Например, если бы я страдал резистентной к лечению депрессией, я хотел бы попробовать ЭСТ. Или если бы у меня была кататония или мания настолько сильная, что я мог умереть от обезвоживания, я бы хотел попробовать ЭСТ.
Это основной принцип, с которым я разобрался.
Но не всегда все так просто. Тема была весьма болезненной, но часто обсуждалась в моем детстве, потому что моему дяде назначили ЭСТ в 1960-х годах. Моя мать считала, что как раз этот метод лечения и довел его до самоубийства. Когда электричество проходит через мозг, оно вызывает припадок, подобный тонико-клоническим приступам, которые можно наблюдать при эпилепсии. Разряд из мозга поступает в мышцы, и они сокращаются, но не попеременно, а все сразу. Так, например, в руке мышцы будут пытаться одновременно сгибать и разгибать локоть, и подобное происходит во всем теле. После этой «тонизирующей» фазы наступает клонус, возникают повторяющиеся подергивающие движения, которые со стороны воспринимаются как «припадок». Пациент находится без сознания и не знает, что происходит, но это выглядит очень неприятно, а неконтролируемое сокращение мышц и судорожные толчки могут привести к перелому костей. Вот почему ЭCT в наши дни проводится только в модернизированном виде. Пациентам сначала вводят наркоз, чтобы они заснули, и дают лекарства, которые на короткое время парализуют мышцы.
ПАРАЛИЗУЮЩИЕ ПРЕПАРАТЫ, КОТОРЫЕ МЫ СЕЙЧАС ИСПОЛЬЗУЕМ, ИЗВЕСТНЫЕ КАК «МИОРЕЛАКСАНТЫ» (ТО ЕСТЬ МЫШЕЧНЫЕ РЕЛАКСАНТЫ), ДЕЛАЮТСЯ НА ОСНОВЕ НЕСКОЛЬКИХ РАЗНОВИДНОСТЕЙ КУРАРЕ – ЯДОВИТОГО РАСТИТЕЛЬНОГО ВЕЩЕСТВА, КОТОРЫМ КОРЕННЫЕ ЖИТЕЛИ ЮЖНОЙ АМЕРИКИ СМАЗЫВАЛИ ДРОТИКИ ДЛЯ СТРЕЛЬБЫ.
Эти вещества парализуют не только маленьких животных, когда подстрелишь их на охоте, но и больших животных. И таких, как мы, – тоже. В наши дни данный яд используют не только охотники, но еще и люди со стетоскопами, так что все в порядке. И именно это я пытался донести до своей матери, но она мне не поверила и, честно говоря, была права. Она видела, как ее брату Джорджу провели ЭСТ по старому образцу, и знала, что это было ужасно, а люди со стетоскопами иногда ни черта не понимают.
Но то было давно, и данному лирическому отступлению пора положить конец.
Итак, пока я обучался в отделении острой психиатрии больницы Святого Иуды, у нас был четкий график ЭСТ. Я заметил, что приближается моя очередь. А я никогда не делал этого раньше.
Нерисса Джонсон была женщиной лет сорока с сильной депрессией. Впервые недуг проявился, когда ей было за двадцать. Она тогда пролежала в постели три недели. Она училась на медсестру, но бросила учебу. У нее случилась передозировка амитриптилина – антидепрессанта, который широко применялся до изобретения «Прозака». В целом амитриптилин – хороший препарат, но в избытке он может быть чрезвычайно опасен. Передозировка способна привести к остановке сердца, и это особенно опасно, потому что люди, страдающие депрессией, склонны принимать слишком большие дозы лекарств.
Нерисса выздоровела и вернулась к учебе, но потом, непосредственно перед экзаменами, снова потеряла контакт с реальностью: она ударила пациента, находящегося под ее присмотром. Ей не предъявили обвинений и не привлекли к ответственности, но фактически тот случай положил конец ее карьере медсестры.
После этого она впала в тяжелую депрессию, которая уложила ее в больницу почти на четверть года. Пациентка была слишком подавленной, чтобы передвигаться и самостоятельно питаться. Четверть года она ходила по дому в халате, а полгода писала детские книжки, вероятно гадая, когда снова наступят черные деньки. Ей не понравилось лекарство, которое ей предложили, и, возможно, поэтому ее консультант посоветовал ЭСТ. Она согласилась с некоторой долей неуверенности и опасения, но оказалось, что это средство действительно хорошо работает.
Недостатками были потеря памяти – Нерисса не помнила дни, когда ей проводили процедуру, – и сильные головные боли, которые стали мучать ее сразу после ЭСТ. Обе проблемы являются довольно распространенными побочными эффектами данной процедуры. Обычно женщина проходила две процедуры в неделю, примерно в течение месяца. Затем она отправлялась домой, и у нее было целых одиннадцать месяцев на то, чтобы заниматься любимыми делами. В целом она прошла семь курсов ЭСТ, каждый из которых состоял из восьми отдельных процедур. Так что Нерисса не была в этом деле новичком и знала все о побочных эффектах.
Пока я работал в отделении, мне очень нравилась Джемма, одна из студенток-медсестер. Она была красива и умна, и единственное, что заставило бы вас усомниться в ее разумности, – это то, что я, кажется, ей тоже нравился. Она раньше не видела, как проводится сеанс ЭСТ, поэтому я предложил ей прийти и посмотреть. Ничто так не стимулирует служебный роман медиков, как ЭСТ, скажу я вам. Она привела с собой пару коллег, которые тоже никогда не видели, но хотели побывать на процедуре.
