Там не было чернокожих детей и не было чернокожих учителей. Когда я поступил в медицинскую школу, на моем курсе тоже не было чернокожих студентов, не было чернокожих лекторов или профессоров. На самом деле я не помню, чтобы меня учил хоть один чернокожий врач, пока я не устроился на работу в Южном Лондоне в 1980-х годах.
И вдруг я, молодой стажер-психиатр, вошел в отделение, и двенадцать из шестнадцати пациентов там были чернокожими. Стивен Лоренс[11] был все еще жив, об институциональном расизме еще не говорили, и если жизни чернокожих имели значение, то, похоже, доказательств этому было немного.
– Вы меня не поймете, – сказал первый пациент, которого я встретил, тридцатилетний мужчина по имени Лео. У него была поразительная внешность.
– Возможно, вы правы, – ответил я.
Он подозрительно посмотрел на меня.
– Какой в этом смысл? Дежурный врач так и не осмотрел никого из нас. Он просто пришел и сказал продолжать принимать те же лекарства.
– Это ужасно, – согласился я. – Почему вы здесь?
– Это недоразумение. Со мной все в порядке.
– Можете ли вы сказать мне, почему вас определили в психиатрическую больницу?
Это все, что я знал о нем.
– Меня забрала полиция. Я только что вышел. Они замечают меня. И всегда останавливают.
– Вас трудно не заметить. Вы, должно быть, метра два ростом…
Лео посмотрел на меня и рассмеялся.
– Нет, дело не в этом. Во всем виноват цвет моей кожи.
– Я вижу черного человека.
Лео кивнул, как будто я прошел какой-то тест.
– Когда вы выходите на улицу?
– В основном в ночное время.
– Вас уже отправляли в психиатрическую больницу?
– Да, три-четыре раза. Всегда отправляют в психушку, когда я на взводе.
– Из-за наркотиков?
– В маниакальном состоянии, – поправил он меня.
Я заметил свое собственное предубеждение.
– Когда у вас впервые проявилось биполярное расстройство?
– В колледже. Это все стресс из-за учебы. Мне было трудно справиться. Надо мной издевались.
Трудно представить, что такой крупный мужчина, как Лео, стал жертвой издевательств, но это случается чаще, чем мы думаем.
Я встречал не одного «крупного мужчину» в больнице, на которого нападал кто-то поменьше. Все дело в том, что важно быть «альфачом».
– Не только издевались, – продолжил он, – я никогда не знал, как вписаться. Знаете, ты просто родом из черной семьи, и тебя не принимают. Вот это случилось и со мной.
Он закатал рукава рубашки, обнажив предплечья. На них виднелись глубокие старые шрамы.
– Раньше я резал себя, потому что не мог справиться со стрессом,[12] – на самом деле это было глупо, но я притворился, что получил шрамы в драке. Хотя это не так.
– Семья отвергла вас?
– В колледже у меня был хороший учитель, который рассказывал всякие вещи, ну, вы знаете, о жизни. Он взял меня под свое крыло. Но потом он ушел. У мамы были проблемы с алкоголем, а папы у меня не было. Видите, я же говорил, что вы меня не поймете.
– Однажды учитель сказал мне, что я недостаточно умен, чтобы стать врачом, – ответил я. – Я думаю, это заставило меня работать усерднее, но также вижу, что это могло разрушить мою мечту. А кем вы хотели стать?
– Мне нравилось что-то строить. Искусство, что-то в этом роде.
– Вы хотели стать строителем? Архитектором?
– Нет, я не был настолько умным. Я работал на стройке, но меня уволили, потому что я заболел – начальство не хотело, чтобы я возвращался, и, честно говоря, мне было неприятно находиться на улице в таком состоянии.
– Что происходит, когда вы на взводе?
– Я раздеваюсь. Бегаю повсюду. Много говорю. Чувствую себя великолепно. Я полон энергии. Как будто я на наркоте.
– Когда полицейские вас замечают, они проверяют, все ли в порядке?
Лео поморщился.
– Можно и так сказать, но я ударил парочку из них, когда меня впервые арестовали. Я был болен – а тогда бушевали общественные беспорядки, – они этого не забыли.
– Расскажите мне о своем альбинизме. Как это влияет на вас?
Людям с альбинизмом не хватает фермента тирозиназы, который необходим организму для выработки меланина – пигмента, окрашивающего кожу, глаза и волосы. Кожа Лео была бледной, глаза – голубыми, а волосы – оранжево-русыми.
– Когда я был маленьким, маму постоянно спрашивали, ее ли я ребенок. Раз или два, когда я стал немного старше, какие-то белые дети спрашивали, что я делаю, ну, с моей мамой.
Лео подвергнул цензуре слово, которое они явно использовали, чтобы обозвать его мать. Он опустил жалюзи в рабочей комнате для заключенных и подошел ко мне, чтобы снова сесть.
– Я никогда по-настоящему не знал, кто я такой, но потом понял, что должен быть черным, более черным, чем кто-либо другой.
– Как это? – спросил я.
– Я читал о Черном самосознании, Черной силе, Малкольме Икс[13], «Нации ислама»[14], «Черных Пантерах»[15].
