Все это не так глупо, как кажется на первый взгляд. Когда кто-то вроде Эдриана выходит из тюрьмы или больницы, он может стать исправившимся персонажем, но важно, чтобы никто не знал о его прошлом. Друзья и приятели часто вовлекают бывших преступников в употребление наркотиков или преступную деятельность, и я понимаю, как трудно, должно быть, оставаться в стороне. Хорошо, что мы стараемся относиться к окружающим людям как к родным, но иногда все же нам нужно делать обратное. К сожалению, в Уэст-Мидлендсе либо не было психически больных преступников, употребляющих наркотики, либо, если и были, они не хотели переезжать в Южный Лондон. Что, впрочем, неудивительно: цены на наркотики в Лондоне – это сущий кошмар.
Итак, я вернулся в отделение в Уэст-Мидлендсе, где лечился Эдриан, отчасти потому, что хотел спланировать его возвращение в Лейквью-Хаус, а отчасти для того, чтобы подготовить отчет, пытаясь побудить суд выдвинуть обвинения уже в пяти случаях нападения на персонал.
В общем, за шесть месяцев я ездил в Уэст-Мидлендс четыре раза. В итоге мы вернули Эдриана в Лейквью. Стало ясно, что он никогда не получит послебольничный уход в Мидлендсе. Ему так и не предъявили обвинения в дальнейших нападениях. По какой-то причине это не отвечало общественным интересам.
Он вернулся к нам, мы стабилизировали его психоз, а затем я отправил его обратно в тюрьму, чтобы он закончил отбывать наказание.
И угадайте, что произошло. Он перестал принимать лекарства шесть недель спустя.
– Мне они не нужны. У меня наркотический психоз, а не шизофрения, – твердил он тюремному врачу.
Мы должны найти какой-то лучший способ решения проблемы. Необходимо сделать так, чтобы заключенные с тяжелыми психическими заболеваниями продолжали получать лекарства, вместо того чтобы наблюдать за рецидивом их заболевания после того, как они откажутся соблюдать режим лечения.
Эдриан метался между больницей и тюрьмой в течение всего срока заключения, а затем его выпустили на свободу. В итоге он получил лекарства в форме уколов, ордер на лечение по месту жительства и метадон. Он все еще время от времени употребляет героин, но с тех пор, как начал принимать метадон, серьезных преступлений не совершал. Интересно, скольких еще людей, подобных Эдриану, можно уберечь от ежедневных преступлений, бандитских выходок и грязных игл, если дать им опиаты, которых они жаждут?
Почему бы не дать им героин?
Войну с наркотиками можно вести на двух фронтах. Прекращение импорта важно, но именно конечный потребитель поддерживает бизнес-модель в рабочем состоянии. Чем раньше мы дадим героин людям, которым необходимо его употреблять, тем лучше. Я говорю не о «наркотиках для всех», а о целенаправленном употреблении героина людьми со сформировавшейся зависимостью.
Я ожидал, что миссис Бейнбридж умрет в ту ночь, когда я «накачал» ее опиатами. Я лечил ее болезнь и знал, что лекарство может сократить ее жизнь.
ЗАВИСИМОСТЬ – ЭТО БОЛЕЗНЬ, И НЕКОТОРЫЕ ЛЮДИ, ПОЛУЧИВШИЕ ГЕРОИН ПО ПРИЧИНЕ СВОЕЙ БОЛЕЗНИ, УМРУТ. НО БОЛЬШИНСТВО – НЕТ.
С ними все будет в порядке. И лекарство будет чистым, и игла будет чистой. Таким образом, они не заразятся ВИЧ и гепатитом, у них не появятся абсцессы, и не придется платить долги торговцу наркотиками, и Эдриану не нужно будет грабить почтовое отделение, и у начальника почты не будет посттравматического расстройства, и налогоплательщику не придется тратить деньги на лечение Эдриана в больнице, или на пребывание в тюрьме, или и то и другое.
И может быть – это только предположение – миссис Бейнбридж в таком случае могла бы отправиться в кругосветное путешествие со своим мужем.
Катание на лыжах с Губкой Бобом: стероидная ярость
Я люблю кататься на лыжах. В детстве брат купил мне несколько пластиковых досок, которые прикручивались к старым ботинкам из магазина армейских принадлежностей, и мы научились кататься на склоне холма в Дербишире.
Местный фермер оснастил свой трактор веревкой, и мы могли использовать его в качестве импровизированного подъемника. Приходилось хвататься за веревку и стараться не вывихнуть плечо, когда нас тащило по камням, коровьим лепешкам и глыбам снега.
Руки у нас болели, вздувались от мозолей и были облеплены коркой замерзшей грязи, но мы были такими счастливыми, какими только могут быть дети.
Можете представить себе мое волнение, когда годы спустя я поднимался по леднику во французских Альпах – в кабинке с маленькими сиденьями, вмещавшей только двух человек среднего роста. Грязи не было, мозолей на руках тоже не было, но зато пара очень дорогих лыж блестела на солнце, ободряюще покачиваясь в держателе, пока мы медленно, очень медленно поднимались вверх.
На такой высоте трудные пациенты, кричащие на тебя люди и вообще любое насилие отступают куда-то, кажутся очень далекими, и это одна из причин, по которой мне нравится бывать в горах. Мой сосед по кабинке, Эван, остановился в том же отеле-шале, что и я. Я познакомился с ним накануне вечером за ужином. Тогда вместе собрались совершенно незнакомые люди.
