так это их, грязных типов с небритыми физиономиями, потрескавшейся кожей, с волдырями на руках и воспаленными от холода губами. Прокатятся на поезде, выйдут где Бог на душу положит, какое-то время пошатаются по Дерри, затем снова на товарняк и катят дальше. Иногда встречались беспалые. Эти обычно бывали навеселе и стреляли сигареты у каждого встречного-поперечного.
Один из таких типов однажды выполз из-под веранды дома № 29 по Ниболт-стрит и спросил у Эдди, не хочет ли он перепихнуться с ним за четвертак. Эдди попятился, лицо его похолодело, как лед, губы стали сухие, как зернышки льна. Одна ноздря у бродяги была вся изъедена, зияла красная в струпьях дырка.
— У меня нет четвертака, — сказал Эдди, пятясь к велосипеду.
— Давай за два цента, — прохрипел мерзкий тип, приближаясь к Эдди. На бродяге были старые зеленые фланелевые брюки. На коленях желтели засохшие пятна мочи. Тип расстегнул ширинку и сунул туда руку. Он пытался выдавить из себя улыбку. На его красный нос невозможно было смотреть — до того он был страшен.
— Я… я… У меня и двух центов нет, — пролепетал Эдди и вдруг подумал: «О Боже, это прокаженный! Если он до меня дотронется, я заражусь проказой». И он побежал со всех ног. Эдди слышал, как бродяга припустился за ним, старые, стоптанные ботинки зашаркали по заросшей лужайке.
— Мальчик, вернись! Хочешь, я тебя шпокну бесплатно? Вернись!
Эдди уже вскочил на велосипед, дыхание вырывалось со свистом, он чувствовал, как сдавило ему горло и оно, сузившись, стало размером с булавочную головку. Грудь тоже сдавило. Эдди нажал на педали и стал набирать скорость, но в эту секунду бродяга ударил рукой по багажнику. Велосипед закачался. Эдди обернулся и увидел, что грязный тип бежит в двух шагах и тянется к заднему колесу. Он нагонял Эдди! Губы бродяги раздвинулись, обнажив черные дыры, где когда-то были зубы. На лице у него отразились ярость и отчаяние.
Несмотря на тяжесть в груди (казалось, там лежали камни), Эдди закрутил педали еще быстрее. Он боялся, что грязная, в струпьях рука прокаженного схватит его за локоть, стащит с «рейли» и бросит в канаву, где с ним произойдет невесть что. Эдди стрелой промчался мимо церковной школы и лишь тогда решился посмотреть назад. Бродяги не было. Он, видно, отстал.
Почти неделю Эдди хранил под спудом эту ужасную историю, затем не выдержал и рассказал ее Ричи Тоузнеру и Биллу Денбро, когда они втроем читали комиксы в верхней пристройке гаража.
— Дурак, у него не проказа, — сказал Ричи. — У него дурная болезнь.
Эдди перевел взгляд на Билла: неужели Ричи опять дурачится? Эдди еще ни разу не слышал о какой-то дурной болезни. Может, он заливает?
— А что такое дурная болезнь, Билл? Разве есть такая?
Билл кивнул головой, вид у него был серьезный.
— Есть. Она еще н-называется с-сифилисом.
— А что это за болезнь?
— Если трахаться с кем попало, подцепишь сифилис, — пояснил Ричи. — Ты хоть знаешь, что такое «трахаться», Эдз?
— Конечно, — ответил Эдди.
Неужели он покраснел? Он надеялся, что нет. Эдди знал, что когда становишься старше, из пиписки вытекает какая-то жидкость, а сама она вдруг делается твердой, как палка. Что касается прочих деталей, то однажды по дороге из школы его просветил Винсент Талиендо по прозвищу «Буги». «Трахаться», по словам Буги, — это значит достать пиписку и потереть ее о живот девчонки, пока она не встанет (разумеется, не девчонка). Надо потереть еще немного, пока не появится «чувство». Когда Эдди поинтересовался, что это за «чувство», Буги лишь таинственно покачал головой. «Невозможно его описать, — сказал он, — его надо испытать». Он добавил, что можно потренироваться и вызвать у себя это чувство: надо только лечь в ванну и намылить пиписку пенистым мылом «Айвори». Эдди попробовал, но у него не возникло никакого чувства, кроме одного: захотелось по малой нужде. «Как бы то ни было, — уверял Буги, — после того, как возникнет «чувство», начинает вытекать жидкость».