– Вы бы предпочли черного психиатра?
– А вы таких знаете? – спросил Лео с насмешкой. – Как вы попали в психиатрию?
Я рассказал ему. Я рассказал ему о том, как мой брат повредил глаз, и о том, как мистер Томкинс затеял тот разговор с Майком и мной. Он рассмеялся.
– Подобные вещи случались со мной постоянно.
– Но был и другой учитель, – сказал я ему. – Звучит банально, но он присудил мне приз, прежде чем я перешел в следующий класс. Он помог мне снова поверить в себя.
– Мой учитель… – Лео колебался. – Тот, о ком я упоминал, он выдал мне диплом, удостоверяющий, что я изучал технологию проектирования.
– Вы выглядите лучше после последнего маниакального состояния. Как вы себя сейчас чувствуете?
Он казался задумчивым.
– Гораздо лучше. Расскажете мне о литии? Прошлый консультант рекомендовал его мне. Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что знаете о нем.
– Хорошо, – кивнул я. – Как насчет сделки? Я расскажу вам о стабилизаторах настроения, а вы расскажете мне о том, каково это – быть черным, и о своем опыте. У вас уникальный опыт.
Мне не пришлось ждать. Лео устроил мне часовой мастер-класс о том, как быть черным, от рабства до Манделы и далее.
– Кругом так много расизма, – заключил он. – Он повсюду. На днях я сел в лифт в «Джоне Льюисе», и какая-то мамочка поспешно вытолкала свою маленькую девочку прочь оттуда. Я знал, что это не их этаж: они вышли в отделе мужской одежды.
Через неделю после этого разговора я пошел ужинать со своим другом Фейсалом. Я рассказал ему о переживаниях Лео.
– Меня останавливают раз в месяц, – сказал Фейсал.
– Какая у тебя машина? – спросил я.
– BMW седьмой серии.
– Так тебе и надо, – сказал я.
Мой Fiat вообще не останавливали.
На прошлой неделе, два десятилетия тому назад, нигерийский врач, замечательная, умная, добрая женщина, сидела со своим мужем на скамейке возле их церкви.
– Идите домой, – сказала симпатичная белая пара, проходившая мимо.
На следующий день за ее сыном медленно ехала машина с тонированными стеклами, пока он совершал пробежку – все шесть километров. Я думаю, что всегда недооценивал пагубную силу расизма. Я знал о его существовании в теории, и мне не хотелось признавать, что я сам тоже являюсь частью институционально расистского общества. Изучая криминологию, я просмотрел статистику арестов молодых чернокожих мужчин. Позже я работал в тюрьме и в общих отделениях в Лондоне, а затем попал в службу судебной психиатрии, тоже в Лондоне. И, честно говоря, везде я встречал гораздо больше чернокожих людей, чем предполагал[16]. Я не говорю, что сознательно ставил чернокожим людям неправильные диагнозы. Просто в некоторых областях психиатрии не нужен статистик, чтобы увидеть, что в этой сфере чернокожих пациентов явно значительно больше. Нужно задавать сложные вопросы о неравенстве возможностей, об образовании, жилье и полицейской деятельности. А потом разобраться, почему люди заболевают.
Вопрос о том, голубые у вас глаза или карие, никогда не был таким важным, как сейчас.
Я взял у Лео кровь на анализы, и на следующей неделе он начал принимать литий. В следующий раз я увидел его в амбулаторном отделении, и он снова связался со своим старым учителем и сказал мне, что у него новые отношения.
– Она совсем не похожа на меня, – взволнованно сказал он.
«То есть она не черный общественный активист с биполярным расстройством?» – хотел пошутить я, но вместо этого спросил:
– Что вы имеете в виду?
– В ней всего сто пятьдесят пять сантиметров роста.
Я не видел своих учителей с тех пор, как окончил школу. Я вернулся домой и пошел по дорожке к подъезду. Папа стоял перед гаражом, мама – у задней двери, и они оба выглядели обеспокоенными.
– Ну?.. – начал папа. Мама зажала рот руками. Я мог бы сам просто сказать ему, что у меня хорошие оценки, но вместо этого протянул ему листок бумаги. Я никогда не видел отца таким неподвижным.
– Ты станешь врачом, – сказал он наконец.
И он протянул ко мне руки. Сначала я не понял, что он делает, потом до меня дошло: он приглашает меня обняться. Я шагнул вперед, и он заключил меня в объятия.
ЭТО БЫЛ ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ РАЗ, КОГДА Я ОБНИМАЛ СВОЕГО ОТЦА. Я ВСЕГДА БУДУ ЭТО ПОМНИТЬ.
Поступление на медицинский факультет и объятия папы было лучшим, что случилось со мной. Ну разве что кроме того, что произошло в биологической лаборатории вскоре после того, как в мой класс пришли новые симпатичные девчонки. Впрочем, пусть то, что случилось в биологической лаборатории, так и остается там.
Мама положила руку мне на плечо, и я видел, что она плачет, но на этот раз не возражал. Она была счастлива. Я уехал из дома вскоре после того, как сдал на отлично все экзамены.