В отличие от Басманова, Лев Андреевич Салтыков не успел сориентироваться в придворных изменениях и при учреждении опричнины был опозорен, голым выслан из царского похода в столицу. Но человек, во второй половине 1560-х игравший во дворце виднейшую роль, чему способствовало его бегство от Судьбищ, сумел найти новые пути к сердцу царя.
В 1567 году он уже командовал полком, предназначенным для войны в Ливонии, и снова понравился перетрусившему царю, посоветовав ему отказаться от похода. Но подлинную преданность государю Салтыков сумел проявить в новгородской резне 1570 года. Уже в январе он стал опричным дворецким, а летом — боярином. На этот раз взлет Салтыкова был недолгим. Летом 1571 года, после сожжения Москвы татарами, Лев Андреевич был пострижен в монахи, а вскоре убит, когда царь вырезал первую опричнину, чтобы набрать себе новых подручных.
Из сражавшихся при Судьбищах воевод счастливейшая судьба ждала Степана Сидорова. Раненный в бок копьем и потерявший в бою ногу, он спустя пять недель после победного возвращения в Тулу скончался, искренне оплаканный товарищами и уверенный в скором и, главное, окончательном освобождении Руси от басурманских набегов.
Сын Сидорова Григорий продолжил дело отца и много лет неутомимо защищал южную границу. Он командовал воинами в новой крепости на Дону, когда на русские рубежи налетели с тыла опричники Фёдора Басманова. Григорий Степанович Сидоров был убит кромешниками в один день со славными своими товарищами-воеводами: Даниилом Чулковым, Фёдором Булгаковым и Владимиром Курлятевым.
Действия опричников и крымских татар были чудно согласованы. Через неделю после гибели мужественных, храбрых и славными заслугами украшенных степных богатырей, пагубников басурманских и оборонителей христианских, на крепость налетело девять тысяч татар со своими царевичами. Но враги Руси рано обрадовались. Даже потеряв почти всех предводителей, пограничники стояли насмерть. Много их полегло под басурманскими саблями, многие получили тяжкие раны, однако ещё хуже пришлось неприятелям — едва утекли от крепости царевичи с немногими воинами.
Узнав об этом, ужасно рассвирепели кромешники и на третий день после сражения прискакали в крепость, как бесноватые рыща меж домами и шатрами, вопя:
— Где князь Андрей Мещёрский, и князь Никита, брат его, и Григорий Иванов сын Сидоров?! (Григорий Иванович был двоюродным братом Г. С. Сидорова.)
— Все они погибли в бою, — отвечали слуги.
Не поверили кромешники и с гиканьем, как безумные, вломились в дома славных ратоборцев с приготовленными пыточными орудиями, надеясь домучить ещё живых. Увидав же их мёртвыми, помчались тут же, посрамленные, к Зверю, чтобы доложить о сём.
Однако не все покорно подставляли шеи под ножи кромешников. А опричники, как трусливые псы, убирались с дороги льва, ежели не могли напасть сотней на одного.
Дмитрий Иванович Вишневецкий после похода 1559 года успешно оборонял дружественные России кавказские племена от татар, поддерживал милое его сердцу украинское казачество. С годами он яснее понимал суть внешней политики и внутренних репрессий Ивана Грозного. В 1563 году, будучи уже в преклонных летах, Вишневецкий с немногочисленной дружиной бежал из Москвы, чтобы продолжать дело своей жизни. Собрав казачество, он поднял против турок восстание в Молдавии. Его малые силы были разгромлены, а сам Дмитрий Иванович казнён в Стамбуле путем сдирания кожи.
Для казни русского товарища Вишневецкого, славного Даниила Фёдоровича Адашева, успевшего после похода 1559 года одержать новые победы в Ливонии, Иван Грозный избрал более изощренный способ, первоначально замучив на глазах отца-героя его двенадцатилетнего сына Тарха. Казнены были также родные и друзья воеводы, посмевшего поднять руку на Крым.
Несмотря на все зверства самодержавия, истерзанная Россия продолжала жить. Видя участь предшественников, новые воеводы твёрдо вставали на пути врага и уцеломудривались на смерть в убеждении, что «болше сия добродетели ничтоже есть, аще кто душу свою положит за други своя»!
Глава 4Волго-Дон[28]
Семён Мальцев и князь Пётр Серебряный
Звонкие удары гонга летели над морскою водой, отзываясь в горах. Срезая мелкую волну, легко, как чайка, скользила вдоль цветущих крымских берегов красно-золотая галера Мир-Серлета. На устланной коврами кормовой площадке, окруженной резной балюстрадой, над сверкающим оружием отряда секбанов — личной охраны султана — раскачивался чёрный хвост огромного бунчука капудан-паши, повелителя Карадениза — Понта Эвксинского.
Сам Мир-Серлет, развалясь на ковровом помосте, любовался слаженными взмахами весел покрывавшего море флота. С расписными галерами-маштарда, приведёнными им из Золотого Рога, соединились в кильватерных колоннах 300 черных кадырга (каторги) прочной кафской постройки.
Не полагаясь на тянущий к берегу ветерок, капитаны шли без парусов, под которыми негде было бы маневрировать. Весь морской простор, докуда захватывали взгляд и слух, двигался за бунчуком паши, звенел металлом гонгов и глухо скрипел кожаной обивкой уключин.