«Ребята обычно называют ее «молофьей», — пояснил Буги, — но мне старший брат сказал, что по-научному она называется «спермой». А когда ты «доходишь», надо как можно быстрее сунуть «палку» в пупок девчонки. Она проходит в живот, и из спермы появляется ребенок».
«И что, девчонкам это нравится?» — спросил Эдди. Рассказ Буги привел его в ужас.
«Наверно», — ответил Буги. Он и сам был смущен и озадачен.
— Слушай внимательно, — сказал Ричи. — А то потом опять что-то не поймешь. Эта болезнь бывает у некоторых женщин. Бывает и у мужчин, но чаще всего у женщин. А так парень подцепляет ее у девиц или…
— Или у д-другого п-парня, если он г-голубой, — добавил Билл.
— Точно. Но самое главное: когда обычно подцепляют сифилис? Когда трахаются с теми, кто уже заражен сифилисом.
— А что от нее бывает? — поинтересовался Эдди.
— Гниешь на корню, — просто ответил Ричи.
Эдди в ужасе уставился на него.
— Скверная болезнь, насколько я знаю. Я не шучу, — продолжал Ричи. — Сначала гниет нос. У некоторых сифилитиков вообще проваливаются носы, потом начинает гнить член и тоже отпадает.
— Х-хватит, п-пожалуйста, — взмолился Билл. — Я т-только что п-поел.
— Ничего не поделаешь — наука, — возразил Ричи.
— Так в чем же разница между проказой и сифилисом? — спросил Эдди.
— Когда трахаешься, проказой не заразишься, — мгновенно пояснил Ричи. И весело расхохотался, что весьма озадачило Билла и Эдди.
7
Весь следующий день Эдди постоянно думал о доме № 29 по Ниболт-стрит — так поразил он его воображение. Глядя на заросший сорняками двор, провалившееся крыльцо, заколоченные окна, Эдди чувствовал какое-то гипнотическое воздействие. Полтора месяца назад он оставил велосипед у обочины дороги (тротуар обрывался за четыре квартала), пересек лужайку и приблизился к веранде дома.
Сердце бешено колотилось в горле. После рассказа Билла о той ужасной фотографии Эдди понял, что теперь, приближаясь к дому, испытывает те же чувства, что и Билл, когда входил в комнату Джорджа. Самообладание покинуло его. Казалось, какая-то неведомая сила влекла его к дому.
Казалось, ноги его не движутся, а дом, безмолвный, мрачный, как будто приближается к тому месту, где он стоит.
Эдди услышал со стороны депо отдаленный рев дизельного двигателя, потом что-то лязгнуло — похоже, сцепление вагонов. Как видно, они переводили вагоны на запасные пути и собирали состав.
Рука Эдди судорожно вцепилась в аспиратор, но, странное дело, на сей раз у него не начался астматический приступ, как в тот день, когда он убегал от бродяги с прогнившим носом. Его пугало лишь ощущение, что он стоит неподвижно на месте, а в это время к нему подкрадывается дом.
Эдди заглянул под веранду. Там никого не было. Ничего удивительного. Была весна, бродяги обыкновенно появлялись в городе начиная с сентября. С тех пор, как он повстречал здесь безносого сифилитика, прошло шесть недель, за это время тот вполне мог приискать себе временную работу на какой-нибудь загородной ферме, даже при его отпугивающей внешности. Осенью требовались рабочие на уборке картофеля и яблок, а к декабрю предстояло соорудить снегозащитные заграждения, залатать крыши хлевов и сараев.
