Я понял, что мы проходим следующий цикл выздоровления – от психоза до повторного появления суицидальных мыслей. Это произошло в том же самом месте, где ранее она убежала от сопровождавшей ее медсестры и выпрыгнула на дорогу.
В этом состояла моя работа – не допустить повторения того же самого инцидента.
Перед ней стоял выбор. Продолжать принимать красные таблетки и научиться смиряться с невыносимым пониманием того, что произошло, или принять синюю таблетку, которая вовсе не была таблеткой, и вернуться обратно в состояние утешительного бреда, где убийство Рози казалось правильным поступком.
Я не знаю наверняка, что сам сделал бы в такой ситуации.
Я решил на некоторое время намеренно увильнуть от принятия решения и не заставлять Селию пить лекарства. Иногда это самое трудное, что приходится делать врачу.
В течение следующих недель мы с ней часто разговаривали и лучше узнали друг друга. Я старался не говорить о Рози и ее смерти, но эта тема неизбежно всплывала. Я видел, что Селия боролась с точно таким же предубеждением, которое затронуло и меня самого.
– Как я могла убить ее? – иногда спрашивала она меня. – Я монстр. Я не заслуживаю помощи.
– Вам действительно следует снова начать принимать лекарства, Селия. Вы снова почувствуете недомогание и потеряете связь с реальностью, если не сделаете этого. Мы могли бы настоять на лечении.
Она улыбнулась.
– Делайте то, что должны, но, когда я была больна, до того, как вы дали мне лекарства, я чувствовала, что поступила правильно. А теперь я просто убийца. Я должна понести наказание.
– Селия, я должен кое в чем признаться. Впервые увидев вас, я возмущался, как вы могли убить Рози. Я думаю, что злился на вас. Но то, что вы сделали, было продиктовано вашей болезнью. Это какая-то биохимическая аномалия в мозгу. Это не ваша вина.
– Но вы понимаете, почему мне нужно отказаться от лекарств?
– Да, понимаю. Я обсудил это с Вики, и я не могу позволить вашему состоянию снова ухудшиться. Это не жизнь.
– Бен, а ваше лечение может стать моим наказанием?
Я кивнул.
– Хорошо, я снова начну принимать лекарства, – сказала Селия. Она выглядела побежденной и грустной.
Женщина выпила таблетки и продолжила принимать их – даже с некоторым воодушевлением. Ее болезнь не вернулась, и достаточно скоро она смогла приступить к более длительной терапии у психолога.
Впервые за целую вечность она, казалось, делала успехи. Ей установили протез, правда, она не носила его постоянно. Она даже снова собиралась пойти в город в сопровождении. Но, несмотря на все это, она, казалось, все больше отдалялась от меня. Иногда она просто не хотела меня видеть или говорила, что слишком устала. Когда мы все-таки встретились, она выглядела замкнутой и неприступной. Я поговорил об этом с ее психологом.
– Она очень сердита на вас, – сказал он мне. – Вы – символ ее выздоровления и всей боли, которая с этим связана.
Подобный символизм поразил меня. Впоследствии я никогда не спрашивал Селию, почему она это сделала. Вероятно, мы оба пришли каждый к своим выводам. Произошедшее даже не было чем-то серьезным по большому счету. Я думаю, ей просто нужно было проявить гнев. Ей нужен был катарсис.
В тот день, когда это случилось, я стоял к ней спиной, болтая с несколькими пациентами. Позже они и рассказали мне, что произошло. Селия находилась на другой стороне комнаты для отдыха. Мгновение она сидела, наблюдая за мной, а затем наклонилась вперед и опустила подножки своего инвалидного кресла. Она поставила здоровую ногу позади и подвинула кресло так, чтобы оно было направлено на меня.
Потом она с силой оттолкнулась вперед. Кресло набирало скорость и отлично разогналось на деревянной поверхности пола. Селия с остервенением крутила колеса руками. Она двигалась все быстрее и быстрее, а я все еще не понимал, что сейчас что-то произойдет.
Она перестала отталкиваться, села, вернувшись в свое жесткое вертикальное положение, и на огромной скорости подъезжала ко мне. Она умело вращала колеса, чтобы не сойти с пути. Именно в тот момент одна из пациенток, с которой я разговаривал, вдруг посмотрела мимо меня, и ее глаза округлились от ужаса. Она ничего не успела сказать, но я уже и сам обернулся, следуя за ее испуганным взглядом.
Селия была почти рядом со мной.
Наши вгляды встретились. Ей было плохо. Она была в ярости. Она была подавлена. Я никогда не видел человека, настолько переполненного гневом. Ей некуда было деваться, кроме как пойти на таран и отчаянно атаковать виновника ее страданий. Затем я почувствовал, как кто-то из пациентов попытался оттолкнуть меня, я полуобернулся, но было слишком поздно.
Подножка инвалидной коляски отлично справлялась со своей задачей. Селия использовала свои эмоции и стала оружием в собственных руках.
Я рухнул вниз, как мешок с картошкой. Основная тяжесть удара пришлась на мою лодыжку, на правое ахиллово сухожилие.
Я же говорил вам, что это символично.
Затем случилась самая странная вещь. Я знал, что не был серьезно ранен. Лодыжка болела, но я знал, что, даже если не смогу встать, если нога не выдержит моего веса, я все равно в состоянии отползти, если понадобится. Но я просто сидел и все. Мне кажется, мы ни на секунду не переставали смотреть друг на друга. Между нами существовала непостижимая и непоколебимая связь, которая только что, в этот момент, оборвалась. Селия должна была сделать то, что сделала, а я должен был сидеть там и терпеть.
