КОГДА ПАЦИЕНТ ЛОЖИТСЯ НА ЛЕЧЕНИЕ В БОЛЬНИЦУ, ОН НЕ ПРОВОДИТ ВСЕ ВРЕМЯ В ПАЛАТЕ.
Раздел 17 Закона о психическом здоровье позволяет мне временно выпускать пациентов из больницы. Человек может уйти на пару часов, например к парикмахеру, или на целый день для посещения занятий в колледже. По мере приближения выписки пациентам часто предоставляется целая серия «отгулов», чтобы они смогли провести вечер в своем новом жилье. Это хороший способ проверить, как пациент будет себя ощущать в новых реалиях, убедиться, что он готов к выписке и что общественные службы предпримут нужные действия в случае чрезвычайной ситуации.
К тому времени, когда Эдриан ограбил почтовое отделение, он пролежал в больнице почти четыре года. В двадцать с небольшим лет у него развилась паранойя, но при этом он плохо принимал лекарства.
– У меня нет шизофрении, – настаивал он. – Меня держат здесь из-за наркотиков.
Правда заключалась в том, что у него была шизофрения, а также зависимость от опиатов. Такой набор диагнозов должен означать, что человек получит более тщательное лечение, но, к сожалению, иногда происходит прямо противоположное. Наркологические службы не могут лечить пациентов из-за шизофрении, а общественные бригады не знают, как лечить зависимость, так что в конце концов эти люди вообще не получают никакого лечения.
Эдриан начал употреблять марихуану в подростковом возрасте и довольно быстро перешел на амфетамины, а однажды попробовал немного героина. Сначала он курил его. Я помню его взгляд, когда он описывал свой первый опыт.
– Это было просто самое лучшее в жизни. Я никогда не был так спокоен.
Примерно через три месяца он начал делать инъекции и вскоре стал тратить на наркотики около ста фунтов стерлингов в день. Не так много профессий могут обеспечить такой доход, поэтому он сделал то, что делают почти все, – обратился к преступности.
– Я останавливал людей на улице и притворялся, что у меня пистолет. Тогда я забирал бумажник и телефон. Я пробовал воровать в магазине, но кражи на улицах провернуть проще и быстрее. В основном я охотился за детьми из элитных школ. Иногда я грабил стариков. Я не хотел неприятностей.
Но его поймала полиция, когда он пытался ограбить четырнадцатилетнюю девочку прямо возле ее школы, а затем его поместили в Кэмпсмур.
– Я слышу голоса уже около двух лет, – сказал он медсестре в приемном покое. – Я ходил к врачам, но они просто сказали, что мне нужно обратиться в наркологическую службу. Я пытался, но там сказали, что у меня шизофрения. У меня начинается паранойя по любому поводу.
Через месяц он уже не выходил из своей камеры. Он перестал есть, потому что думал, что еда отравлена, и считал, что один из тюремных надзирателей заставляет его вырывать волосы. Когда я впервые встретил его, у него были большие участки с алопецией[54] на голове.
– Он заставляет меня это делать, – сказал он, прежде чем повернуться к медсестре, работающей со мной. – Почему ты так на меня смотришь?
Затем он попытался перевернуть стол и плюнул в нас.
Мы тогда перевели его в клинику, и после оглашения приговора он остался со мной в больнице Святого Иуды. Поэтому, когда суд обратился ко мне, чтобы выяснить, почему он все еще содержится под стражей в соответствии с Законом о психическом здоровье, я сказал:
– Совершенно очевидно, что у него рецидивирующее и временно ослабевающее заболевание, характеризующееся галлюцинациями, пассивностью и параноидальным бредом. У него шизофрения, осложненная употреблением наркотиков, а не психоз, вызванный наркотиками. Мы лечим его психическое заболевание, а не только зависимость.
В конце концов на это ушло почти четыре года, после чего Эдриан был наконец готов покинуть больницу. Время от времени он страдал паранойей, но не делал ничего такого, что означало бы, что он нуждается в стационарном лечении. Ему потребуется тщательное наблюдение со стороны местных бригад и еще более тщательный контроль за приемом лекарств. Социальный работник нашел ему специализированное медицинское учреждение для последующего ухода. Это было действительно хорошее заведение, гораздо лучше, чем все, в которых я работал, когда был студентом-медиком. Если что-то и можно назвать рутинным делом в судебной психиатрии, так это плановую выписку Эдриана.
К сожалению, единственным, что стояло между Эдрианом и его освобождением, был сам Эдриан. Казалось, он преисполнился решимости все испортить. Некоторые пациенты бывают такие. Я дал ему «отгул» в соответствии с разделом 17, и он опоздал – всего на несколько минут.
– Автобус опоздал, – сказал он.
Затем он стал задерживаться все больше.
– Он поехал повидаться со своей семьей, – рассказывала мне Элейн, – но не вернулся. Мы сообщили о нем в полицию, когда он опоздал на час… Да, его психическое состояние в порядке.
Иногда полиция привозила его обратно – я думаю, он использовал их как бесплатное такси, – а иногда пациент возвращался сам. Это продолжалось в течение нескольких месяцев, и каждый раз, когда он опаздывал, я какое-то время не отпускал его из больницы, и все это откладывало его окончательную выписку.
