– Как вы думаете, что могло произойти?
Он пожал плечами.
– Я не знаю.
Его ответ удивил меня. Обычно он указывал пальцем на службы безопасности, но сейчас его беспокойство было более взвешенным, более тонким.
Три дня спустя я пришел навестить его.
– Он безутешен, – сказали мне медсестры. – Он продолжает говорить о Салли.
Его трясло от волнения. Он раскачивался взад-вперед.
– Я знаю, что произошло, – сказал он.
– Что случилось, Алан?
– Она не вернется. Она мертва.
– Как она умерла, Алан?
– Она погибла в автокатастрофе. Она была с Навином.
– Соболезную, – сказал я.
Мне было жаль его.
Он наклонился вперед и опустился на пол. Подтянул колени к груди и горько безутешно зарыдал. Через несколько минут он успокоился и посмотрел на меня.
– Бен, мне больше не нужно новое лекарство. Я не могу справься с этой реальностью.
Несколько лет спустя я посмотрел фильм «Матрица». В нем показано будущее, в котором люди буквально стали батарейками для машин, их держат в специальных капсулах, как зародыш в утробе матери, и транслируют в их мозг компьютерную реальность, называемую Матрицей. Все иллюзорно, но вы не знаете, что это нереально. Несколько бойцов сопротивления выживают в реальном мире за пределами Матрицы, и их лидер Морфеус (Лоуренс Фишберн) посещает Нео (Киану Ривз), чтобы завербовать его для борьбы с машинами. При этом он предлагает ему выбор: красная таблетка, которая вернет его к реальности со всеми ее ужасами, или синяя, которая позволит остаться в выдуманном мире. Выражение «принять красную таблетку» стало популярной метафорой в современном обществе, но я использую ее еще и в буквальном медицинском смысле: принять таблетку и открыть глаза на реальность, независимо от того, насколько она плоха и тяжела на самом деле.
Я мысленно вернулся к Алану. Смерть дочери игнорировалась его нездоровым сознанием[30]. Таким образом, ему не пришлось горевать по ней. Ее просто «похитили», ее «удерживало правительство» – так для Алана было проще. Для выздоровления, а он действительно выздоровел, потребовалось три курса «красных таблеток».
Каждый раз Алан мог немного больше горевать по своей потере. Это было отчаянное и медленное восстановление, длившееся много месяцев.
Ему действительно стало лучше.
– Селия – интересный случай, – сказала Вики, мой консультант, – она перестала принимать лекарства. Я беспокоюсь о ней.
– Она задушила своего собственного ребенка, не так ли? – Я читал медицинские карты пациентов в палате и думал о собственной новорожденной дочери. – Осуждена за детоубийство, да?
Вики кивнула и внимательно посмотрела на меня. Она кое-что уловила. Может быть, я колебался, или это прозвучало как осуждение.
– Да. Но, Бен, вопрос, который ты должен задать себе, таков: убила бы она свою собственную дочь, если бы в то время не была психически больна?[31]
Тогда я впервые понял, насколько Вики проницательна. Я уверен, что всегда был склонен к морализму, но я вырос в Стокпорте в тени «Болотных убийц», Иэна Брэди и Майры Хиндли, и мое предубеждение по отношению к детоубийцам сформировалось в очень раннем возрасте. Я всегда знал, что мне будет трудно лечить людей, которые причиняют вред детям, не говоря уже о том, чтобы относиться к ним беспристрастно и справедливо.
Оглядываясь назад, я должен поблагодарить Вики за то, что она заставила задуматься над этим и проработать данный вопрос. Если Алан научил меня тому, как трудно бывает восстановить внутреннюю картину болезни и вернуться к реальности, то Селия подтвердила, что людям иногда нужна передышка, по крайней мере на некоторое время. Иногда люди просто не готовы к переменам, и лучшее, что может сделать психиатр, – это позволить им остаться на месте. Все, что мы делаем, – это помогаем пациентам оставаться на плаву, пока они не будут готовы доплыть до берега. В этом разница между психиатрией и остальными областями медицины.
Иногда я боюсь, что слишком поспешил прописать красную таблетку и это была ошибка. Я думаю, все потому, что мое медицинское образование иногда брало верх надо мной настоящим, с моими ненасытными требованиями к лечению, прогрессу и измеримым результатам. Селия все это изменила. Она выбила из меня мое предубеждение. Селия превратила меня из обычного врача в настоящего психиатра. И ей недостаточно было просто снять с меня белый халат, она собиралась его сжечь.
Прежде чем пойти к ней, я вернулся к записям. Стало ясно, что Вики неутомимо продолжала предпринимать попытки уберечь Селию от тюрьмы и хотела поместить ее в больницу на лечение. Когда Селия впервые поступила в больницу, примерно восемнадцать месяцев назад, у нее был явный психоз с галлюцинациями и манией одержимости. Она была раздражительной, и у нее наблюдалось подавленное, но переменчивое настроение. Ее состояние улучшилось благодаря лекарствам, но затем, находясь в городе в сопровождении нашего сотрудника, она вдруг совершенно неожиданно прыгнула под быстро движущийся автобус.
Теперь, спустя шесть месяцев, Селия только что перестала принимать лекарства.
