[57]. Поищите это слово самостоятельно, но, если вы не хотите испортить историю запросов в гугле, так и быть скажу: все, что заканчивается на «-мегалия», значит что-то огромное.
Это всего лишь физическая составляющая. Что касается психологического состояния, то тут тоже не без изменений: люди становятся злыми и враждебными и склонными к психозу. Для этого даже придумали термин – «стероидная ярость».
– Я становлюсь очень нервным, когда принимаю стероиды, – признался Эван.
Я снова выглянул в окно, прикинул, что склон находится в 30 метрах подо мной, и лениво подсчитал, что мне потребуется чуть меньше двух с половиной секунд, чтобы упасть туда, и лететь я буду со скоростью больше 80 километров в час. Всегда полезно знать, какие у тебя есть варианты, и я считаю оценку рисков приятным развлечением.
– Например, когда я становлюсь реально параноиком, – продолжал он, – то, что ты делал своей рукой, это означало бы, что ты считаешь меня странным…
Если подумать, 80 километров в час – это не так уж ужасно, и если там сугроб…
– …и мне бы не понравилось, если бы ты сказал, что я педик, – добавил он, просто чтобы дополнить картину. – Мне бы это совсем не понравилось…
На этом этапе я прекратил мысленные расчеты, и, хотя коллеги по работе могут биться об заклад, что я никогда никого не анализировал, признаюсь, что в тот момент я был близок к анализу Эвана и его активного отвращения к гомосексуальности.
Однажды я лечил «натурала», осужденного за убийство. Я знал, что он натурал, потому что он непрестанно твердил, насколько натуральным натуралом он был. Тридцатью годами ранее, по его словам, он отдыхал в палатках с другим мужчиной, к которому его, конечно же, нисколько не тянуло. Они решили вместе просмотреть несколько журналов для геев, а затем тот другой мужчина необъяснимым образом начал приставать к нему. Мой пациент, естественно, возразил, потому что был натуралом, ну вы понимаете, а потом убил того мужчину.
– Ну я натурал, – объяснил он на всякий случай, если я вдруг что-то пропустил и добавил: – Что еще я мог сделать?
Как будто убийство было единственным, совершенно разумным ответом.
Я посмотрел на Эвана. Это чрезмерная компенсация и желание показаться мужественным из-за подавленных гомосексуальных побуждений?
К счастью, я только подумал об этом, но ничего не сказал. Я держал рот на замке, и, вероятно, именно благодаря этому мы оба благополучно добрались до вершины. Мы наконец оторвали свои конечности друг от друга, выбрались из кабины, я прикрепил свои дорогие ботинки к не менее дорогим лыжам и хорошо покатался.
Кстати, по чистой случайности это оказалась та же трасса, на которой я когда-то уже катался на лыжах с Майком. Помните, вы встречались с ним раньше на страницах этой книги – тогда, когда наш учитель биологии сказал, что нам, возможно, придется пересмотреть карьерные перспективы. Теперь Майк – врач общей практики и несостоявшийся чемпион по лыжным гонкам, который также приехал со мной в Дербишир и уничтожил тут не одну пару перчаток, пока катался.
Я тогда катался на лыжах не очень хорошо и попросил у Майка совета. Несмотря на то что сначала он отнесся к моей просьбе несколько настороженно, он все же дал мне пару ценных советов.
– Просто притворись, что ты хороший лыжник, – сказал он.
Я попытался вникнуть в суть сказанного…
– Ну, знаешь, больше сгибай колени, преувеличивай свои движения, будь похожим на лыжника Франца Кламмера.
И вот теперь я оглянулся через плечо на Эвана и увидел, что он не очень хорошо катается. Он мог бы разорвать меня на части как Кинг Конг, его тело отлично приспособилось к перемещению тяжелых грузов на короткие расстояния, а вот аэробные способности были сведены на нет безумным режимом тренировок.
Я согнул колени и расслабился, наклонившись вперед, преисполнившись духом великого горнолыжника Франца и совершая лучшие повороты в своей жизни.
Майк был прав. Я умел кататься на лыжах.
– Бен, – сказал Энтони, сразу заставив меня подумать, что он чего-то хочет. – Можно на пару слов? – Он вошел в мой кабинет и довольно неловко встал рядом со мной. – Я беспокоюсь об одном пациенте. – Его голос звучал неуверенно, что было совсем на него не похоже. – Ну, он угрожал мне, на самом деле довольно конкретно, и я хотел бы знать, не мог бы ты взять его на себя.
Энтони был не из тех, кто уклоняется от вызова. Он славился серьезностью, и за те десять лет, что мы были коллегами-консультантами, он ни разу ни о чем не просил.
– Конечно, – сказал я, вспоминая, как давно проверяли готовность моей домашней сигнализации. – Расскажи мне о нем.
Мы обсуждали это дело в течение следующей недели, и я прочитал его карту. Пациента звали Саймоном, ему было тридцать пять лет, и он работал швейцаром. Он пытался убить свою жену, но ей повезло, и после двадцати ножевых ранений в предплечья, грудь и живот она чудом осталась жива. Он находился в охраняемом отделении больницы Святого Иуды для обследования перед вынесением приговора.
Я обсудил его случай с Элейн, получил ее согласие, а затем мы перевели его в наше отделение. Я планировал встретиться с ним во время обхода.
