Примерно еще через полчаса раздумий и самоанализа я убрал свою руку с ее руки, встал и послушал дыхание. Было совершенно тихо. Ни хрипов, ни шумов. И, когда я сильно надавил костяшками пальцев на ее грудину, ответа не последовало, только невидящие глаза уставились прямо на меня. Я опустил ее веки. Я не знаю почему, просто это казалось правильным действием.
Отдыхайте. Покойтесь с миром.
Итак, Тимоти ударил меня. Он определенно не был мертв – оставалось еще четыре месяца до его дня рождения. Я видел, как он стоял там, и его удерживали медсестры. Затем пациента отвели обратно в палату и дали успокоительное.
Я не пострадал, и примерно через полчаса вернулся, чтобы поговорить с его матерью.
– Будьте уверены, миссис Роколл, я буду очень внимательно следить за Тимоти. Он не умрет.
Я был уверен в себе и только изредка морщился, когда проводил языком по разбитой о зубы внутренней стороне щеки.
Женщина посмотрела на меня и покачала головой.
После анализа крови я начал давать ему клозапин. Тим переносил препарат очень хорошо, если не считать проблем с запорами – хорошо известный и порой серьезный побочный эффект клозапина. Мы делали анализы крови чаще, чем это необходимо, и его психическое состояние начало улучшаться.
Примерно через месяц показалось, что оно стабилизировалось. Он рассказывал мне о болезни и даже начал говорить с психологом о своем насилии и сексуальной расторможенности. Он стал менее враждебным, менее колючим, более расслабленным, с ним было легче общаться.
Через три месяца стало абсолютно ясно, что он так хорошо реагирует на клозапин, что стал другим человеком. Он говорил о своей болезни в прошедшем времени. Он сказал мне, что последние два десятка лет его жизни казались дурным сном – теперь он проснулся и вернулся в реальность.
У Тимоти все было действительно хорошо, и он с нетерпением ждал своего дня рождения, который должен был быть всего через месяц.
Впервые меня предупредили о проблеме, когда я пришел на обход палаты. Тим выглядел не так, как надо.
Мне потребовалось около десяти лет работы врачом, чтобы научиться распознавать в пациенте признак под названием «с ним что-то не так». А Тим действительно был не в порядке.
Его кожа потеряла обычный цвет и стала липкой. Обследование выявило незначительное повышение температуры, но анализы крови и важнейший показатель – количество лейкоцитов – были в норме. На самом деле все было даже чересчур хорошо, что означало, что его иммунная система работала просто отлично, борясь с инфекцией. Мы искали, искали везде, но не могли найти источник инфекции.
После обхода палаты я вернулся в кабинет и просмотрел все отчеты о подобных случаях и исследования о клозапине и инфекции, которые смог найти. Я нашел много материалов, но ни один из них не дал мне вразумительных ответов.
На этом этапе необходимо провести еще один анализ всех за и против. До сих пор преимущества клозапина были очевидны: впервые за много лет Тим вернулся к жизни. Болезнь успешно поддавалась лечению. Болезнь, которая украла его жизнь и причинила боль другим, отступила. У него развилось понимание реальной ситуации, и мы смогли увидеть свет в конце туннеля.
Но все равно с ним было что-то не так. Анализ крови был в порядке, и обследование не выявило ничего примечательного. Рентген грудной клетки тоже был в норме.
– Доктор Кейв? – позвала секретарша, вызывая меня в мой кабинет. – Вам звонит миссис Роколл.
– С ним что-то не так, доктор, – сказала она.
– Вы его видели? – спросил я.
Мы немного поговорили, и я согласился, что с ним что-то не так. Именно тогда я решил взять первую подсказку. Я позвонил другу.
Другом в данном случае был ординатор из соседней больницы. Я объяснил ситуацию, и он согласился осмотреть Тима в отделении неотложной помощи. Я написал письмо, и мы отправили Тима в больницу на машине скорой помощи. Врачи в белых халатах потыкали в него пальцами, дали ему какие-то антибиотики и отправили обратно.
– Мы тоже не можем найти источник инфекции, – был их ответ.
Прошло около недели, я виделся с Тимом ежедневно. Каждый раз, когда я спрашивал медсестер, как у него дела, они неизменно отвечали мне, что он стабилен, но выглядит неважно.
Я думал прервать прием клозапина. Я нашел несколько сообщений о повышенной вероятности пневмонии при приеме лекарства, но, похоже, у него не было пневмонии, и я снова вспомнил, каким он был до того, как мы сменили ему препарат.
– Никаких изменений в схеме лечения, – объявлял я в конце каждого обхода палаты, вероятно, чтобы успокоить как себя, так и команду. – Проверьте еще раз количество лейкоцитов, – рявкал я младшему врачу, она стонала, закатывала глаза и напоминала мне, что сделала анализ накануне.
– Сделайте еще раз, – говорил я, заставляя себя улыбнуться.
Неделю спустя я отправил Тима обратно к тому ординатору. Он был бледен и вял, у него немного поднялась температура. У него не было острого недомогания – он мог встать, одеться, ходить на групповую терапию и даже пытался пинать мяч в зоне отдыха. Но он был вялым, у него не было энергии, а потом у него началась ночная потливость.
