– Это для незваных гостей, – объяснил он.
Мне следовало уйти в тот момент, но я был молод и любопытен, а об оценке рисков тогда почти не говорили. О том, что он угрожал соседям топором, я узнал позже.
В коридоре валялся мусор: грязная разорванная одежда, обертки от еды и коробки с остатками недоеденной и оставленной гнить еды. Повсюду были разбросаны газеты, журналы и бутылки с водой.
Ковер исчез под горами мусора, его уже практически не было видно. Я заправил брюки в носки и постарался не вдыхать слишком глубоко. Тусклый свет голой лампочки отражался от фольги, аккуратно наклеенной на оконные стекла. В фольге я разглядел маленькие отверстия на уровне глаз – через них он, должно быть, выглядывал наружу из своей добровольной тюрьмы.
Он пояснил, что фольга для того, чтобы помешать секретным службам следить за ним. Машины, которые они использовали, могли изменить мысли и заставить думать, что существует заговор с целью контролировать и убить его. Пациент уже давно перестал смотреть телевизор, потому что в нем было излучение и через него можно было видеть и комментировать все, что он делал. Камеры ему были нужны, чтобы собрать доказательства заговора и передать их полиции. Оказывается, спецслужбы знали о нашем пациенте уже год, потому что он еженедельно приходил в местное отделение полиции, чтобы пожаловаться на заговор против него.
Я спросил его о недоеденной еде.
– Яд. Другое. Улики, – ответил он.
Мы обнаружили, что из-за полного беспорядка в голове ему удавалось лучше передавать смысл сказанного, используя просто отдельные слова. То, что он смог распознать, что другие его не понимают, и адаптировать свои слова, свидетельствовало о высоком уровне его интеллекта. Вскоре я обнаружил, что он ходил за едой по всему городу, никогда не брал одно и то же дважды, чтобы снизить риск отравления. Он ел примерно один раз в три дня или около того (этим объяснялась потеря веса).
ЕСТЬ ОН ХОТЕЛ, НО КАЖДЫЙ РАЗ ЖУТКО БОЯЛСЯ ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ, ПОЭТОМУ СЪЕДАЛ ПОЛОВИНУ ТОГО, ЧТО КУПИЛ, ЧТОБЫ, ЕСЛИ ЕМУ СТАНЕТ ПЛОХО, ИСПОЛЬЗОВАТЬ ОСТАВШУЮСЯ ЕДУ В КАЧЕСТВЕ УЛИКИ ДЛЯ ПОЛИЦИИ.
Яд. Другое. Улики…
Он показал мне то, что описал как остальную часть своей диссертации: три огромные папки, полные параноидальных теорий заговора о секретных службах и крупной фармацевтической компании – бредни гениального сумасшедшего.
– Мне просто нужно больше думать над этим, – сказал он мне.
Мы без проблем вернулись в больницу, и я позаботился о том, чтобы одежду, которую он подобрал, хорошо постирали. Мои беседы с ним продолжались. Разговаривать было очень легко и интересно, но мы, похоже, так ни к чему и не пришли. С его точки зрения, с ним все было отлично. Его бред был последовательным и переплетался с переживаниями и галлюцинациями из телевизора.
На следующей неделе я снова обратился к своему наставнику.
– Он все еще отказывается от лекарств.
– Что ты собираешься делать? – спросила она.
– Я продолжу работать с ним.
– Сколько времени тебе нужно?
– Может, еще несколько дней, может, пару недель. – Ответ прозвучал как утверждение, но на самом деле был вопросом.
– А если он все равно будет отказываться?
Я не знал, что сказать.
– Еще несколько месяцев или год? – продолжала она. – Бен, он потерял связь с реальностью. Он тебе нравится, и ты отождествляешь себя с ним, потому что он напоминает тебе тебя самого.
Я посмотрел на нее и улыбнулся этому ее наблюдению.
– Вы правы. Я скажу ему, что ему нужно принять лекарство. Дайте мне двадцать четыре часа.
Она кивнула и улыбнулась в ответ. Одобрила этот план. Я пошел навестить Пола в отделении, используя новый подход.
Я был одет в халат и галстук и говорил более откровенно, чем обычно. Перестал притворяться его другом. Решил стать авторитетной фигурой. После короткой преамбулы я продолжил.
– Пол, мне нужно, чтобы вы начали принимать лекарства.
Я был непреклонен и напорист. Я был человеком в белом халате. Раньше я ходил без него, и вот я снова здесь, теперь в халате.
Он поднял руки вверх, ладонями ко мне.
– Это беспокойный ритм, который создает фармацевтическое отрицание. Я не могу принимать эти лекарства. Они убьют меня.
– Пол, я выписываю вам таблетки под названием «клопиксол». Если вы их не примете, нам придется сделать вам укол.
– Это незаконно. Я подам жалобу властям.
– Пол, у вас нет выбора. Вам нужно начать лечение.
Получилось!
Он посмотрел на меня и сдался. Он стал очень тихим, и за пять минут никто из нас не проронил ни слова. А это очень долго, если вы сидите с кем-то один на один в маленькой комнате. Все это походило на игру в гляделки, в которой нужно было победить во что бы то ни стало.
– Сегодня? – спросил он в конце концов.
Я кивнул.
– Я сейчас принесу таблетки.
Я пошел в кабинет сестер и взял его карту с назначениями. Внимательно наблюдал, как медсестра достала таблетку из пузырька и положила ее в маленький стаканчик. Я наполнил другой стакан водой и вернулся к Полу. Он сидел, обхватив голову руками. Я дал ему лекарство и воду.
