«Бен, почему ты хочешь помочь этим людям?»
Если вы хотите, чтобы у ребенка все было хорошо, то заботитесь о нем и дарите ему любовь. Когда он плачет, вы утешаете его; когда у него все хорошо, вы хвалите его; когда он капризничает, вы воспитываете его. Когда он становится старше, вы обучаете, рассказываете, как вести себя в компании, и защищаете от угроз. Вы позволяете ему выстраивать свои границы, совершать некоторые ошибки и исправлять их.
У человека, сидящего напротив меня, никогда не было этих простых преимуществ. Он рассказывал мне о своем детстве. Ему ломали кости, он просто терпел насилие и так называемую дисциплину, он не извлекал из ситуаций никаких уроков. Его отношения с миром выглядели полным хаосом. Он не знал ничего о самоконтроле.
Я же слышал своих родителей.
«Никто не рождается плохим».
«Он психопат. Он должен быть наказан».
В настоящее время он слишком мало походил на человека. Каждая частичка моего образованного разума говорила мне, что он был жертвой, но я не мог воспринимать его таковым. Его мать и отчим бесчеловечно обращались с ним, и вот я тоже снова поступаю с ним так же. Я сочувствовал его жертвам – моя мать была того же возраста, что и одна из них. Он был монстром, и это все, что я в нем видел.
Я прислушался к требованию моего отца о возмездии. Преступник сам принял решение о том, как поступить. Его следовало бы повесить за это. Именно его небрежное безразличие к своим жертвам вышло на первый план[48]. Эта неспособность видеть в них реальных людей. Никто никогда не бесил меня так, как он.
Я почти наяву слышал свою мать: «Он жертва. Ему нужна любовь. Он нуждается в прощении».
Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ОЦЕНИТЬ ЕГО СОСТОЯНИЕ КАК ПРОФЕССИОНАЛ. НО Я ХОТЕЛ УБИТЬ ЕГО.
Я не желал разговаривать. Я был сосредоточен и отстранен. Мой ум никогда не был так ясен. Я мог бы исследовать себя как бы со стороны. Я был физиологически возбужден, дыхание и пульс участились, а сжатые в кулаки руки тряслись от ярости.
ПРЕКРАТИ.
– ПРЕКРАТИ! – крикнул я.
Он все еще говорил – его рот открывался и закрывался. Его рука все еще дергалась. Единственное, что я знал наверняка, так это то, что он должен замолчать. И перестать двигаться. Его преступления и его возбужденный пересказ тех событий низвели меня до его уровня. Я отбросил либеральные ценности, профессионализм и альтруистическое желание помочь. У нас не было абсолютно ничего общего, кроме наших примитивных побуждений.
Его были сексуальными. Мои – жестокими фантазиями о возмездии и мести.
Мне нужно было перестать слушать и мать, и отца в моей голове. Мне нужно было стать самим собой. Мне нужно было сделать выбор.
Меня воспитывали любящие родители, у меня было хорошее образование. Воспитание, которое я получил, было справедливым и целенаправленным. С философской точки зрения я всегда утверждал, что цена, которую мы платим за жизнь в справедливом и разумном обществе, – это отказ от права на личную месть. И тут зазвучал мой собственный голос.
«Держи эту мысль, Бен. Держи ее крепче».
И тогда я принял решение. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было, вероятно, самое важное решение в моей жизни. Решение, которое определило мои убеждения.
Я нажал коленом на кнопку тревоги. Я взял ручку и бумагу, надел очки, встал и, просто чтобы заглушить его голос, нажал также и кнопку на стене. Я вышел из комнаты для опросов под вой сирены, но все, что я слышал, – это стук пульса в моей голове, который вскоре сменился топотом шести надзирателей в кевларовой форме.
Я учащенно задышал, когда они подбежали, и протянул руку, чтобы остановить их. Я увидел, что у меня дрожит рука, глотнул воздуха и рассказал им, что произошло.
– Так вы подумывали о том, чтобы убить его? – спросил меня позже один из старших надзирателей, его шлем теперь лежал на стуле рядом с ним.
– Да, – признался я. – Полагаю, я думал о том, чтобы убить его.
Он выглядел задумчивым.
– Иногда мне тоже хочется убить заключенных, – сказал он. Я думаю, он пытался меня поддержать. – Важно не то, что мы думаем. Важно то, что мы делаем.
Я до сих пор не уверен, обращался ли он ко мне или разговаривал сам с собой. Но я точно знаю, что за девяносто минут Роберт заставил меня принять позиции обоих моих родителей, и я понял, что они не так противоречивы, как я когда-то думал. Я все еще испытываю сочувствие и гнев по отношению к Роберту, но теперь мои эмоции счастливо сосуществуют рядом друг с другом. Гнев и любовь – близкие друзья.
Фиолетовый человек
Фиолетовый – не самый распространенный цвет в одежде для заключенных. Когда они поступают в тюрьму, на них в основном синие джинсы или одинаковые спортивные костюмы. Иногда они надевают строгие костюмы, но зачастую это делается для того, чтобы произвести хорошее впечатление на судью. Поток заключенных, прибывающих в Кэмпсмур и выходящих оттуда, поистине бесконечен. Большинство заключенных все еще находятся под стражей – они пока не осуждены, и им предстоит отправиться в суд на слушания или на судебные процессы. Те счастливчики из них, которых признают невиновными, уже не возвращаются обратно в тюрьму. А вот виновные возвращаются. Через какое-то время очень легко перестаешь видеть в них отдельных людей, у каждого из которых есть своя история. Они просто становятся чередой тусклых глаз, таящих скрытый гнев, негодование и, возможно, больше всего страх.