Мы снова отвезли Тима в больницу общего профиля, и ординатор пришел его осмотреть. Я предложил им положить его в палату, чтобы провести тщательное обследование.
Врачи снова взяли кровь. Они провели все анализы, какие только могли придумать. Не появилось никаких новых симптомов, только упрямая немного повышенная температура.
А затем они сделали то, что делают все хорошие медики в подобных ситуациях. Они уцепились за спасательный круг, обратились, так сказать, к помощи зала – они провели междисциплинарную встречу, на которой вопрос обсуждают все люди в белых халатах. Это был впечатляющий состав, и у них, должно быть, было суммарно 400 лет опыта со всего мира. Постоянно упоминали лишь об одном диагнозе.
– Туберкулез, – говорили они.
Я кивнул. В этом был какой-то смысл.
– В этом нет сомнений, – заверили меня.
Я увидел миссис Роколл и сообщил ей хорошие новости. Не поймите меня неправильно, туберкулез – это не самый лучший диагноз, но, по крайней мере, мы знаем, с чем имеем дело.
– Он умрет, доктор. Клозапин ему не подходит.
К счастью, я знал лучше и заверил ее, что с ним все будет в порядке. Но все же обсудил ситуацию со старшими коллегами. Все пришли к консенсусу, что надо продолжать прием клозапина.
Но Тиму становилось хуже, и, когда я снова навестил его, состояние его стало совсем плохим, несмотря на то, что он принимал множество антибиотиков, о многих из которых я даже не слышал. Это был медицинский эквивалент «Доместоса» – убивает все известные микробы.
Миссис Роколл снова написала мне, а потом позвонила.
– Он умирает, доктор.
Я поговорил с Тимом и был с ним совершенно откровенен.
– Я беспокоюсь, что вам не становится лучше.
Он знал, что ставки высоки, но все равно очень хотел продолжить прием клозапина.
– Я не хочу возвращаться к прошлому, – искренне сказал он.
Я еще раз разъяснил все основательно, но было ясно, что он осознает свое решение и понимает его важность. Итак, я вернулся в кабинет и снял трубку. Я снова перечитал статьи, много консультировался с коллегами, а потом позвонил своему другу, ординатору.
– Как у него дела? – спросил я.
– Пятьдесят на пятьдесят, – сказал он.
Друг был не из тех, кто смягчает свои слова. Именно тогда я принял решение отказаться от приема клозапина.
И не потому, что миссис Роколл попросила меня об этом, хотя она сильно давила на меня. Забавно, ведь Тим ударил меня именно потому, что я назначил ему клозапин, а теперь по иронии судьбы мы поменялись местами, и он умолял меня продолжить лечение. Он знал о рисках и соглашался с ними.
– Меня лечат от туберкулеза. Лейкоциты в норме. Прекращение приема клозапина не поможет. В любом случае мне сказали, что туберкулез лечится довольно долго.
Тим пытался успокоить меня, но к этому моменту я уже пообщался с коллегами-психиатрами, медиками, иммунологом и фармакологом, и знал, что они тоже высказывали опасения по поводу клозапина и пневмонии, а также по поводу иммуносупрессии, которая не связана просто с количеством лейкоцитов.
С Тимом по-прежнему круглосуточно находилась медсестра, которая следила за его психическим состоянием, и я знал, что произойдет, если я прерву прием клозапина. Состояние людей может быстро ухудшиться, даже в течение нескольких дней, и я по опыту знал, что, если у Тима снова начнется ярко выраженный психоз, мы, вероятно, не сможем держать его в больнице общего профиля, и он будет слишком подвержен паранойе, чтобы принимать лекарства, которые ему дают люди в белых халатах.
Итак, я решил. Прием клозапина прекратился в четверг. В пятницу пациент стал беспокойным, несмотря на то что принимал новый коктейль из успокаивающих нейролептиков. В субботу пациент стал подозрительным. К понедельнику я увеличил дозу бензодиазепинов просто для того, чтобы уменьшить стресс, который он испытывал при отмене лекарства. Он слег в постель, слишком слабый, чтобы встать.
Я снова пошел к нему в среду. Он находился в палате с медсестрой, сидевшей снаружи, у двери. Он был в липком поту и сказал мне, что врачи пытались убить его. В четверг медики, ухаживающие за ним, позвонили мне и сказали, что за последние двадцать четыре часа его состояние сильно ухудшилось. Они делали для него все, что могли.
Я позвонил его матери, и мы договорились встретиться на следующий день. В выходные у него был день рождения, и она планировала привезти ему подарки.
– Я отвезу вас в больницу, после того как мы встретимся, – сказал я.
Звонок от медсестры, сидевшей с ним, поступил в 10 часов утра в пятницу.
– Я больше ничего не могу сделать для него. Реанимационная бригада пыталась спасти его больше тридцати минут. Я возвращаюсь в подразделение. Мне очень жаль, Бен, – сказал она.
Я посидел в одиночестве несколько минут, чтобы собраться с мыслями. Я уставился на пол, на который упал, когда Тим ударил меня, и рассеянно потер щеку.