Никаких бродяг под верандой не оказалось, зато обнаружились многочисленные следы их пребывания. Пустые банки из-под пива, бутылки из-под виски. У кирпичного фундамента валялось одеяло, покрытое засохшими ошметками грязи; оно походило на дохлую собаку. Кругом были разбросаны скомканные газеты, одиноко маячил старый ботинок и густо пахло помойкой. Палые листья толстым слоем покрывали землю.
Эдди пролез под веранду, пополз на четвереньках; ему совсем не хотелось туда забираться, но он не мог ничего с собою поделать. Он почувствовал, как удары сердца гулко отзываются в голове. Перед глазами поплыли белые круги.
Запах становился все нестерпимее — пахло спиртным, потом и гнилыми листьями. Прелые листья и газеты даже не шуршали, а слабо шелестели, как будто вздыхали.
«Я бродяга, — ни с того ни с сего промелькнуло в сознании Эдди. — Я бродяга, мотаюсь по белу свету на товарняках. Ни гроша за душой. Домом не обзавелся, зато есть бухнина. Уж доллар как-нибудь наскребу. Где хочу — заночую. Недельку яблоки пособираю, недельку — картошку. А ударят морозы — сяду в товарный вагон, пахнущий сахарной свеклой, примощусь в уголке, обложу бока сеном, если оно там будет. Будет бухнина — тяпну из горла для сугрева, закушу чем Бог пошлет. Рано или поздно доберусь до Бостона, а оттуда, если вокзальная полиция не схомутает, покачу на юг собирать апельсины и лимоны. Или, может, подряжусь на дорожные работы — туристические трассы строить. Мне не впервой. Я одинокий бродяга, безработный, перекати-поле, ни кола ни двора у меня нет — одна дурная болезнь. Гнию на корню. Кожа потрескалась, зубы выпадают. Чувствую, как гнию изнутри, точно яблоко. Чувствую, как болезнь, проклятая, меня разъедает и точит, точит…»
Эдди взял двумя пальцами грязное одеяло и с брезгливой гримасой отбросил его в сторону. Одеяло прикрывало низкое окно подвала, одно стекло было разбито, другое так загрязнилось, что сквозь него невозможно было ничего рассмотреть. Эдди, словно загипнотизированный, подполз к окну, приник к стеклу, вглядываясь в темноту и вдыхая затхлый запах гнили и плесени.
Он отполз от окна, и тут появилось это лицо… Оно возникло внезапно, но в то же время нельзя сказать, чтобы неожиданно. Эдди едва бы смог закричать, даже если б у него и не разыгралась астма. Глаза его вылезли из орбит, рот раскрылся… И все же это существо не могло быть человеком — до того оно было изъедено. Человек бы не выжил в таком состоянии.
Лоб страшилища был расколот надвое. В отверстие проглядывала, словно стекло прожектора, белая лобная кость, покрытая, точно пленкой, желтоватой слизью. На месте носа виднелся хрящ над двумя красными вспухшими дырками. Один глаз весело поблескивал синим огоньком. Другая глазница была наполнена темно-коричневым гноем. Нижняя губа прокаженного отвисла. Верхней не было вовсе, рот скривился в усмешке, обнажив длинные клыки.
Оно мгновенно просунуло руку в разбитую половину окна, другой рукой ткнуло в замызганное стекло слева и разбило его вдребезги. Цепкие руки были усеяны болячками. В них кишели паразиты.
Согнувшийся в три погибели Эдди захныкал и стал пятиться. Он едва дышал. Сердце стучало точно мотор. На прокаженном, похоже, был какой-то серебристого цвета костюм, вернее, отрепья костюма. В спутанных каштановых волосах ползали мухи.