ПСИХИАТРЫ ОБЫЧНО НЕ ПРИХОДЯТ В ПАЛАТУ К ПАЦИЕНТАМ И НЕ САДЯТСЯ К НИМ НА КРАЙ КОЙКИ. КАК ПРАВИЛО, МЫ СИДИМ В КАБИНЕТЕ, И К НАМ САМИ ПРИХОДЯТ.
В Лейквью мы используем комнату рядом с главным коридором, чтобы можно было видеть отделение, а пациентам было видно врача. Комната современная, функциональная и достаточно большая, чтобы примерно четырнадцать человек могли усесться за большой стол посередине. Она звукоизолирована двумя толстыми слоями стекла с жалюзи для уединения. Примерно два раза в год кто-нибудь напоминает, насколько прочно стекло. Иногда пациенты пытаются пробить его. На прошлой неделе это была чашка чая. Во время первой части обхода я отвлекся, выглядывая из этого аквариума и смотря на Саймона. Я смотрел на то, как он двигался, на уровень его активности, на то, как он держал себя и как взаимодействовал с персоналом и другими пациентами.
Потом Элейн пошла за ним. Сначала он повернулся к окну позади себя, как будто хотел поправить прическу, а затем сунул руку в карман брюк и держал ее там явно больше времени, чем необходимо.
Я не пожал ему руку, когда он вошел.
– Наконец-то у меня есть человек, кому я могу доверять. Я не думаю, что доктор Франклин понял меня.
Расположение и очарование. Лесть и обольщение.
Он продолжил и сказал мне, что не хочет говорить о предполагаемом преступлении.
– Это трудно. Я не хочу повторять все это снова. Для меня это очень тяжело.
Жертвенность и отклонение. Контроль.
– Расскажите мне о докторе Франклине, – попросил я. – Почему вы так разозлились на него?
– Я не злился, он просто задавал глупые вопросы.
Преуменьшение, перекладывание вины.
– Вы перепрыгнули через стол в палате, и вас пришлось удерживать трем медсестрам. Одна из них сломала руку.
Он пожал плечами.
– Я ей руку не ломал. Она просто неуклюжая.
Вот ублюдок.
– Похоже, эти вопросы каким-то образом задели вас.
Саймон оскалил зубы и набрал полную грудь воздуха, а затем медленно выдохнул. Он заставлял нас ждать его следующего слова. Пациент почесал подбородок и выглянул в окно. Я подумал, что он, вероятно, психопат. Казалось, все сводилось к контролю.
– Я не хочу, чтобы он присутствовал при разговоре, – сказал Саймон, указывая на медбрата рядом со мной.
– Почему? – поинтересовался я.
– Спросите его. Он такой же, как доктор Франклин.
Саймон встал, задвинул свой стул обратно под стол и ушел. Я повернулся к медбрату рядом со мной, который удивился такому повороту событий.
– Я был с доктором Франклином, когда Саймон перепрыгнул через стол, но у него никогда не возникало проблем со мной.
– О чем они говорили, когда он разозлился?
– Доктор Франклин расспрашивал о его сексуальной жизни. Он странный. Он всегда, кажется, проверяет себя… Ну знаете, как он это делал, прежде чем вошел сюда. – Медбрат указал на свою ширинку. – Иногда, по ночам, мы слышим его через дверь. Он кричит, чтобы мы заткнулись, но в отделении в это время действительно тихо. Послушайте, док, мы собираем деньги для Грейс – в сестринском кабинете нужно подписать открытку.
Я пошел и положил немного денег в коробку. Ее коллеги еще не знали об этом, но Грейс, медсестра, которая «неуклюже» сломала руку, решила уволиться.
– Я возвращаюсь к секретарской работе в больнице, – сказала она мне всего за день до этого. – Здесь все почти то же самое, но я уже второй раз получаю травму… Я никогда не видела, чтобы кто-то был таким разъяренным.
Моя следующая встреча с Саймоном произошла три дня спустя. К тому времени я уже составил представление о нем. В прошлом у него случалось несколько антисоциальных проявлений, но ничего серьезного. В подростковом возрасте у него были проблемы с управлением гневом, но это вряд ли объясняло его преступление и недавнее поведение в отделении. Он обошел отделение и сел напротив меня. Пациент злился с самого начала.
– Так, значит, вы с ним разговаривали?
– Что вы имеете в виду?
– Вы знаете, что я имею в виду; вы говорили с ним, с доктором Энтони Франклином.
– Я говорил с ним неделю назад, – честно ответил я.
– Не говорите мне этого, я слышал, что вы говорили.
– И что же я говорил?
– То же, что сказала моя жена, то же, что сказал доктор Франклин.
На мгновение он стал похож на Эвана, что ехал тогда со мной в горах на подъемнике, так что я автоматически начал рассчитывать свои риски.
Саймон был швейцаром – эвфемизм для обозначения вышибалы. Он пытался убить свою жену. Он угрожал и пытался напасть на коллегу; медсестра из-за него сломала руку в рукопашной схватке и уволилась. У него наблюдались некоторые психологические черты, указывающие на антисоциальное поведение. И, судя по рассказу медбрата, вполне возможно, что пациент страдал галлюцинациями. И почему он все время «проверял себя», что бы это ни значило?