– Я в порядке, – отвечает она. – Сегодня, Бен, ты сказал, что на тебя напал мужчина с ножом.
– Да.
– С тобой после этого все было в порядке?
– Да, все было прекрасно, – вру я.
Она повернулась и ушла. Вернувшись в свой кабинет, я первым делом вижу записи на столе, они все еще ждут меня. Я сажусь, чувствую, что стул шатается, снова подкладываю под него учебник. Я встревожен, выбит из колеи. Потому что я не был до конца честен с Элейн.
На самом деле сразу после инцидента с мистером Куто я испытал сильнейший стресс. Это состояние постепенно стихло, но у меня возникло что-то вроде «воспоминания», которое всплывало в голове в разных ситуациях – например, когда я был в Олд-Бейли и давал показания по другому делу. Мой разум, видимо, оказался особенно восприимчив, потому что речь снова шла о нападении с ножом: в деле был замешан мужчина, который ударил своего друга ножом в грудь. Тот выжил, но еле-еле выкарабкался. Все, что мне нужно было сделать, – это прийти и ответить на несколько вопросов о его диагнозе, рисках, сказать, что нужен ордер на госпитализацию и распоряжение об особых ограничениях. Это была рутина, формальность, необходимая в суде. Не было каких-то особых разногласий: команда защиты хотела, чтобы подсудимый попал в больницу, а обвинение настаивало, чтобы он убрался с улиц, – интересы обеих сторон совпадали. После долгого ожидания меня наконец вызвали для дачи показаний. Повинуясь импульсу, я решил взять с собой свой тридцатистраничный отчет.
Мне не следовало этого делать.
Если в суде захотят расспросить о чем-то, то отчет там уже есть, он будет лежать прямо перед вами. Кроме того, для присяжных он подозрительно похож на шпаргалку и особо никогда не помогает. Но у меня в то время не было должного опыта, я волновался, и отчет был моим якорем, моим спасением. Мне была необходима эта стопка бумаг так же сильно, как плюшевый мишка-коала в мои четыре года.
Оглядываясь назад, я думаю, что лучше было бы взять коалу. У меня с собой была кожаная сумка. Это была хорошая кожаная сумка, и отчет лежал в ней. Я погрузил в сумку руку, и внезапно мне показалось, что рука больше не принадлежит мне. Она вела себя как-то по-другому… Внезапно я подумал, что она ищет что-то намного более опасное, чем бумаги. Я намеренно вытянул руку, как бы желая убедиться собственными глазами, что мои пальцы держат всего лишь лист бумаги, выронил отчет. Я видел, как он порхает вниз по крутой лестнице, разбрасывая страницы.
Я спустился по лестнице и поднял одну страницу. Это была страница под номером 20: «Мистер Аллен напал на своего друга с хлебным ножом, полагая, что тот угрожает его жизни».
Следующей была страница 24. «После нападения самого мистера Аллена мучили кошмары, навязчивые мысли, и иногда он заново переживал случившееся».
Страница 29. «Мистер Аллен страдал параноидальной шизофренией и имел постоянные симптомы, соответствующие ПТСР».
Судья посмотрел вниз.
– Они вам не понадобятся, – сказал он осуждающе.
Я оставил все бумаги на попечение работников суда и направился к свидетельскому месту. Я покрылся холодной испариной и выглядел, похоже, ужасно – если бы я мог увидеть сам себя, то поседел бы от страха.
Когда пришло время давать присягу, я начал учащенно дышать, каждая часть утверждения выплевывалась мною на выдохе.
– Клянусь Богом всемогущим и всеведающим (быстрый вдох) что я буду говорить правду (быстрый вдох и вытирание бровей), только правду и ничего, кроме правды.
Наконец я был готов к допросу.
– Вас зовут доктор Бен Кейв? – спросили меня.
Что касается вопросов в Олд-Бейли, то, вероятно, это было одно из самых легких дел, но я тогда хотел сбежать оттуда и спрятаться хотя бы на полчаса в какой-нибудь уютной темной комнате. Я чувствовал, как мое периферийное зрение ухудшается.
– Доктор, – сказал судья, глядя на меня сверху вниз, как на картину прерафаэлитов, – с вами все в порядке?
– Да, милорд.
О боже, как я его назвал?! Сэр, ваша честь, милорд?
Я повернулся к адвокату и подтвердил:
– Да, я доктор Бен Кейв.
Ничего не произошло. Это был нож. Это был всего лишь дурацкий нож.
– Являетесь ли вы квалифицированным врачом и психиатром в соответствии со статьей двенадцать Закона о психическом здоровье? – спросил адвокат, внимательно глядя на меня.
– Да, – выдавил я.
– И вы обследовали обвиняемого, чтобы представить отчет суду?
– Да.
– Вы считаете, что он нуждается в стационарном лечении?
– Да.
– Нужно выдать распоряжение об особых ограничениях?
– Да.
Я мог выдавить из себя только слово «да». Мое имя и четыре раза «да». Судья снова посмотрел вниз.
– Не хотите ли стакан воды, доктор?
Меня трясло. Дыхание жутко участилось. Я был на взводе. Я осматривал суд в поисках какой-либо угрозы.
Да, надо купить холодильник Smeg…
– Да, – сдавленным голосом ответил я судье, и он перевел взгляд на судебного пристава, который кивнул и налил мне немного воды.
Никто больше, казалось, не хотел меня ни о чем спрашивать, так что меня отпустили.
