еннего кармана телогрейки тяжелый черный предмет.
— Немец-то все равно в Москву придет…
— Обернись, мерзавка! — крикнула Лара таким голосом, что на них оглянулись десятки людей. — Получай по заслугам! — и выстрелила прямо в подбритую тонкую бровь.
Глава десятаяРанен
Андрей очнулся от холода. Лошади недружно натягивали постромки, от толчков сползла шинель, и порывы ветра леденили мокрую от дождя одежду. Он видел тусклую серую пелену низко нависшего неба. Андрей приподнял голову и заметил справа густой частокол хвойника. Остроконечные иглистые макушки деревьев четким зубчатым силуэтом выделялись на сером полотнище неба. Слева густел мрак.
Андрей тронул рукой лицо, скрытое повязкой. Бинт чалмой охватывал голову, проходил через левый глаз. Он вздрогнул. «Самое драгоценное у человека глаза, — говорила когда-то бабушка, — ими он видит красоту природы…» Андрей поспешно ощупал себя: левая рука была туго прибинтована к груди.
«Ранен, — вспомнил он. — Но почему же ничего не болит?»
Повозка остановилась. Андрей осторожно слез, стараясь не задеть лежащих без движения раненых.
— Чего? — бросилась к нему девушка с санитарной сумкой поверх шинели. — По нужде захотел? Ступай за кустик, далеко не ходи. Прямо. Сам дойдешь или проводить?
Андрей покраснел:
— Машенька, это вы?
— Ты меня знаешь?
— А помните, в Вязьме на улице гуляли с нами?
— Да, да! — поспешно согласилась Маша. — Но вас не узнать — лицо завязано. Рука болит?
— Нет. Отойдите, пожалуйста.
— Да ты не смущайся.
Андрей снова зарумянился и обозлился. С ближайшей подводы кто-то невидимый в темноте восхищенно сказал:
— Вот это девка! С такой всю жизнь проживешь — не соскучишься!
— Молчи! — простонал другой. — Без ног лежит, а всю дорогу хаханьки да ухаживания! Спокою нет…
К Андрею подошел возница, пожилой боец с винтовкой за спиной:
— Слышишь, парень, спички есть?
— Некурящий.
Солдат утонул в темноте, и вскоре там вспыхнула искорка огня.
Девушка снова приблизилась к Андрею и доверительно шепнула:
— Понимаешь, сбились с пути. Карты у меня нет, уж давно должна Ивановка быть — там полевой госпиталь стоит, а ее все нет и нет.
Андрей осмотрелся. Кругом шумел вековой лес.
— Как бы к фрицу не угодить… — шептала Маша.
Посовещавшись, решили осторожно двигаться дальше.
Андрей не сел на подводу, а пошел пешком, держась за борт.
Дорогу размыло дождем, лошади скользили по грязи. На ухабе телега подпрыгнула, глухо вскрикнул пришедший в себя раненый.
— Молчи, молчи, дорогой! — ласково успокаивала девушка. — Сейчас приедем в госпиталь.
Светало. Показалась одинокая избушка. Оба ездовых, сняв винтовки, осторожно подошли к домику.
Маша тихо постучала в окошко. Скрипнула дверь. На пороге показалась маленькая, высохшая старушка.
— Бабушка, нельзя ли у вас немного передохнуть? Раненым обогреться надо, да и коняшки притомились.
— Господи! Отчего же нельзя? — всплеснула руками старушка. — Заезжайте во двор. Петюша, ступай, внучек, рас-хлебни ворота!
Белоголовый мальчик лет четырнадцати вышел во двор. Трое раненых, охая и кряхтя, вскарабкались на крыльцо, троих снесли на руках в горницу. Старушка раскрыла сундук и быстро достала рушники и простыни.
— Бери, девонька! Стели свежее на постель. Ну что вы их, бедняг, на пол положили, как собак, прости господи!..
Старуха постлала широкую кровать.
— Ну-тка, солдаты, ложите вон тех…
Старики ездовые помогали хозяйке. Здоровенный черноусый командир в кубанке отклонил предложение старушки лечь на постель.
— Извините, мамаша, как бы не натрясти вам гитлеровских союзников… Месяц не мылись, всё в лесу да в лесу…
— А ты не бойся, сынок! Мы их утюжком каленым!
Мальчик принес охапку еловых лап, сноп соломы. В углу разместили остальных. Старушка затопила печь, вкусно запахла булькающая в чугунке картошка. Легко раненные поснимали шинели, умылись.
— И куда вы путь держите, на Можайск?
— В Ивановку, бабушка.
Жестяная кружка выпала из рук старухи.
— Господь с тобой, девонька, ведь там еще со вчерашней ночи иродово войско!..
В доме повисла тишина.
— И в Шмелёнках, и в Ярцеве, и в Осеченках, люди проходили, сказывали.
Молодцеватый кавалерист спокойно проговорил:
— Колечко.
Он встал с постели, натянул на здоровую ногу сапог и, опираясь на костыль, подошел к окну.
— Ничего, ребятки, — неестественно бодрым тоном сказала Маша. — Отдохнем и будем к своим пробираться.
Все замолчали. Андрей взглянул на девушку. В сумраке ее лицо показалось ему прекрасным.
— Ложитесь, ребятки, а я подежурю.
Девушка вышла на крыльцо.
— Сама еле на ногах стоит, — сокрушенно вздохнула старушка. — Ох, война, война, что наделала!.
Раненые притихли. Кавалерист, примостившись на табуретке, склонился на подоконник и задремал. Андрею спать не хотелось. Он вышел вслед за санинструктором. Девушка сидела на крылечке и горько плакала.
