что неизменно путешествовало со мной на протяжении многих лет, – это письмо и моя коллекция медико-юридических отчетов, с каждым разом растущая, а также собственные заметки о разных случаях и резюме.
– Это мой почерк… – озадаченная Элейн указывает на конверт.
– Ты написала мне приветственное письмо, когда я только начинал работать. Это было первое письмо, которое я получил как новый консультант.
– И ты сохранил его. Как давно это было?
– Очень давно. Лет семнадцать назад.
Я не стал говорить ей, что вообще-то это одно из самых пассивно-агрессивных приветственных писем в моей жизни, если вообще не в истории человечества: «Я просто хочу, чтобы вы знали, что ваш предшественник был лучшим психиатром, с которым я работала. Очень надеюсь, что вы будете соответствовать заданным им высоким стандартам. С нетерпением жду возможности поработать с вами. Элейн».
Тем не менее это было приветствие, и, что еще важнее, в нем значилась моя новая должность. Моя милая, новая, блестящая должность: судебный психиатр-консультант. В больнице Святого Иуды. Я, черт возьми, сделал это.
Мой предшественник был всеобщим любимцем. Он был умен, разумно тратил свое время, во многих вещах был первопроходцем, а потом отменил лекарство у пациента. И у того случился рецидив. В результате он зарезал человека.
– Послушайте, в отделении довольно тихо, – говорит Элейн. – Я послала кое-кого из своей команды помочь с новоприбывшими. Он заступил на смену прошлой ночью. Почему бы тебе не попросить врача сделать обход? – Она посмотрела на груды заметок, лежащих на полу и столе. – Похоже, тебе нужно собрать свои вещи.
– Спасибо. – Я киваю и указываю на ее плечо и руку. – Становится лучше? Извини, я забыл спросить.
В палате, где осматривают пациентов, занавески натянуты на металлические стержни, каждый длиной около 40 сантиметров и диаметром 3 миллиметра. Они были скрыты от посторонних глаз обернутым вокруг них материалом. Но пациент, который напал на Элейн, схватил один стержень и пустил его в ход.
Она вынимает руку из перевязи и поднимает ее.
– Мне больно, когда я так делаю.
Она улыбается, ожидая моей реакции.
– Тогда не делай. – Я слабо улыбаюсь ей. – Серьезно, ты в порядке?
Она кивает, уходя, но не отвечает. Я закрываю дверь, сажусь и машинально подкладываю Оксфордский учебник по психиатрии под стул, вместо отсутствующего колесика. Жаль, что в нем нет раздела о том, что происходит, когда все идет не так, как надо. Там нет главы под названием «Расследование убийств и как изящно уйти в отставку». После того как расследование выявило критику действий моего предшественника, он уволился одним днем, а потом заболел раком поджелудочной железы и через шесть месяцев умер.
НЕСМОТРЯ НА НЕКОТОРУЮ НЕПОЛНОЦЕННОСТЬ, ОКСФОРДСКИЙ УЧЕБНИК ПО ПСИХИАТРИИ КАК РАЗ ПОДХОДЯЩЕЙ ТОЛЩИНЫ И ОТЛИЧНО ЗАМЕНЯЕТ НЕДОСТАЮЩЕЕ КОЛЕСИКО.
Книга «Принципы и практика судебной психиатрии» немного толстовата, а мой последний учебник по криминологии слишком тонкий. Тома Фрейда еще более тонкие и потому совершенно бесполезны, а руководство Джонса по Закону о психическом здоровье постоянно используется по назначению.
Я кручусь на стуле и решаю, что если я, как только стул остановится, окажусь лицом к картотечным шкафам, то разберусь со своими заметками, а если столкнусь с чем-то другим, то выпью чашку чая. Это похоже на русскую рулетку, но без фатальных неприятностей. В любом случае мне не хочется принимать никаких решений, по крайней мере сегодня. В итоге я отворачиваюсь от шкафов и обнаруживаю, что снова смотрю на стол и желтый конверт. Рядом с ним моя фотография, где мне лет десять и я оканчивал начальную школу. У меня в руках куча спортивных трофеев. Я смотрю на себя тогдашнего, наклоняюсь и ставлю чайник. Неужели это правда я?
Письмо в желтом конверте адресовано доктору Бену Кейву, главврачу – теперь это мой новый титул. Я ухожу из Национальной службы здравоохранения и собираюсь управлять сетью психиатрических больниц. Я прочитал записку внутри.
«Я помню, что писала тебе много лет назад. Возможно, тебе будет интересно узнать, что я и твоему преемнику отправлю то же письмо, что и тебе».
В записке есть постскриптум. Она говорит, что не думает об уходе на пенсию из-за того, что произошло. Но подозреваю, что она лжет, и я, вероятно, единственный человек, который это знает.
Я сажусь и открываю iTunes на своем телефоне. Прокручиваю до Шуберта. Но Шуберт не поможет, по крайней мере сегодня. Я продолжаю листать, пока не добираюсь до рок-группы Talking Heads. Песня Once in a Lifetime, кажется, соответствует всем необходимым в данный момент требованиям.
Я улыбаюсь, закрываю дверь, делаю глоток чая, прибавляю громкость и кладу перед собой следующую папку заметок. Чай и громкая музыка. Никаких решений, не сегодня. У меня ощущение, что я прогуливаю занятия.
Сегодня – время размышлений. Завтра – время прощаний.
Необходимость рефлексии
Работая в психиатрии, я знаю, что все может пойти не по плану. Я знаю, что совершал ошибки и что у меня всегда были высокие стандарты. Мой внутренний перфекционист требует, чтобы я все сделал правильно, и я ругаю себя, если так не получается. Я хочу, чтобы все было идеально, хотя, к сожалению, так никогда не бывает.