«Я хочу метадона».
«Мне нужно немного снотворного».
«Я выпиваю бутылку водки каждый день, у меня случаются припадки, если выпивки нет. Я не могу находиться в общей камере. Я становлюсь жестоким».
«Я слышу голоса».
«Он сам напрашивался. Они пытаются убить меня. Судья все понял неправильно».
Один мужчина, которому был всего двадцать один год, шел впереди меня в составе этой усталой процессии. Его только что осудили на десять лет за разбой с применением огнестрельного оружия. Он и в подростковом возрасте совершал правонарушения, хоть и менее серьезные и ужасные, поэтому привык проводить ночи в полицейской камере, а затем обращаться в суд, где ему выносили постановления об испытательном сроке или общественных работах. За самое серьезное из своих преступлений он отбыл два месяца в Фелтемском учреждении для малолетних преступников.
К сожалению, он просто не понял, что нужно что-то менять. Есть мультфильм Джо Мартина, который мой брат показал мне, когда я начинал работать в Кэмпсмуре, – он называется «Мистер Боффо». В нем мы видим человека в тюремной камере, рядом с которой сидит охранник, и мужчина-заключенный говорит: «Хорошо, я готов извиниться».
– Когда я смогу вернуться домой? – спросил этот двадцатиоднолетний парень.
– Что? – переспросил я.
– Когда я вернусь домой? – снова спросил он. Его голос звучал искренне.
– Вы осуждены на десять лет, – настороженно ответил я.
– Да, но может ли моя мама забрать меня завтра? Мой адвокат, когда пришел в суд, сказал, что я раскаиваюсь.
Я пристально посмотрел на него, прищурив глаза, и отправил его в медицинский центр, чтобы там медсестры могли присматривать за ним.
ОН БЫЛ ИЗ ТЕХ, КТО В ТРИ ЧАСА НОЧИ МОГ СДЕЛАТЬ ЧТО-ТО ИЗ РЯДА ВОН ВЫХОДЯЩЕЕ, НАПРИМЕР ПОВЕСИТЬСЯ.
Некоторые заключенные выделялись среди прочих, но в основном они все же сливались в единую безликую массу. Затем, совершенно неожиданно, передо мной оказался мужчина, одетый с ног до головы в фиолетовое. На нем красовались фиолетовые ботинки, фиолетовые шорты, фиолетовая рубашка и даже фиолетовая бандана была обернута вокруг головы, поверх непослушных черных волос.
Я старался сохранять невозмутимое выражение лица.
– Мистер Рейнольдс? – поинтересовался я. – Как у вас дела?
Я заставил себя не пялиться на него и опустил взгляд вниз, в его карту. Артериальное давление было немного повышено, но больше ничего особенного. Осужден за покушение на убийство – приговор еще не вынесен, и заключенный находится под стражей. Он казался немного взволнованным, даже рассеянным.
– Мистер Рейнольдс, как у вас дела? – снова спросил я.
Он, казалось, только теперь заметил меня, поднял свою фиолетовую руку, указал на меня и написал что-то в воздухе.
– Что это? – спросил я.
– Альфа, – сказал мистер Рейнольдс.
– Альфа?
– Альфа, – подтвердил он.
Затем он снова сотворил в воздухе знак «альфа» и на этот раз, похоже, написал еще один знак.
Я изобразил на лице что-то вроде «продолжай».
– Омега, – коротко сказал он. – Я есмь альфа и омега, первый и последний.
Альфа и омега – это первая и последняя буквы классического греческого алфавита. Этот термин используется в Книге Откровения для обозначения того, что Бог и Иисус вечны. Этот символизм мне совсем не понравился, он плохо сочетался с дождливым вечером четверга, который я проводил в тюрьме Кэмпсмур, поэтому я перевел пациента в медицинский центр.
– Но я не болен, – сказал «Фиолетовый человек», когда медсестра пришла забрать его. Затем он навис надо мной довольно угрожающе и начал рисовать пальцем на столе. Это была альфа и снова омега.
– Я вечен, – сказал он сквозь фиолетовую дымку. – Я – Бог.
Меня всегда учили не соглашаться с бредовыми убеждениями. Но когда человек в тюрьме, весь одетый в фиолетовое, про которого вы знаете, что он склонен к насилию, стоит над вами и объявляет, что он Бог, мой совет – лучше не противоречить ему.
– Хорошо, – сказал я как можно более спокойно, – но мне все равно нужно отправить вас в медицинский центр.
Он ушел без сопротивления и шума, и я сделал запись в своем ежедневнике, чтобы увидеться с ним на следующий день.
Возможно, я об этом еще не рассказывал, но судебные отчеты очень подробны. Мои опросы начинаются с того, что я узнаю всю предысторию пациентов: спрашиваю, где они родились, какие у них остались воспоминания о семье, раннем детстве и том опыте, что они получили. Дело не столько в конкретных ответах, хотя это тоже может быть весьма показательно, сколько в том, как пациенты вписываются в свой мир и к