— Перепихнуться не хочешь, Эдди? — прохрипело страшное существо-привидение, выжав из того, что было когда-то ртом, улыбку. И запело весело: — Моя такса — десять центов. Трахаю в любое время. Внеурочные — пятнадцать. Бобби вас не подведет. — Оно подмигнуло. — Эдди, это я, Боб Грей. Ну вот мы и познакомились, как положено…
Оно протянуло руку и шлепнуло Эдди по правому плечу. Эдди заверещал.
— Ничего-ничего, — пробормотал прокаженный, и Эдди, как во сне, к ужасу своему, увидел, что странное существо выползает из окна. Когтистые руки зарылись в перегнившие листья, пытаясь уцепиться. В створ окна стали протискиваться серебристые плечи. Озорной голубой глаз ни на минуту не спускал взгляда с Эдди.
— А вот и я, Эдди. Ничего. Сейчас, — прохрипело мерзкое существо. — Тебе у нас тут понравится. Тут, внизу, кое-кто из твоих дружков.
Оно снова потянулось к Эдди, и он, охваченный паникой, готовый кричать во весь голос, но знавший, что крикнуть не может, краем затравленного помраченного сознания вдруг уразумел, что если это существо дотронется до его кожи, гниение передастся и ему. Эдди проворно пополз прочь, повернулся и бросился все так же ползком в дальний конец веранды. Пыльные солнечные лучи, проникающие в щели досок, испещряли его лицо полосами. Эдди обрывал головой паутину, и она запуталась у него в волосах. Он бросил взгляд через плечо и увидел, что прокаженный наполовину вылез из окна.
— Зачем ты от меня бежишь, Эдди?! Тебе это ничего не даст, — прокричало существо.
Эдди добрался до конца веранды. Здесь была проволочная решетка. В нее били солнечные лучи, рассыпаясь бриллиантами на щеках и на лбу Эдди. Он нагнул голову и не раздумывая дернул расшатанную решетку, кое-как разодрал проволоку. Под окном росли кусты роз. Эдди кинулся напролом, наконец встал, споткнулся, не чувствуя, как колючки царапают ему руки, щеки и шею.
Он повернулся лицом к проходу и, пятясь на полусогнутых ногах, достал из кармана аспиратор, сунул его в рот и нажал клапан. Что это? Наверно, почудилось. Все это время он не думал о том бродяге, в голове у него крутился фильм ужасов, вроде тех, что показывают по субботам утром в кинотеатрах «Бижо», «Джем» и «Алладин». Про Франкенштейна и человека-волка. Конечно, привиделось. Сам себя напугал. Осел! Дурак!
Эдди успел даже посмеяться над собой — смех получился нервный, дрожащий. Вот некстати разыгралось воображение! Но в эту минуту из-под веранды показалось гнусное существо и в слепой ярости принялось хватать кусты роз, дергать их, вырывать, забрызгивая ветки бусинками крови.
Эдди заверещал.
Прокаженное существо выползло наружу. На нем был клоунский костюм с большими оранжевыми пуговицами. Оно увидело Эдди и ухмыльнулось. Полураскрытый рот расширился, и из него вывалился язык. Эдди снова пронзительно закричал, но поскольку в депо работал дизель, никто не мог услыхать его крик. Язык прокаженного не просто вываливался, он раскручивался, как шланг, и достигал в длину по меньшей мере три фута; желтоватая густая пена скатывалась с его кончика, и в ней кишели мелкие насекомые.
Когда Эдди продирался сквозь кусты роз, на них виднелись первые весенние листочки; теперь же они скукожились и почернели.
— Шпок-шпок, — прошептал прокаженный и резво вскочил на ноги.
Эдди кинулся к велосипеду. Бегом, сломя голову, как и в прошлый раз, только теперь все происходящее казалось кошмаром, когда, как бы ты ни пытался ускорить бег, ты все равно движешься точно в замедленном кадре и у тебя начинается агония ужаса. В этих кошмарных снах вы ведь всегда слышите и чувствуете позади некое Оно. Вот Оно настигает вас и вы улавливаете гнилостное дыхание, так и Эдди чувствовал его.