В том, что она сделала дальше, не было никаких эмоций. Все еще глядя на меня, она начала давать задний ход, ее спина оставалась при этом прямой и напряженной, руки легли на верхнюю часть колес. Затем она просто застыла. Я знал, что будет дальше. Я протянул руку медсестре, которая спешила на помощь.
– Все в порядке, – сказал я. – Не трогай ее.
«Это моя вина».
Селия снова подалась вперед. Я увидел, как глаза ее наполнились слезами, когда она подъехала ко мне. Она ненавидела меня. Она любила меня.
Я выставил вперед здоровую ногу, чтобы смягчить удар, и все равно почувствовал, как меня отбросило назад на деревянном полу, обратно к краю ковра к другим пациентам, за пределы ее владений.
Затем она оттолкнулась во второй раз. Теперь я сел прямо. Я плакал, но не от боли, а от переполнявших меня чувств. Ее катарсис позволил и мне испытать высвобождение.
Но она еще не закончила.
В детстве (мы жили с семьей в Стокпорте) мой старший брат решил, что мы должны научиться боксировать. К тому моменту мы уже отошли от того случая с мячом для гольфа. Мы убедили папу купить нам боксерскую грушу и повесили ее в гараже. Мы быстро отбили костяшки пальцев и поняли, что нам нужны перчатки для спарринга. Пока нам приходилось пользоваться сумкой. Эта сумка была одним из самых удачных подарков, что нам подарили. Иногда она была просто сумкой и использовалась по своему прямому назначению, но иногда мы назначали ее русским десантником или инопланетным захватчиком. Бывало даже, что она изображала брата или отца. В детстве я часто сильно на что-нибудь сердился.
И Я ХОРОШО ПОМНЮ, НАСКОЛЬКО ЛУЧШЕ МНЕ СТАНОВИЛОСЬ, КОГДА Я ВЫПУСКАЛ ПАР, МИНУТ ДВАДЦАТЬ КРЯДУ МОЛОТЯ ПО ЭТОЙ ПЛОТНО НАБИТОЙ СУМКЕ.
Я снова взглянул на Селию. Она вернулась в центр своих владений на «танцполе», по которому она кружилась на своей коляске. У нее осталось не так много сил, но она еще раз крутанула колеса. Теперь я был ее грушей для битья. Медленно, очень медленно она скользнула в мою сторону. Я ждал, когда она доберется до меня. Я не шевелился. Я просто позволил этому случиться. Я был словно зачарован. Я был в восторге. Это было нечто интимное. И нечто злое.
Мы потерялись в безмолвных слезах друг друга, наши глаза встретились, когда она ударила меня в третий и последний раз.
Она прикоснулась ко мне так легко, что я пошатнулся совсем чуть-чуть. Мы были похожи на двух обнимающих друг друга боксеров, силы которых иссякли к концу боя.
Так мы и сидели. Я на полу, она в кресле, теперь наклонившись вперед – вся ее жесткость исчезла. Я подумал, а получала ли она когда-нибудь подзатыльник от отца и имело ли это значение.
– Простите, мне очень жаль, – тихо сказала она.
– Мне тоже жаль. Я сочувствую вашей боли.
Через некоторое время, не знаю, сколько прошло – несколько секунд или минут, – я встал и наступил на ногу. Мы кивнули друг другу, и я, прихрамывая, направился в сестринский кабинет, чтобы собраться с мыслями.
Я сел, снял ботинок и увидел, что моя лодыжка покраснела и распухла. Но все было не так уж плохо. Я начал делать записи, а медсестра пошла за ибупрофеном.
– Четыреста миллиграммов, – сказала медсестра, протягивая мне красную таблетку. Она посмотрела на меня. – Чему ты улыбаешься?
Я покачал головой.
– Да так, – сказал я. – Все в порядке.
Есть замечательное и мало используемое английское слово: respair. Сьюзи Дент написала об этом в блоге на пике пандемии. Слово означает возвращение надежды после периода отчаяния. К сожалению, оно вышло из употребления, и это плохо, потому что оно всем нам нужно.
Селия снова обрела надежду и выписалась из больницы почти через шесть лет после смерти Рози.
Столько же времени требуется, чтобы стать врачом.
В тот день я потерял свой образ неприступного и непоколебимого врача, но так тому и быть. Селия научила меня, что психиатры лечат прежде всего людей, а не болезни. Она для меня, как для формирующегося психиатра, сделала больше, чем кто-либо другой. Но кое-что она у меня отняла. И за это я хотел бы поблагодарить ее.
Она отняла у меня предубеждение.
Жужжание
Электросудорожная терапия (ЭСТ) существует с 1930-х годов, когда еще не было никаких безопасных и эффективных лекарств от депрессии. Этот метод терапии быстро завоевал популярность, и, как это часто бывает, ЭСТ стали назначать при любой возможности, даже в случаях, когда ее эффективность была более чем сомнительной. В наши дни уже существуют конкретные указания и очень четкие юридические меры контроля, регулирующие использование электросудорожной терапии. За свою карьеру я назначал такое лечение десять раз, и только в семи случаях это действительно помогло. Один из тех десяти пациентов чуть не умер от легочной эмболии, а в состоянии еще двоих ЭСТ мало что изменила. Но это хороший результат, учитывая, что применяется данный метод для изменения очень серьезных состояний, в которых велик риск смертельного исхода.