Все это подводит меня к случаю Терри Роджерса. С закусками покончено, теперь пришло время для основного блюда. На самом деле в еде и была проблема. Терри перестал есть. Он уморил себя голодом почти до смерти, а его команда юристов настаивала, чтобы я сказал, что все в порядке.
Никто на самом деле не знал, почему он хотел умереть, но было общеизвестно, что он четыре раза выстрелил в свою дочь Шанель из дробовика.
– Это патовая ситуация, – сказал его адвокат. – Возможно, вы помните, как полиция разыскивала его.
После убийства своей дочери Терри «пустился в бега». Была проведена масштабная полицейская операция, в ходе которой сотни офицеров прочесывали местные леса, а затем кто-то один заметил его у обочины дороги.
– Нам нужно, чтобы вы оценили его дееспособность, – сказал адвокат. – Я полагаю, что вы делаете это регулярно.
– Да, – ответил я, – постоянно, – пытаясь убедить себя, что отправка домой пациента, который не хотел делать операцию на простате, инъекция человеку со сломанной ногой на улице и требование, чтобы диабетик получил инсулин, – это достаточный опыт. – Я сталкиваюсь с этим далеко не первый раз. Когда мне его навестить?
Без воды человек продержится около трех дней. Без еды – намного дольше, возможно, в районе месяца или двух, но это не точно.
Я СБИЛСЯ СО СЧЕТА, СКОЛЬКО ПАЦИЕНТОВ, КОТОРЫХ Я ОПРАШИВАЛ, СКАЗАЛИ МНЕ, ЧТО ОБЪЯВЛЯЮТ ГОЛОДОВКУ.
Мое полное безразличие к тому, что они пропускают завтрак, а иногда и обед, спасло много жизней.
– Понедельник на следующей неделе подойдет? – предложил я вариант.
Что ж, по крайней мере, у меня будет немного времени, чтобы изучить соответствующую литературу и рекомендации. Голодовки – это не что-то новое, но я, выросший в 1970-х, невольно ассоциирую их с ИРА[60], так что именно с нее я и начал. Долорес и Мэриан Прайс были заключены в тюрьму в 1973 году за кампанию по организации взрывов в Лондоне. Они не хотели сидеть в тюрьме в Англии, они хотели вернуться в Северную Ирландию, поэтому объявили голодовку.
Они похудели до опасного состояния, врачи в конце концов сказали: «Хватит!» – и Долорес с Мэриан стали кормить насильно. Я подозреваю, что никто не мог предвидеть последовавших за этим яростных дебатов.
Принудительное кормление – очень неприятное занятие. Чтобы пища попала желудок, нужно провести в пищевод специальную пищевую трубку через нос – сначала вверх, потом вниз. Нетрудно представить, насколько это сложно, когда человек не желает и сопротивляется – именно в таких ситуациях существует повышенный риск случайно воткнуть трубку в трахею. Легкие действительно не любят, когда в них попадает пища, а пищевод и трахея находятся по соседству друг с другом. Каждый раз при глотании нам нужно перемещать пищу по верхней части дыхательных путей, чтобы она достигла пищевода. Это действительно серьезная ошибка проектирования. Бог что-то напортачил с этим.
В конце концов в ответ на протесты по поводу обращения с сестрами Прайс, министр внутренних дел Великобритании Рой Дженкинс объявил в июне 1974 года, что голодающих больше не будут кормить насильно. Но было одно важное условие: они должны быть «в здравом уме».
В марте 1975 года Комитет по этике Всемирной медицинской ассоциации согласился с позицией Роя Дженкинса и объявил, что принудительное кормление неэтично. Это судьбоносное решение стало известно как «Токийская декларация» и объясняет, почему в 1980 году, а потом в 1981 году членов Временной ИРА в тюрьме Мейз не кормили насильно во время их голодовок, хотя они требовали, чтобы с ними обращались как с политическими заключенными. Маргарет Тэтчер настаивала, чтобы с ними обращались как с преступниками.
Бобби Сэндс был первым из десяти умерших представителей Ирландской республиканской армии.
Сейчас ситуация стала еще более странной. Если я нахожусь в медицинском центре тюрьмы и вижу, как заключенный берет веревку и пытается повеситься, я должен вмешаться. Я бы и не задумывался, я бы просто помешал. Если понадобится, я бы поддерживал тело, пока не придет подмога, чтобы помочь человеку дышать. Я бы позвал на помощь и, если бы мог, перерезал веревку. Я делал это дважды, и оба мужчины выжили.