– Что ж, – в конце концов сказал судья, пристально глядя на мистера Аллена, сидевшего на скамье подсудимых, – показания врача были ясными и убедительными, и я считаю, что вы нуждаетесь в лечении, а не в наказании. Вас отвезут обратно в больницу Лейквью, и я оформлю бессрочный ордер на госпитализацию с ограничениями на передвижение.
Начало моей карьеры в качестве свидетеля-эксперта вышло не очень удачным. Тем не менее мои показания сделали свое дело. Пациента отправили на лечение, а не в тюрьму. Когда заседание закончилось, я снял галстук и сел на одну из скамеек. Я включил телефон и увидел сообщение от брата.
– Как дела? Хочешь выпить?
– Да, черт возьми, – ответил я.
Его офис находился как раз на Стрэнде. По дороге я зашел в тот самый магазин без лицензии, купил бутылку вина и поднялся на лифте на пятый этаж. Брат сидел и ждал меня с бокалом вина.
– Боже, Бен, ты выглядишь ужасно.
Я взял у него стакан, выпил и потянулся за добавкой.
– Похоже, тебе это нужно, – сказал он, охотно доливая мне.
– Привет, Фил, – наконец произнес я. – Как дела?
– Хорошо. А ты что сейчас делаешь?
– Особо ничего, – ответил я немного загадочно. Ему пришлось бы приложить немалые усилия, чтобы заставить меня открыться.
– Ладно, – сказал он.
У нас закончилось вино, и мы решили поесть карри.
– Я давал показания по делу о покушении на убийство, – сказал я, пока он делал заказ. Я не думал, что дача показаний по делу о покушении на убийство привлекает такое внимание. – Все это довольно забавно, если оглядываться назад. Я уронил все свои записи. Но мне это понравилось.
– Тебе понравилось, – повторил он. Он казался отстраненным, посмотрел на пустую бутылку «Кобры» рядом с собой и махнул официанту.
Я уже говорил, что в детстве нас очень любили, но мало обнимали, и у нас обоих разный порог эмоционального самовыражения. Я всегда думал, что Старшему Брату нужен более высокий уровень алкоголя в крови, чем мне, чтобы достичь такого же эмоционального понимания. Я уже достиг своего зенита, а он все еще был занят «Коброй» и сильно покраснел от острого карри.
– Я тебе завидую, – сказал он. – Ты во всем разобрался.
Я резко поднял глаза. Я всегда восхищался Филом и часто думал, какого он мнения обо мне. Услышать от него такой комментарий было не только необычно, но и отрезвляюще.
– Я развожусь, – сказал Фил.
Я сидел тихо, не просто удивленный, а ошеломленный.
– Сожалею, – тихо сказал я.
– У вас все в порядке, джентльмены? – спросил официант, без сомнения обеспокоенный двумя молчаливыми мужчинами, которые омрачали своим присутствием атмосферу радости в зале ресторана и глядели на свою еду сверху вниз, как статуи художников в Ковент-Гарден.
– Да, у нас все в порядке, спасибо, – сказал я. – У нас все в порядке. Все отлично.
Два дня спустя, за ужином, Джо спросила меня, где я был во вторник вечером.
– Встречался с Филом, – ответил я.
– Ты ворочался всю ночь. Ты был очень зол, когда вернулся.
– Знаю, – сказал я. – Это был трудный день.
– У меня тоже был трудный день, – сказала Джо.
– Насколько трудный? – неуверенно спросил я.
– К нам поступил ребенок с менингококковым сепсисом. Ее лечащий врач дважды отправлял ее домой, он не распознал сыпь.
По большому счету она не казалась особенно расстроенной.
– И что? – спросил я.
– У нее начался сепсис. Вчера она потеряла обе руки. Нам пришлось их ампутировать. Я думаю, что она потеряет и ноги. Мы сделали все, что могли, но было слишком поздно.
Я кладу вилку на тарелку.
– Мне очень жаль.
Не думаю, что нашел бы другие слова, и я знал, что этого недостаточно. Это походило на разговор, который у меня только что состоялся с Элейн. Я знал, что есть проблема, но не мог ее исправить. Это было все равно что пытаться сказать моей матери, что все будет хорошо, чтобы успокоить ее. Но все не будет хорошо. Пациентка Джо, маленький ребенок, только что лишилась рук. Слов сожаления и сочувствия просто нет в таких случаях. Или их в любом случае недостаточно.
Я могу только сидеть и восхищаться способностью Джо справиться с тем, с чем не смог я. На самом деле я испытываю благоговейный трепет перед педиатрами, хирургами и онкологами – список длинный, – справляющимися с бесконечными кризисами и разбитыми сердцами.
Мистер Аллен, человек, который порезал своего друга ножом для хлеба, лечился от шизофрении, а затем его лечили от ПТСР. Он действительно хорошо справился.
Я чувствую, что Элейн вряд ли воспользуется возможностью походить на психотерапию. Джо тоже никогда не ходила на консультации. Я тоже. Мы все очень хорошо относимся к людям.
МЫ СПРАВЛЯЕМСЯ СО СТРЕССОМ САМИ – ВОТ И ВСЕ. И МЫ ПРОДОЛЖАЕМ СПРАВЛЯТЬСЯ ВПЛОТЬ ДО ТОГО МОМЕНТА, КОГДА БОЛЬШЕ НЕ МОЖЕМ.