Если и есть какие-то хорошие новости об употреблении психоактивных веществ, так это то, что мы можем контролировать его на общественном уровне. Если немного упростить, ситуация выглядит так: есть три фактора, которые определяют, как общество взаимодействует с психоактивными веществами.
Если что-то доступно по цене, оно чаще используется. Если что-то легко купить, оно чаще используется. И если использование какого-то вещества социально приемлемо, оно чаще используется. Если все три фактора налицо, то люди часто используют тот или иной наркотик или вещество.
Вот, например, алкоголь: он дешев, доступен и социально приемлем. На самом деле он настолько доступен, что стратегия минимального ценообразования намеренно увеличивает стоимость спиртного.
Государство, по сути, приняло осознанное решение контролировать количество употребляемых нами алкоголя и табака. И первый, и второй невероятно вредны для человека, и оба, надо сказать, невероятно эффективны в повышении налоговых поступлений.
Раньше курение табака было доступной привычкой и по цене, и по отношению к ней в обществе. Но теперь цена намеренно завышена, табак нельзя употреблять везде, где хочется, и курение менее приемлемо обществом, чем когда-либо. Таким образом, в результате определенных правительственных мер люди курят меньше. Все решается достаточно просто.
Сейчас ведутся активные дебаты о легализации каннабиса в Великобритании, но вообще общество может принять решение о легализации любого наркотика. Когда я работал в службе по борьбе с наркозависимостью, люди с серьезной опиатной зависимостью каждый день воровали, чтобы достать деньги на наркотики. Я познакомился с одним пациентом, который любил поспать в воскресенье утром, поэтому в субботу всегда старался стащить побольше из магазина. Я спросил его, почему он пришел проконсультироваться со мной, и он сказал мне, что было два момента, когда он понял, что у него проблема. Первый – когда он перешел от курения героина к инъекциям, просто чтобы получить тот же кайф. Следующий случай произошел, когда он употребил воскресный запас героина в субботу вечером.
Это прекрасное описание зависимости. И дебаты о героине (точнее, об опиоидных препаратах) давно назрели, вот почему я должен рассказать вам о миссис Бейнбридж, целеустремленной и замечательной женщине, которую я лечил в больнице до того, как пошел в психиатрию. Все врачи, которых я знаю, давали опиаты своим умирающим пациентам, чтобы облегчить их боль, зная, что эти лекарства сокращают жизнь.
Миссис Бейнбридж была прелестной и стойкой, отличной матерью – такой можно гордиться. Мы вместе поговорили о ее жизни. Она путешествовала по северному Таиланду задолго до того, как это вошло в моду, и вырастила троих детей. Одна из ее дочерей была медсестрой, с которой я познакомился. Муж пациентки работал бухгалтером, и его накануне его семидесятилетия ограбили на улице. Примерно через месяц у него выявили болезнь двигательного нейрона[53], и миссис Бейнбридж выпало наблюдать, как он чахнет, а потом похоронить его.
Шесть месяцев спустя дети уговорили ее отправиться в кругосветный круиз. Ей эта идея понравилась, однако сразу по возвращении в Великобританию ей стало плохо. Она пошла к врачу, который отправил ее в больницу. У нее нашли рак кишечника, который уже сильно распространился. Два года спустя она умирала от различных осложнений болезни. Даже тогда она, казалось, не беспокоилась о себе.
– На него напали, – сказала она мне. – Забрали его телефон. Это сделал наркоман. – Она посмотрела куда-то вдаль. – Что еще за человек мог украсть телефон у старика? После этого у него развилась болезнь двигательного нейрона. Как вы думаете, доктор, тот случай мог спровоцировать болезнь?
– Я не знаю, – сказал я ей. – Послушайте, мы получили результаты обследования. Рак добрался до костей. Я думаю, именно поэтому вам сейчас так больно. Ваша одышка – это потому, что у вас жидкость в легком. Я могу откачать ее, и вам станет легче, но все повторится.
– Боль, доктор. Я не уверена, что смогу справиться с болью.
– Мы можем облегчить боль, – сказал я ей с уверенностью, которой на самом деле не чувствовал.
Я поговорил с ее семьей. Все знали, что происходит. Она умирала.
– Могу я умереть дома? – спросила она.
– Давайте возьмем боль под контроль.
Мы увеличили дозу опиатов, чтобы справиться с постоянно усиливающейся болью, но, по сути, мы играли с болью в догонялки. Я пару раз откачивал жидкость из легкого, чтобы помочь ей дышать, но в целом мы ничего не могли сделать. Было трудно представить, как доставить ее домой.
Она позвала меня после обхода палаты. Я сел на кровать рядом с ней, и она взяла меня за руку. Пациентка сказала мне, что поговорила со своими детьми и попросила их прийти к ней в тот же вечер.
– Мы собираемся попрощаться, – сказала она мне. – Я хотела вас попросить, доктор… После того, как они уйдут, не могли бы вы увеличить дозу моего лекарства?
Она сделала паузу перед тем, как сказать «увеличить», просто чтобы убедиться, что слово правильно произнесено и что я его ясно расслышал.
– Вам очень больно? – спросил я ее.