Затем он поступил на курсы в колледже, которые организовал для него специалист по трудотерапии. Речь шла о звукозаписи, этим он действительно хотел заниматься. Мы дали ему отгул и получили подтверждение, что он благополучно прибыл туда, но из колледжа нам позвонили в 3 часа дня, чтобы сказать, что он не посещал дневные занятия.
Было около 6 часов вечера, а он все еще не объявился. Полиции сообщили, что он в самоволке, составили его описание, сказали, во что он одет.
Я вернулся домой и провел беспокойный вечер, гадая, что же он задумал. Я пришел на следующий день и нашел его в вестибюле, ожидающим, когда медсестра из отделения заберет его.
– Я сам отведу его, – сказал я работнице в регистратуре и повернулся к Эдриану. – Итак, что случилось?
Он пожал плечами.
– Просто потерял счет времени, я полагаю.
Меня это не убедило, и я говорил с ним довольно резко, когда мы добрались до отделения.
– Больше в ближайшее время вы не покинете больницу. Мы поговорим с вами на следующей неделе. Вам нужно сдать анализ мочи, будьте добры предоставить персоналу нужное количество.
Позже мне позвонили, чтобы сообщить результаты. В моче обнаружили опиаты и каннабис.
Я встретил его, как и планировалось, на следующем обходе отделения.
– Это ошибка, я ничего не употреблял, – пожаловался Эдриан. – Я просто пошел повидаться с друзьями, и они курили всякую дрянь, так что, наверное, все дело в этом.
Я старался говорить ровным голосом и не выдавать своего раздражения.
– Эдриан, я не могу больше разрешать вам покидать больницу. Об этом не может быть и речи, пока вы не будете в состоянии отказаться от наркотиков.
Прошло несколько месяцев, и мы рискнули пойти по тому же пути. Он побывал во всех группах поддержки наркозависимых. Он ходил к психологу на индивидуальные сеансы. Его психическое состояние казалось стабильным, и мы обновили оценку рисков касательно него.
Затем мне дали подписать форму раздела 17.
– Вы ведь не собираетесь скрываться, правда? – спросил я.
– Нет, док, определенно нет, – сказал он.
Я перебирал в голове аргументы, пока тянулся за ручкой. Его шизофрению хорошо лечили. Он был антисоциальным, но ни в коем случае не психопатом. Мы знали, что он не употреблял наркотики в течение нескольких месяцев. Он посещал группы поддержки. Если он действительно что-то принимал, это был его осознанный выбор – он не занимался самолечением паранойи. Даже суд сказал мне, что все хотят, чтобы он чаще мог покидать стены больницы, чтобы «проявить себя». В целом я думал, что риск серьезного правонарушения довольно низок, по крайней мере в краткосрочной перспективе.
Я поставил подпись, а затем перешел к куче других бланков: бланки согласия, бланки отпусков, судебные отчеты, медицинские отчеты, полицейские отчеты.
ИНОГДА МНЕ КАЗАЛОСЬ, ЧТО МНЕ ПЛАТЯТ ЗА ТО, ЧТОБЫ Я СТАВИЛ ПОДПИСИ В БЕСКОНЕЧНЫХ ДОКУМЕНТАХ. ВЕДЬ НУЖНО ЖЕ КОГО-ТО ВИНИТЬ, КОГДА ВСЕ ИДЕТ НЕ ТАК.
И все вот-вот должно было пойти не так.
День «отгула» для Эдриана был назначен. Он хотел пойти в общежитие, встретиться со своим куратором, заглянуть в колледж, повторно записаться на курсы, повидаться с матерью, а затем вернуться в отделение.
Но в тот день мой телефон зазвонил уже в 10 утра, когда я был в больнице.
– Он не приехал в общежитие, – повторил я для Элейн, сидящей рядом со мной.
– Он ушел два часа назад, – сказала она, доставая свой мобильный и звоня в колледж, а затем его матери. – Там его тоже нет.
Мы позвонили в полицию и сообщили о его исчезновении.
– Снова он, – сказал человек на другом конце провода. – Почему вы опять его отпустили?
Потому что так поступают в свободном и справедливом обществе. Мы стараемся реабилитировать людей. Мы уважаем их свободы и права, даже когда это неудобно, даже когда есть риски. И я сыт по горло критикой со стороны людей – особенно журналистов, – которые делают мудрый вид после подобного события и думают, что все должны быть заперты навсегда…
– Это была идея доктора, – сказал я торжественно, подмигивая Элейн.
Больше мы ничего не могли сделать, поэтому я оставил пока эту проблему и продолжил обход палат.
Следующий телефонный звонок раздался через три дня.
– Это консультант по судебной психиатрии?
– Да, – я посмотрел на экран своего телефона и спросил: – Кто это?
– Я один из врачей отделения неотложной помощи. У нас тут ваш пропавший пациент. Он сломал ногу.
– Я попрошу наших медсестер зайти к вам, – сказал я. – Не могли бы вы позвонить в полицию, чтобы сообщить им, что он у вас?
– В этом нет необходимости – они сейчас с ним. Их около десяти. Он ограбил почтовое отделение.
Твою мать!