Он пристально посмотрел на меня, когда брал таблетку, молча встал и вернулся в свою комнату.
Следующие несколько дней я почти не виделся с Полом. Он сидел в своей комнате и не хотел общаться. Согласившись на лекарство, пусть и неохотно, я думаю, он признал, что проблема существует и что последние несколько лет его жизни стали такими в результате его болезни.
Когда к нему стало возвращаться некоторое понимание ситуации, его настроение заметно ухудшилось. Он быстро впал в депрессию и подумывал о самоубийстве, поэтому ему понадобились антидепрессанты.
Я помню, как несколько недель спустя мы обедали с ним в столовой. Ему становилось лучше, мы строили планы относительно его возвращения домой.
– Бен, могу я спросить вас кое о чем?
– Конечно, – сказал я, пытаясь откопать мясо в моем рагу, высматривая кусочек помягче без жил и жира.
– Я видел, как много людей поступает в отделение. Большинство из них получают лекарства через пару дней. Их колют насильно. Почему вы и со мной не поступили так же?
Я решил говорить честно.
– Из-за неопытности. А потом мой наставник сказал мне, что вы напоминаете мне меня самого.
Пол улыбнулся, посмотрел на свою тарелку и отодвинул ее. Я подумал, не остаточный ли это симптом его болезни, но он прочитал мои мысли.
– Я ужасно растолстел – все это чертово лекарство. – А потом он сказал еще кое-что, и это глубоко запало мне в душу. – Спасибо вам за вашу неопытность.
Пол выписался из больницы примерно через месяц. Он продолжал принимать лекарства, и, когда я в последний раз слышал о нем, он читал лекции по философии в университете.
Экзамены: мыло в глазах
Если бы вы учились на последнем курсе медицинского факультета и вдруг поняли, что сейчас середина марта, а выпускные экзамены уже в июне, вы бы поняли пациентов с тревожными расстройствами или депрессией. Они почти как эти студенты-медики накануне выпускных экзаменов. Тревога не обходится обычно без легкой депрессии, и депрессия, даже самая незначительная, сдобрена, как правило, щедрой порцией тревоги.
Мне по-прежнему было всего двадцать два. Несмотря на то что навязчивые идеи утихли еще в позднем подростковом возрасте, тревога и склонность к депрессии никуда не делись. Я был таким всю жизнь. Вероятно, мне даже не следует использовать термин «депрессия» – ведь у меня и правда все было не так плохо, как у моих пациентов. Я имею в виду всего лишь постоянное самокопание, чувство потери и дурные предчувствия как эффект хронической усталости. Самое плохое, что со мной бывает, – пару дней в год я не могу смотреть в лицо этому миру, не хочу даже вылезать из постели. Читать или работать в такие периоды я тоже не могу – мой мозг велит мне остановиться. Сосредоточиться не получается. У меня нет сил.
Я ОТНОШУСЬ КО ВСЕМУ НЕГАТИВНО. ВСЕ, ЧТО Я МОГУ ДЕЛАТЬ, – СМОТРЕТЬ ТЕЛЕВИЗОР, НО ЭТО УГНЕТАЕТ МЕНЯ ЕЩЕ БОЛЬШЕ. ТАК ЧТО Я СПЛЮ. ВО СНЕ МОЕ СПАСЕНИЕ И ЛЕКАРСТВО.
Я называю это время «дни зеленой тоски». Даже у Уинстона Черчилля они случались, так что мне даже нравится: можно смело ставить себя в один ряд с великими людьми.
Однажды я разговорился об этом со своим коллегой, даже скорее другом, Милтоном. Я встречаюсь с ним, когда я счастлив и когда мне грустно, так что в этом смысле он идеальный товарищ. Я рассказал ему о некоторых недавних происшествиях на работе. Сказал, что у меня проблемы со сном и я чувствую себя разбитым. Он выслушал спокойно и внимательно, а потом просто пожал плечами. Но это не было равнодушным пожатием плечами. Это был жест, выражающий надежду и интерес: «Может быть, все не так плохо, как тебе кажется». Если бы наша беседа была консультацией частного психолога, то один только этот жест стоил бы гонорара за весь сеанс терапии.
– Что ты делаешь, когда просыпаешься?
– Я пытаюсь заснуть.
– А что делаешь, если не можешь?
– Я поставил перед своим домом деревянную скамейку из дома родителей. Я сижу там и смотрю, как встает солнце.
Милтон улыбнулся.
– Звучит мило.
Я вздохнул.
– Так и есть.
Когда у меня хорошее настроение, разные разговоры не доставляют мне стресса. Я люблю общаться и никогда не терял контакта с реальностью. Но бывают моменты, когда я чувствую себя как в эйфории, почти до предела заряженным. Синапсы в моих нейронных связях вспыхивают и сверкают, как молнии, я становлюсь чересчур общительным, либидо растет, а мышление ускоряется. Кстати, скорость, с которой синапсы общаются друг с другом в мозгу, – это главное. В такие моменты скорость обработки данных в моей голове, которая и так вполне высокая, увеличивается раз в десять.
Я могу быстро схватывать информацию, обрабатывать факты, устанавливать связи, у меня появляется множество идей. Не все из них умные и крутые, есть откровенно глупые, но в таком потоке иногда рождаются классные проекты и планы, над которыми я могу поработать позже, когда эйфория спадет и настроение придет в норму. Обычно я быстро прихожу в себя, иногда даже слишком скоро.