На мгновение у него мелькнула надежда: может быть, это и в самом деле кошмарный сон. Может быть, он проснется в своей постели, весь в поту, дрожащий, быть может, с криком, в слезах… но живой. Целый и невредимый. Но он отогнал от себя эту мысль, при всей своей утешительности она грозила ему опасными последствиями, при всей своей притягательности она означала смерть.
Эдди даже не попытался сесть в седло, а ухватившись за руль, нагнул голову и кинулся наутек. Он чувствовал, что погружается, только не в воду, а куда-то внутрь себя.
— Шпок-шпок, — снова прошептал прокаженный. — Приходи ко мне в любое время. И дружков своих приводи.
Гниющие его пальцы, казалось, ощупывали затылок Эдди, хотя, наверно, это щекотала паутина, которую Эдди подцепил под верандой. Он вскочил в седло и нажал на педали. Эдди уже не чувствовал, как сдавило горло, он уже плевал на свою астму и мчался, не оборачиваясь. Оглянулся он лишь возле дома — разумеется, позади никого не было, если не считать двух мальчишек, идущих в парк погонять мяч.
Ночью он лежал в постели, вытянувшись как струна, сложив на груди руки и сжимая аспиратор. Эдди смотрел на тени, как вдруг услышал голос прокаженного: «Зачем ты от меня бежишь, Эдди? Ничего тебе это не даст».
8
— Вот это да! — воскликнул Ричи. Это была первая реплика, прозвучавшая после того, как Билл Денбро рассказал свою историю.
— У т-тебя есть еще сигарета, Ри-ричи?
Ричи протянул ему ополовиненную пачку «Уинстона» — он стащил ее из письменного стола отца. Ричи даже поднес спичку, избавляя Билла от лишних хлопот.
— Может, тебе это приснилось, а, Билл? — неожиданно спросил Стэн.
— Нет, все было на самом деле, — глухим голосом произнес Эдди.
— Что-что? — встрепенулся Билл.
— На самом деле, говорю, — повторил Эдди и бросил на друга неприязненный взгляд. — Это не выдумки. — И, не успев сдержать себя, не успев даже сообразить, что делает, он принялся рассказывать про прокаженного, который выполз тогда из подвала дома № 29 по Ниболт-стрит. Посредине своего рассказа он почувствовал, что ему опять сдавило горло, пришлось прибегнуть к аспиратору. А под конец он пронзительно зарыдал, содрогаясь всем телом.
Ребята смотрели на него молча. Им стало не по себе. Стэн положил руку на плечо Эдди. Билл неловко его обнял, а остальные в смущении отвернулись.
— Ничего, Э-эдди. Все б-будет в п-порядке.
— Я тоже видел его, — неожиданно проговорил Бен Хэнском. Голос его прозвучал резко. Видно было, что Бен напуган.
Эдди вскинул на него заплаканные, покрасневшие, как у кролика, глаза.
— Что? — переспросил он.
— Я видел этого клоуна, — сказал Бен. — Только он не похож на твое описание. Во всяком случае, я его видел другим. Он был не склизкий, а какой-то высохший, как мумия. — Бен замолчал, понурил голову и посмотрел на свои бледные руки, лежащие на толстых бедрах. — Мне кажется, это была мумия.
— Как в кино? — спросил Эдди.
— Как в кино и в то же время не совсем так, — медленно проговорил Бен. — В кино сразу видно, что мумия не настоящая, подделка. В кино страшно, но все равно видно, что это так, понарошку, спектакль вроде. Там она вся обмотанная, повязки чистые, как в больнице. А этот тип… Мне кажется, именно так выглядит настоящая мумия. То есть если бы вы ее обнаружили в лабиринте пирамиды. Только костюм другой.
— К-какой к-костюм?
Бен перевел взгляд на Эдди.
— Серебристый костюм с большими оранжевыми пуговицами-помпонами.