Я прочитал все книги на эту тему, которые только можно было прочесть. Я знал теорию на зубок; знал о влиянии терапии и мог найти правильное место для размещения электродов на обоих висках ровно лежащей головы пациента. Ведь я практиковался на Джемме.
После нажатия соответствующей кнопки машина, которую я использовал, должна была подать ток через три секунды. Сейчас, когда я пишу это, я понимаю, насколько странно и смешно все звучит. С тех пор технологии действительно ушли далеко вперед. Миссис Джонсон лежала на кровати. Джемма и ее коллеги стояли рядом. Анестезиолог сделал свое дело и занял место у ног пациентки.
– Она готова, доктор Кейв.
Я встал около головы и потянулся к электродам. Щелкнул выключателем и начал накладывать электроды на голову миссис Джонсон.
– Возможно, вам стоит воспользоваться раствором электролитов, – пробормотал анестезиолог.
«Черт», – подумал я. Я чуть не сжег ее кожу. Три пары глаз студенток-медсестер уставились на меня и увидели, что я самозванец, я им и был.
– Да, – пробормотал я, так усердно погружая конец электрода глубоко в розовый раствор, что рисковал испачкать и ручку прибора, и собственный кулак, и манжету рубашки, и весь рукав по локоть.
МОЙ ОТЕЦ ВСЕГДА СКЕПТИЧЕСКИ ОТНОСИЛСЯ К ИДЕЕ, ЧТО Я СТАНУ ПСИХИАТРОМ.
Он был учителем, а потом, когда он женился на моей матери, он стал участником семейного бизнеса. Он был практичным человеком, который научил меня включать вилку в розетку и менять лампочку. В школе я изучал физику, математику, химию, биологию и прочие общие дисциплины. Я знал, что запускать воздушного змея в грозу – плохая идея, и рад, что привил своим детям базовые знания о свойствах электричества. Как-то младшая дочь, гуляя со мной в Альпах, указала своей металлической палкой на сердитое облако, которое в ту же минуту разрядилось энергией на миллиард джоулей. Молния в нее, слава богу, не попала, но теперь она точно никогда не будет пользоваться палками.
В общем, электричество известно своей привычкой следовать по пути наименьшего сопротивления. Это то, чему меня научил папа, чему я научился в школе, и моя дочь подтвердит это. Но весь запас мудрости ускользнул от меня в тот момент, когда я поспешил приложить электроды к вискам пациентки и большим пальцем правой руки нажал кнопку на пульте.
Я обнаружил, что сжимаю электроды гораздо крепче, чем думал. Мои руки раскинуло в стороны, а тело подлетело к потолку. И я стоял там, как Иисус на кресте, а четыре пары глаз студенток-медсестер и анестезиолога уставились на меня в безмолвном изумлении.
Хуже всего было понимание того, что меня так будут распинать целых три секунды. Еще одним, пожалуй худшим, моментом было то, что выражение лица анестезиолога изменилось: удивление уступило место веселью. А тут еще подруга Джеммы поворачивается к ней с выражением сочувствия – не ко мне, а к ней!
Это были очень, очень, очень долгие три секунды.
Когда меня в конце концов отпустило, я плюхнулся на стул позади себя и попытался выровнять дыхание. У меня болела голова, а руки странно покалывало. К чести анестезиолога, он сохранил хладнокровие и не заулыбался. Он подошел к пациентке, чтобы дать ей немного кислорода.
Затем он снова повернулся ко мне.
– Она все еще под наркозом. Хотите повторить процедуру?
Анестезиологи действительно хорошие врачи, и расхожее мнение, что им не хватает заметных социальных навыков, – абсолютная ложь. Определенно.
Когда лекторы спрашивают: «Кто самый важный человек в операционной?» – они надеются, что ответ будет «хирург». Тогда они сделают серьезное лицо и скажут, что нет, на самом деле это пациент. Но и это неправда. Просто спросите любого, кому предстоит наркоз, не боится ли он перспективы проснуться парализованным во время операции.
Я отклонил любезное предложение анестезиолога повторить мою ошибку, извинился и ушел.
Позже в тот же день я вернулся в палату, когда почти очухался, если не считать сильной головной боли и странных провалов в памяти, и увидел миссис Джонсон. Я планировал прийти и сообщить ей, что произошло. Обязанность быть откровенным еще не придумали, но мы, похоже, делали это без всяких инструкций. Рассказать пациенту, что пошло не так и почему, казалось единственно правильным решением.
Но я даже рот открыть не успел. Миссис Джонсон сама подскочила ко мне.
– Доктор Кейв, не могли бы вы сделать мне ЭСТ в следующий четверг? – По сравнению со мной она выглядела помешанной. – Я прошла более пятидесяти процедур у разных врачей, и только после вас у меня не болит голова.
Я говорил тихо, потому что эхо моих собственных слов высверливало мне виски.
– Миссис Джонсон, нам нужно поговорить…
Вы, полагаю, уже поняли, что ко мне на эту процедуру очередь не выстроилась. А Джемма, после того как я так нелепо сделал ЭСТ сам себе, со мной больше почти не общалась. Оказалось, очень трудно поддерживать нормальные отношения, если подруги твоей пассии каждый раз, как ты проходишь мимо, вытягивают руки и издают жужжащие звуки.