— Машенька, ты чего?
Андрей опустился рядом на ступеньки и осторожно обнял девушку здоровой рукой. Маша прижалась к его плечу, глотая слезы:
— Жаль мне вас, пропадете, а ведь молодые все, жизни не видели…
— Ничего, — грубовато сказал Андрей, — выдержим, к своим прорвемся.
Почувствовав в его голосе извечное превосходство сильного мужчины над слабой женщиной, Маша улыбнулась сквозь слезы:
— Успокаиваешь, а сам еще ребенок ребенком…
— Но, но! — слегка обиделся Андрей. — Ты скажешь еще!
— И скажу. Наверное, еще ни разу девушку не целовал?
Маша, единственная дочь известного профессора, сама не испытала еще ни любви, ни увлечения. Теперь она старалась показать себя в глазах этого симпатичного юноши зрелым, пожившим, видавшим виды человеком.
— Хочешь, поцелую? — Не дожидаясь ответа, девушка припала теплыми губами к его потрескавшимся губам.
Андрей сразу вспотел, у него загорелись уши, запылали щеки. Отчаянно колотилось сердце. Если бы он был проницательнее или старше, то заметил бы, что и с девушкой творится то же.
Но Андрей ничего не успел заметить. Грянул выстрел, и Маша покатилась с высокого крыльца прямо под ноги вбежавшим во двор немецким солдатам.
Андрей вскочил. Страшный удар в голову швырнул его на землю.
Гитлеровцы ворвались в дом, обезоружили полусонных ездовых. Трое солдат бросились на кавалериста. Ударом ногой в живот он сбил ближайшего немца. Остальные автоматной очередью в упор пригвоздили его к стене. Трое раненых, лежавших на полу, были тут же убиты. Несколько офицеров вошло в дом, вслед за ними солдаты втащили Андрея.
Молодой офицер-фашист подошел к кровати и оттолкнул трясущуюся старушку, рванул за ворот раненого в живот красноармейца:
— Встать!
Раненый застонал, но глаз не открыл.
— Выбросить эту шваль!
Двое солдат сбросили на пол раненых.
— Господин унтер-штурмфюрер, один уже сдох.
— Туда и дорога! Отправьте в рай и второго.
Долговязый немец, рыжий и золотозубый, с хохотом схватил за ноги умирающего бойца.
— Рус Иван, поехали нах Москау!
Окровавленная голова красноармейца глухо застучала по полу.
— Гинце! — повелительно крикнул только что вошедший старший офицер.
— Слушаю вас, господин гауптман!
— Вы мне нужны. Отправьте донесение оберсту.
— Слушаюсь. Разрешите только прикончить эту скотину?
— Ступайте, Гинце, — холодно процедил офицер.
Ординарец исчез.
Эсэсовец подскочил к красноармейцу и выстрелил в него из парабеллума.
— Правильно! — одобрил другой. — Остался еще один. Вон там, у печки.
— Поднять его!
Дюжие солдаты подняли Андрея. Он оказался им по плечо. Эсэсовский офицер не торопясь разбинтовал Андрею голову и с силой дернул присохший к ране бинт. Острая боль привела Андрея в чувство. Он стер хлынувшую с лица кровь.
— Э-э-э, да это совсем мальчишка — коммунистический щенок!
Отворилась дверь, в комнату, запыхавшись, вошел толстый немец.
— Хайль Гитлер! Загадочная картинка, или друзья забавляются. Хорошее дело. А вот девчонку, что на крылечке валяется, прикончили зря — пригодилась бы, — Толстяк мерзко усмехнулся.
— Плюнь на девчонку! Смотри на этого воина героической Красной Армии.
— Да ведь это сопляк, ему еще штанишки до колен носить нужно.
Андрей плохо знал немецкий язык, но последнюю фразу понял.
Плевок попал толстому прямо в переносицу. Гауптман захохотал.
— Отлично! — просипел, наливаясь кровью, толстяк. — Сейчас мы с тобой, детка, поговорим по душам.
Толстяк раскалил на огне острый штык и приказал поставить на ноги пленного. Он поднес раскаленный добела металл к правому глазу Андрея, левый глаз покрывала корка запекшейся крови.
— Отвечай, малыш, — крикнул толстый по-русски, — комсомолец?
— Да.
— Откуда?
— Из Москвы.
— Кричи «Хайль Гитлер».
Блестящее, искрящееся, пышущее жаром лезвие замаячило у самого глаза.
Кричи «Хайль Гитлер», ублюдок! Считаю до трех… Раз, два…
Да здравствует родина! Смерть фашизму!
— Получай!
Андрей зажмурился, но удара не последовало, послышался шум. Андрей приоткрыл глаз. Высокий офицер оттаскивал от него эсэсовца.
— Вы с ума сошли, гауптман?
— Прекратите, Вилли!
— Я убью этого щенка!
— Нет, не убьете, он мне нужен.
— Но зачем же?
— Хотя вы служите у господина Гиммлера, я не обязан давать вам отчет.
— Как вы смеете? — заорал Вилли.
— Смирно! Приказываю покинуть дом. За неисполнение приказа расстреляю на месте!
Вилли успокоился. Уходя, он нагло прищурился.
— Вы проявляете подозрительное рвение, защищая коммунистов. Я это вам припомню, господин гауптман.
Гауптман положил руку на кобуру парабеллума. Эсэсовцы ушли.
Андрей ничего не понял. Зачем он понадобился этому офицеру?
Капитан позвал ординарца и приказал накормить пленного. Конопатая физиономия солдата растянулась, как резина.