Я уже упоминал, что я довольно высокий. Так вот, если моя отличительная особенность – «высокий рост», то Эван был чем-то вроде огромного плато, немного похожего на Губку Боба Квадратные Штаны в человеческом обличье. Его толстые руки торчали горизонтально откуда-то, где, как я полагал, шея соединялась с телом.
Мы разговорились – трудно избежать разговора с соседом по подъемнику, когда вы сидите так близко друг к другу, что ваши ноги касаются его, тело наклонено вперед и вы пытаетесь дышать по очереди, чтобы не вдыхать, когда выдыхает ваш попутчик. Потому что, я думаю, он съел слишком много слишком запашистого сыра.
– Чем ты занимаешься? – спросил Эван.
Я подождал, пока рассеются сырные и алкогольные пары, и обдумал, что сказать. Иногда возникает дилемма, что ответить на такой вопрос. «Доктор» звучит хорошо, но за этим неизменно следует вопрос: «Какой вы врач?» – или, если совсем не повезет: «У меня какие-то фурункулы в паху. Как вы думаете, что это такое? Вот, я могу показать».
Промелькнула мысль, не притвориться ли мне климатологом или продавцом подержанных автомобилей, но, учитывая, что я слишком много выпил прошлым вечером, я решил, что честность – лучшая политика, и надеялся, что он не спросит меня, применяю ли я психиатрические штучки в разговоре с ним.
– Я психиатр, – не без труда произнес я, пообещав себе, что больше никогда не буду есть камамбер и пить красное вино.
Эван ничего не сказал, что оказалось приятным сюрпризом, но он выглядел немного смущенным. Затем мне пришло в голову, что из вежливости было бы неплохо спросить его, чем он занимается, помимо того, что поднимает и опускает большие гири в тренажерном зале. Никто не может выглядеть так, как Эван, если не поднимает и не опускает тяжести.
– Я работаю в спортзале, – сказал он.
– Это объясняет твое телосложение, – сказал я.
– Телосложение? – ответил он уже не так дружелюбно.
Позже он признался, что подумал, не был ли это подкат со стороны гомосексуала. Еще не зная о его очень четких и не совсем позитивных взглядах на гомосексуальность, я понимаю, что следующей репликой только усугубил проблему.
– У тебя действительно большие мускулы, – объяснил я.
Он не ответил, но его взгляд был весьма красноречивым. Позже я узнал, что именно это выражение лица, которое возникло у Эвана в тот момент, часто предвещает неминуемое насилие. К счастью, Эван не был моим пациентом, во всяком случае пока, но именно он познакомил меня с миром анаболических стероидов. Позвольте мне с самого начала заверить вас, что стероиды, которые вы принимаете от астмы, не являются анаболическими, которые так любят некоторые культуристы. Продолжайте спокойно пользоваться своими ингаляторами.
Потом я улыбнулся ему и попытался стянуть перчатку, чтобы посмотреть, сколько из семнадцати минут до вершины еще оставалось.
– Что ты делаешь? – подозрительно спросил Эван, очевидно не в силах разглядеть мою руку из-за своих перекачанных грудных мышц.
– Осталось десять минут, – сказал я больше себе, чем ему, и попытался выполнить сложный маневр – снова надеть перчатку. – Чем ты занимаешься в спортзале? – спросил я, смотря из окна на зияющую подо мной пропасть.
– Я тренирую людей, учу, как поднимать тяжести.
Я всегда с недоверием относился к тренерам, но мне интересно, сколько времени требуется, чтобы научиться говорить: «Поднимай, опускай осторожно и не переусердствуй». Возможно, я чего-то не понимал, и, как оказалось, так оно и было. В течение следующих пяти минут Эван расслабился и стал говорить не замолкая. Он предоставил мне подробный анализ силовых тренировок, аэробных и анаэробных стратегий, физиологии, пищевых добавок, а затем описал свои собственные диетические требования, которые, казалось, включали тонны белка и ничего больше. Он, очевидно, забыл о вчерашней вечеринке с сыром и вином.
Я действительно впечатлился его знаниями, которые дотягивали до осведомленности профессионального физиолога, а затем он сказал мне, что только начал «складывать пирамиду».
– Складывать пирамиду? – спросил я и рискнул, осторожно, снова посмотреть вниз на скалы под нами.
Слова «складывать пирамиду» относились к использованию анаболических стероидов. В течение четырех или пяти недель он сначала употреблял один стероидный препарат, затем два, потом три. Итак, на вершине пирамиды ты принимаешь огромные дозы нескольких анаболических стероидов, чтобы набраться сил, а затем уменьшаешь дозу в течение следующих четырех или пяти недель, давая организму шанс оправиться от адского натиска.
Я прочитал кое-что из американской литературы, описывающей то, что называют «обратной анорексией, или бигорексией» у бодибилдеров. Это разновидность дисморфофобии, при которой человек чувствует себя тощим и слабым и часто избегает социальных контактов. К сожалению, стероиды не просто вызывают рост мышц, они разрушают печень, уменьшают яички и, если вы женщина, меняют голос, стимулируют растительность на лице, облысение по мужскому типу и клиторомегалию