– Ужасно, доктор, ужасно. – А потом она слегка поморщилась, чтобы показать, насколько ситуация кошмарна.
Она играла, и я знал, что она играла, и она знала, что я знал, что она играла.
Но ирония в том, что это не было притворством. Ее боль действительно была ужасной. «Никто не должен умирать в муках», – такова мантра консультанта для неизлечимо больных пациентов, у которого я учился. Поэтому я внес изменения в схему приема лекарств и показал ее дежурной медсестре.
– Ты уверен? – уточнила она. – Такая большая доза?
– Определенно, – кивнул я.
– Начнем давать новую дозу после того, как семья придет навестить ее? Они позвонили, чтобы сказать, что приедут сегодня вечером.
Я снова кивнул.
– Хорошая идея.
Позже меня вызвали обратно в отделение, чтобы навестить другого пациента, и я побеседовал с дочерью миссис Бейнбридж – той самой, что была медсестрой.
– Сколько ей осталось? – спросила она.
Она уже знала ответ, но просто хотела обсудить все.
– Недолго, – сказал я.
Это был прекрасный разговор о жизни и смерти и, что более важно, о том, как мы умираем. Я сказал ей, что ее мать, вероятно, очень скоро умрет, «но не от боли», – добавил я, уверенный в том, что прописал такую дозу опиатов, что ими можно обеспечить бóльшую часть Южного Лондона.
Я пошел домой, позвонил другу, чтобы тот зашел ко мне, выпил значительно больше алкоголя, чем рекомендуют врачи, и вернулся в больницу на следующее утро с чем-то вроде головной боли.
Иногда в таких отделениях, как это, добрые медсестры жалели дежурного врача и не будили его, когда кто-то умирал ожидаемой смертью. А это означало, что в начале рабочего дня нужно зайти в палаты с закрытыми занавесками и подтвердить смерть пациентов.
– Смерть скольких пациентов нужно констатировать? – спросил я, оглядывая отделение.
– Ни одного, – ответила дежурная медсестра. – Прошлой ночью смертей не было.
– А миссис Бейнбридж, женщина на шестой койке. Что насчет нее? – пробормотал я, тут же пожалев о предложении приятеля открыть вторую бутылку вина.
Она снова покачала головой.
– Вы точно давали ей лекарства в предписанной дозе? – с напором спросил я.
Она указала на кровать, где лежала миссис Бейнбридж.
– Иди и поговори с ней.
Я оглянулся и увидел высокую женщину в цветастом платье, стоящую у кровати. Она немного напоминала дочь миссис Бейнбридж, но старше. Ее лицо было расслабленным, и она улыбалась мне.
Я пошел, чтобы представиться, и, подойдя к ней, остановился, раскрыв рот от изумления. Я никогда раньше не видел, чтобы она стояла.
– Я вас не узнал, – признался я.
– Я тоже не ожидала вас увидеть, – сказала миссис Бейнбридж, снова беря меня за руку. – Спасибо вам за снотворное, которое вы дали мне прошлой ночью. Я уже несколько недель так хорошо не спала. – Она понимающе подмигнула мне, когда сказала «снотворное». – Если я выпишусь, доктор, могу ли я продолжать принимать те же лекарства дома?
Я рассмеялся и посмотрел на высокую, элегантную и хорошо отдохнувшую миссис Бейнбридж.
– Вы знаете, что снотворное – это…
Но миссис Бейнбридж мягко сжала мою руку, давая мне понять, что лучше больше ничего не говорить.
– Это снотворное, доктор, – она очень четко произнесла это слово, – позволит мне умереть дома.
На следующий день я выписал миссис Бейнбридж и смотрел в окно, как она выходит из больницы в сопровождении дочери, держащей в руках большой пакет с опиатами. Миссис Бейнбридж умерла три недели спустя. Ее дочь позвонила мне и спросила, что делать с остатками лекарств.
«Продайте их, не сообщая службе по борьбе с наркозависимостью. Это погасит вашу ипотеку».
Но я дал ей надлежащие рекомендации и посочувствовал.
От службы по борьбе с наркозависимостью всего несколько минут ходьбы вверх по склону до аптеки, где большинство пациентов получают свои лекарства. Не могу сказать, специально ли обратил внимание Эдриан, пациент, которого я лечил несколько лет спустя в отделении средней степени безопасности больницы Святого Иуды, на почтовое отделение по соседству с аптекой. Думал ли он, идя мимо него за метадоном: «Как-нибудь я ограблю это почтовое отделение», так же, как я когда-то задавался вопросом, буду ли я работать в больнице Святого Иуды? Я не знаю. Но тот факт, что он действительно ограбил почтовое отделение по соседству с аптекой, неоспорим. Само по себе это событие не привлекло бы моего внимания – наркозависимые постоянно грабят и воруют, а ограбление почтового отделения вряд ли тянет на новость национального масштаба. Но меня беспокоило, что грабитель находился под моей опекой, и я только что дал ему «отгул», как оказалось для того, чтобы он мог пойти и ограбить почтовое отделение.
«Психиатр помогает грабителю». Так мог бы звучать газетный заголовок.