Мускулы рабов, как и везде в империи, подчиняясь порядку и дисциплине кнута, обеспечивали слаженное движение машины завоеваний, несли на себе блещущую сталью и бирюзой османскую рать.
Длинные весла галеры Мир-Серлета мерно месили черноморские волны. Внизу, под палубным настилом, на отполированных телами скамьях, за рукоятками весел копошилось в полумраке скопище грязно-смердящих гребцов. Части корабельного двигателя были нанизаны на проложенную вдоль киля цепь связками от борта до борта. Бритые головы рабов со всех концов империи тонули под палубой в массе заросших, длиннобородых и длинноволосых славянских гребцов. Освоившись в полумраке, глаз мог увидеть среди гребцов длинноусых венгров, кудрявых кряжистых италийцев, носатых кавказцев. На скамьях сидели вперемешку сербы и хорваты, болгары и греки, поляки и австрийцы, мордовцы и ногайцы. Одетые в отрепья представители десятков окружавших империю племён и народов двигали в такт звонких ударов тяжёлые весла корабля капудан-паши. Разобщенные верами и языками, они были объединены цепью невольников и ударами сплетенных из бычьих членов бичей дюжих полуголых надсмотрщиков.
Отупевшие от однообразных усилий лица гребцов, казалось, говорили о полной покорности судьбе. Зверообразные морды надсмотрщиков с бегающими глазками выслужившихся холуев не видели никаких признаков неповиновения, не выделяли из толпы ни одного взгляда человека разумного, которого было бы полезно замучить в назидание остальным. Не отличался от других и человек с замотанной в тряпицу головой, сидевший на «легком» месте у борта, где рукоять общего весла имела меньший размах и куда реже доставал бич надсмотрщика, опасавшегося сгибаться над гребцами.
«Итак, война началась, — думал русский дипломат, а ныне гребец турецкой каторги Семён Елизарьевич Мальцев. — И началась так, как мы ждали».
Мысли с трудом ворочались в порубанной татарской саблей голове. Представление о времени стиралось однообразным движением весла.
«Она начала готовиться уже тогда, когда рухнула Казань и русские смело пошли вниз по Волге. Москва внимательно следила за военными успехами могучей Османской империи, простиравшей победоносную саблю над Европой, Азией и Африкой. Турецкая рука действовала через вассальный Высокой Порте Крым, Кавказ, мутила Ногайскую орду».
Семён вспоминал, как был озабочен в 1553 году его отец-дипломат, когда ногайский хан Юсуф собрал почти сто двадцать тысяч всадников для похода на Москву. Тогда хана удалось удержать от войны. Это была крупная победа русской посольской службы. А на следующий год брат Юсуфа, мирза Исмаил, соединил свои войска с русскими у Переволоки. Служилый ханыч Дервиш-Али, а правильнее сказать — воеводы Юрий Шемякин-Пронский и Игнатий Вешняков беспрепятственно прошли волжским путем, открытым им дипломатами. Астраханский хан бежал, но был настигнут и разбит объединённым войском. На всём своем протяжении Волга перешла под власть великого государя московского.
От Москвы до Астрахани — долгий путь. Огромная земля, вошедшая в Русское государство, населена была многими племенами. Удержать её саблей нечего было и думать. У царских советников — Избранной рады — умные головы были в цене. Крымский хан хотел взять Астрахань руками Больших Ногаев. Не вышло. Ногайская орда была расколота. Часть мурз ушла в Крым, часть — к хану Синей орды, давившему на ногаев с востока.
Крымский хан пытался сплотить против русских черкесские княжества. Советник посаженного Москвой в Астрахани Дервиш-Али, знаток Востока Иван Тургенев договорился с пятигорскими черкесами о совместной борьбе с Крымом; затем к союзу примкнули жившие по Тереку кабардинцы. Владетели Дербента, Шемахи, Иверии убедились в выгоде мира и торговли с русскими, но были осторожны, дабы не разгневать тесными отношениями с северянами могущественных османов.
Бич надсмотрщика задел раба по незажившей ране на голове. Мальцев упал на весло, но второго удара не было. Несколько рядов каторжан привстало с лавок, продолжая грести. Надсмотрщики демонстративно отступили, зная, что последует, если весла останутся в воде. Флагманская галера вильнёт в сторону, сбивая строй флота. Тогда никакой расправой над рабами не спасёшь свою шкуру от гнева капудан-паши! Через несколько десятков участившихся ударов гонга на гребной палубе не осталось воспоминаний о происшествии. Семён Елизарьевич очнулся и снова держался за весло, которым гребли товарищи по несчастью.
«Думать, вспоминать всё по порядку! Иначе не вынести каторги и потерпеть поражение. Он не раб, он посол и должен довести службу до конца».
Под руководством отца в посольствах в 1556–1559 годах Мальцев познавал силу дипломатии. Он изучал языки и наречия, разбирался в делах Ногайской орды, где правил хан Исмаил, убивший своего брата Юсуфа и захвативший престол. Огромные пространства, в которых утонуло бы множество сильных ратей, были взяты и держались за Россией силой политики.