У Эдди отвисла челюсть. Наконец он взял себя в руки и произнес:
— Если ты шутишь, так и скажи. Я до сих пор… мне до сих пор по ночам снится этот тип, что сидел под верандой.
— Я не шучу, — ответил Бен и стал рассказывать, что с ним приключилось. Рассказывал он неторопливо. Начал с того, как вызвался помочь миссис Дуглас сосчитать книги, а кончил пересказом своих кошмарных видений. Он говорил медленно, на слушателей не глядел. Как будто стыдился своих поступков. В продолжение всего рассказа он ни разу не поднял головы.
— Тебе, должно быть, это приснилось, — наконец сказал Ричи. Он заметил, что лицо Бена передернулось, и скороговоркой продолжал: — Так что видишь, не с одним тобой такое случается, Большой Бен.
Ричи встревоженно перевел взгляд с Бена на Билла. Одно дело — обвинять Бена, что ему померещилась всякая чепуха, совсем другое дело — Билла: Билл был в их компании лидером, его уважали. Никто не высказывал этого, да в этом и не было надобности. Билл выдавал идеи, он мог придумать что-нибудь интересное, чтобы было нескучно. Он помнил игры, которые другие ребята уже забыли. Каким-то странным образом все видели в Билле черты взрослого, самостоятельного человека — надежность, серьезность, и это им нравилось. Ребята понимали, что если потребуется, Билл возьмет всю ответственность на себя. По правде сказать, Ричи верил тому, что рассказал Билл, хотя историю его иначе как безумной нельзя было назвать. И может быть, потому он не хотел верить словам Бена и Эдди.
— А с тобой ничего подобного не случалось? — спросил Эдди у Ричи.
Ричи помолчал, затем заговорил было, покачал головой, замолчал и наконец произнес:
— Самое жуткое зрелище, которое я наблюдал в последнее время, это когда Марк Предергаст ссал в Мак-Кэррон-парке. Ни у кого не видел такого безобразного члена.
— А с тобой, Стэн? — спросил Бен.
— Со мной ничего, — поспешно ответил Стэн и отвел взгляд в сторону. Узкое его лицо было бледно, а губы так плотно поджаты, что казались белыми как мел.
— Ч-что-нибудь у т-тебя было т-такое, Стэн? — спросил Билл.
— Нет, я же сказал! — Стэн поднялся и, не вынимая рук из карманов, подошел к ручью и стал смотреть, как вода переливается через плотину и скапливается за вторым затвором шлюза.
— Ну! Отвечай, Стэнли! — визгливым фальцетом проговорил Ричи. Теперь он изображал голос ворчливой бабки. Обычно при этом он, прихрамывая, расхаживал взад-вперед, приложив кулак к пояснице, и зубоскалил для пущего эффекта. И все же, если он и походил на кого в эту минуту, так прежде всего на себя, Ричи Тоузнера.
— Ну, выкладывай, Стэнли. Расскажи бабушке про нехорошего клоуна, и я дам тебе пирожное с шоколадкой. Рассказывай.
— Заткнись! — неожиданно вскричал Стэн и, повернувшись, набросился на Ричи. Тот в удивлении отступил на несколько шагов назад. — Заткнись, кому говорят!
— Слушаюсь, босс, — отозвался Ричи, сел на землю и недоверчиво посмотрел на Стэна Уриса. Щеки Стэна покрылись пунцовыми пятнами, однако по-прежнему казалось, что он скорее напуган, чем взбешен.
— Ладно, будет тебе, — спокойно проговорил Эдди. — Не обижайся, Стэн.
— У меня был не клоун, — произнес Стэн. Взгляд его беспокойно перебегал с одного лица на другое. Будто он борется сам с собой.
— М-можешь н-нам р-рассказать, — произнес Билл, тоже стараясь говорить спокойно.
— У меня был не клоун. Это был…
В эту минуту послышался пропитой голос мистера Нелла, и ребята вскочили как ужаленные.
— Господи Иисусе! Что вы натворили! Вы посмотрите! Что это?! Я вас спрашиваю!