За все время работы в психиатрии я узнал, что особый стресс возникает из-за несоответствия идеала реальности. Ну то есть неспособность правильно подобрать лекарство, неспособность убедить невежественного пациента принять его. Подозреваю, что другие люди переживают нечто подобное.
ТРОЕ МОИХ КОЛЛЕГ ПОКОНЧИЛИ С СОБОЙ ИЗ-ЗА ПСИХИЧЕСКОГО ЗАБОЛЕВАНИЯ.
Жизнь многих других людей была сформирована и затронута их собственным опытом болезни или трудностями, связанными с ее преодолением. Развод, депрессия и зависимость – обычное дело в моей профессии. Это напряженная работа, и требования к ней весьма высоки.
Общая и судебная психиатрия – мои специализации, и я скажу вам, что эта профессия далека от мирного созерцательного занятия. Людей привозят в больницу часто против их желания, буквально с криками. Пациенты причиняют боль и себе, и другим – врачам и ухаживающему персоналу.
БОЛЕЕ ТОГО, РАНО ИЛИ ПОЗДНО БОЛЬШИНСТВО ВРАЧЕЙ ХОТЬ РАЗ ПОДВЕРГАЮТСЯ НАПАДЕНИЮ СО СТОРОНЫ ПАЦИЕНТА. И В ЭТОТ МОМЕНТ В ИХ ПОЛЕ ЗРЕНИЯ НЕТ ДАЖЕ КУШЕТКИ, ЧТОБЫ СПРЯТАТЬСЯ.
Я постоянно вижу медсестер и коллег-медиков, которые «выгорают» на работе. Достигают точки, когда понимаешь: все, с меня хватит. Стремительно теряется интерес ко всему, словно в баке не остается топлива – немного похоже на то, как бегун на длинные дистанции выдыхается и падает навзничь.
Честно говоря, я тоже не так давно почувствовал, что после стольких лет работы судебным психиатром-консультантом момент выгорания все ближе. Я потерял искру. Бывали дни, когда мне просто не хотелось идти на работу. Я поговорил с одним из друзей, он терпеливо выслушал меня и сказал, что ему до пенсии осталось четыреста двадцать шесть дней. Другой предложил антидепрессанты. «Мне они помогли», – признался он.
Но мне не нужны ни отставка, ни антидепрессанты. Мною всегда двигало чувство цели и самореализации, которым я наслаждался на протяжении большей части своей карьеры.
И я хочу вернуть это ощущение.
Психоанализ, по мере сокращения бюджетов, становится все более маргинальной отраслью психиатрии. С помощью психоанализа можно исследовать наши бессознательные побуждения, выяснять, почему мы действуем так или иначе. С этой точки зрения психоанализ – это высшая форма рефлексивной практики. И если где-то в современной практике еще можно найти знаменитую кушетку, то это именно здесь, в психоанализе.
– Где ваши отчеты о делах и бланк по самооценке? – спросила Клэр, психиатр и психоаналитик, которая оценивала меня перед моей последней аттестацией[3]. Она просмотрела документы, которые я отправил еще до того, как мы познакомились.
– У меня есть отчеты по делу. На самом деле я не слишком много занимался самооценкой, – сказал я. – Позвольте мне показать вам мою внешнюю оценку.
Время от времени мы спрашиваем коллег, что они думают о нас: мы опрашиваем людей, которые отвечают за нас, сотрудников, коллег, пациентов и всех остальных, кто играет важную роль в нашей работе. Это внешняя оценка, потому что она фиксирует мнение окружающих.
Я набрал очень высокие баллы почти во всех областях. Я был доступен, я принимал ясные и очевидные решения, я был чутким, я был хорошим начальником, и мои пациенты любили меня и чувствовали, что их слушают. Единственным неприятным замечанием было то, что я не очень хорошо воспринимал критику.
Она улыбнулась.
– Это очень впечатляющие результаты.
Я почувствовал удовлетворение.
– Нужно очень усердно работать, чтобы получить такие баллы.
Я нетерпеливо кивнул. Она полностью права.
– Чувствуете ли вы потребность в одобрении других?
Да.
– Нет, дело не в этом. Я просто подумал, что вам захочется взглянуть на результаты внешней оценки.
– Это очень показательно.
– Почему же?
– Должно быть, трудно так много помогать другим.
Я почувствовал, что краснею.
– Вы не любите критику.
– А разве кто-то любит?
Я сидел там и думал, как она превратила то, чем я гордился, в то, что заставило меня смутиться? Я знаю, что на самом деле все было не так, но именно так я себя чувствовал, а она сидела тут, вся такая «психоаналитическая».
Я просто молчал.
Слушал, как тикают часы. Выглянул в окно. Посмотрел на свои ногти и подумал обо всей той работе, которую мне нужно сделать. И тогда я задумался.
– Я думаю, мне нужно все контролировать, – сказал я в конце концов. – Мне не нравится, когда я не владею ситуацией и что-то идет не по плану. Мне важна обратная связь, чтобы получалось удовлетворять потребности других людей, а потребности эти часто противоречивы. Так, в отделении должны быть жесткие правила, чтобы снизить уровень тревоги и пациентов, и персонала, но при этом пациенту нужна определенная свобода. – Я попытался поискать другие примеры того, как справлялся со сложными ситуациями, но обнаружил, что мои мысли блуждают. – Как будто взрослый становится ребенком в отношениях, а ребенок превращается в отцовскую фигуру. Все, что я делаю, – контролирую. У меня это хорошо получается. Я не знаю почему, но это так.