Первым я заметил то, как она держалась в своем инвалидном кресле. Она сидела прямо. Никогда не сутулилась. Казалась какой-то одеревеневшей, и я не мог винить в этом лекарства.
– Это помогает моей спине, – сказала она мне. – Она все время болит с тех пор, как я застряла в этой чертовой штуке.
– Что случилось? – спросила я, указывая на инвалидное кресло.
– Я упала на дорогу. Это было в прошлом году. На меня наехал автобус.
Я кивнул, осознавая сказанное. Она посмотрела вниз на свои ноги. Левая заканчивалась чуть ниже колена, из легинсов торчала культя. Такое впечатление, что она демонстрировала ее специально – как зримое напоминание самой себе.
– Я пролежала в больнице около трех месяцев, но врачи не смогли спасти мою ногу. Они ампутировали ее. Я бы хотела, чтобы они позволили мне умереть.
– Я вижу, что у вас назначена встреча по поводу протеза на следующей неделе.
Она посмотрела на меня и пожала плечами.
– Неважно. Я не ходила на последнюю встречу.
– Селия, почему вы перестали принимать лекарства?
– Не знаю, – сказала она. – Они мне не нравятся. Это слишком.
– Вас беспокоят какие-то побочные эффекты? – спросил я.
– Можно и так сказать. Мне не нравится, что они делают со мной здесь. – Она указала на свою голову. Ее светлые волосы были сальными. Лицо больше ничего не выражало. Угадать ее мысли не получалось.
– Вы можете спросить меня о том, что я сделала, – сказала она. – Вы должны это знать, как и все остальные.
– Спасибо, – сказал я автоматически.
«Как вы могли убить ее?!»
Но вместо этого попросил:
– Расскажите мне, что случилось.
Я хотел понять, как кто-то мог совершить такую ужасную вещь. Я знал, что в то время она была больна, – я читал ее карту, – но даже в этом случае, конечно, она могла бы проявить некоторую силу воли. Мне нужно было знать, что она не монстр.
– Что случилось? – повторила она. – Я задушила Рози. – У нее был отсутствующий взгляд. – Она была такой маленькой, такой беспомощной, но в моем сознании я как будто знала, что она одержима злом. Доктор Вики сначала называла это послеродовым психозом, но теперь говорит, что это шизофрения.
– Чем она была одержима?
– Она забирала негативную энергию у тех, кто ее окружал. Она росла в ней. Сейчас все это звучит так безумно, но я думала, что она была антихристом. А я ведь даже неверующая.
– Что вы сделали после того, как задушили ее?
– Я правда не помню. Все как в тумане.
Она рассеянно выглянула из комнаты для опросов и посмотрела на открытое пространство в центре отделения. Пациенты обычно сидели по краям. Селии нравилось скользить в своем инвалидном кресле по гладкому деревянному полу посередине. Это было что-то вроде танцпола, иногда используемого для настольного тенниса или зарядки.
– И теперь мне лучше, – добавила она. – Ваши таблетки настолько меня вылечили, что я хочу покончить с собой. Я знал, что она еще не закончила, поэтому ждал. – Теперь я понимаю, что произошло. Это хорошо, не так ли? – Она улыбнулась сама себе, довольная своей иронией.
– Так вот почему вы прыгнули под автобус?
Она пристально посмотрела на меня.
– Да, вы читали мою карту. Я думаю, это было бы оправданное самоубийство, не так ли, доктор?
Я не знал, что сказать.
– Знаете, я любила ее, – сказала она, как будто читала мои мысли. – Тот поступок не был продиктован моим выбором. Но теперь у меня действительно есть выбор в отношении лекарств.
Я ничего не говорил и ждал.
– Пожалуйста, Боже, позвольте мне отказаться от лекарств. Боже, дайте мне спасение. Я пожертвовала Рози. Я должна пожертвовать собой, чтобы все было правильно.
Каждое предложение звучало как отрывистый выстрел.
– Этого я и заслуживаю. И вы это знаете. Я должна понести наказание. Я хочу снова быть с ней. Позвольте мне на этот раз сделать все как следует.
Я уже использовал аналогию с пациентом, которому нужно дать передышку, прежде чем он сможет доплыть до берега. Селия просила меня позволить ей утонуть. Я вспомнил Алана и его всепоглощающее отчаяние, когда он понял, что произошло. У Селии все было так же, но в ее случае чувство вины за то, что она убила Рози, оказалось совершенно невыносимо. Представьте на мгновение, что вы приняли красную таблетку, очнулись от успокаивающего безумия и поняли, что убили своего ребенка.
Вы бы с этим справились?
Обычно мы ассоциируем озарение с улучшением состояния пациента. Вот тогда мы можем применять менее покровительственный подход и вернуть пациенту бразды правления, чтобы он снова мог сам контролировать свою жизнь. Тогда люди выздоравливают.
Но Селия не была готова. Возможно, она и смогла бы справиться с тяжелой утратой, но не смогла справиться с чувством вины и стыда. Ей пришлось бы признать свою роль в произошедшем, даже если это была не ее вина, – теперь я это видел. Озарение было слишком ужасным, чтобы его вынести. Чем лучше она справлялась со своим психозом, тем больше склонялась к самоубийству. Ее собственное изломанное тело после того, как она попала под автобус, стало явным свидетельством этого.