Думаю, что любой разумный человек поступил бы так же. Если человек стоит над железнодорожным полотном с таким видом, словно собирается прыгнуть, любой порядочный человек придет на помощь. Любой нормальный человек не будет размышлять о дееспособности самоубийцы или о том, достаточно ли он в здравом уме, чтобы принять решение покончить с собой, любой из нас просто «поступит правильно».
Но есть или не есть – это дело другое. Когда Терри Роджерс решил прекратить есть, у него было предостаточно времени обдумать ситуацию. Мы могли бы поговорить с ним и хотели понять, почему он пытался заморить себя голодом. Мы могли бы попробовать выяснить, был ли он «в здравом уме».
Если бы он был не в себе, нам пришлось бы его лечить. Если бы он был в здравом уме, то все, что мы могли бы сделать, – это наблюдать, как он умирает.
Медленно.
Это странно для врача – наблюдать за медленным самоубийством. И, став свидетелем такого случая, могу сказать, что я понимаю медиков, которые настаивают на принудительном кормлении голодающих под присмотром.
Если убрать политический мотив, я думаю, все сводится к тому, верите ли вы, что существует такой феномен, как «рациональное» самоубийство.
С самого начала Терри не был симпатичным персонажем. Его первой жене, Терезе, едва исполнилось шестнадцать, когда они поженились, и вскоре после этого он сломал ей нос и ударил ногой в живот, когда она была на большом сроке беременности. После того как она сбежала, он подстерег жену в доме ее бабушки и дедушки и напал на нее с молотком-гвоздодером, проломив ей череп, сломав запястье и пальцы во время нападения, избив до потери сознания. Его признали виновным в тяжком преступлении и приговорили к восемнадцати месяцам тюремного заключения.
Затем он женился во второй раз, на Энн, матери Шанель. Тогда она описала, как он избил ее до бесчувствия, угрожал ножами и молотком и пытался задушить.
Почему он был таким жестоким, мы никогда не узнаем наверняка. Но члены его собственной семьи рассказывали о том, что его отвергла как родная, так и приемная мать, как он подвергался насилию в Борстале в подростковом возрасте и как вырос, ненавидя женщин.
Он не говорил со мной об этом в тюрьме. Когда я впервые пришел к нему, он вел себя безупречно вежливо, но на самом деле вообще не хотел разговаривать. Я спросил о голодовке, но он не захотел со мной общаться. Я пытался поговорить с ним, казалось, целую вечность. Даже его адвокаты не смогли убедить его поговорить и как-то взаимодействовать со мной.
Я НЕ МОГ ДАТЬ АДЕКВАТНУЮ ОЦЕНКУ ЕГО СОСТОЯНИЯ В ТЮРЬМЕ, ПОЭТОМУ МУЖЧИНУ ОТПРАВИЛИ В СОСЕДНЕЕ ОТДЕЛЕНИЕ СРЕДНЕЙ БЕЗОПАСНОСТИ.
Он пытался покончить с собой, пока находился там, но, несмотря на это, никаких явных доказательств психической болезни у нас не появилось. Он говорил персоналу совершенно откровенно, что просто хотел вернуться в тюрьму с явным намерением объявить голодовку, чтобы воссоединиться со своей дочерью, которую жестоко убил. Он воздерживался от объявления голодовки, пока находился в больнице, опасаясь, что это истолковали бы как проявление психического заболевания. Заключенный сдержал свое слово, и, когда врачи решили, что он не болен психически и что может вернуться в тюрьму, будучи в «здравом уме», он почти сразу же снова объявил голодовку. К этому времени он пил только апельсиновый сок, но ничего не ел. Этого было достаточно, чтобы поддерживать работу кишечника.
Медленно, но неумолимо вес снижался.
Я пришел увидеть его снова, чтобы не было никаких сомнений, что он пребывает в «здравом уме», но ничего не изменилось. Он все еще хотел уморить себя голодом. В своем отчете о его состоянии я сказал, что не смог обнаружить никаких симптомов депрессии и он никоим образом не был психопатом. Что касается дееспособности, то он хорошо понимал, что делает. Ему было ясно, что, когда он вступил в последнюю стадию голодовки, он, вероятно, потерял рассудок, даже тогда он не хотел никакого вмешательства.
В последний раз, когда я видел его, ближе к концу, он действительно сошел с ума – он был сбит с толку и не знал, кто я такой. Он едва мог приподняться с кровати и явно был очень слаб. Это единственный случай в моей профессиональной карьере, когда я мог остановить чью-то смерть, но не сделал этого. Мужчина не был похож на «монстра», который дважды выстрелил в свою дочь, перезарядил пистолет и выстрелил еще дважды. Он выглядел как голодающий человек, который сам приговорил себя к смерти. Его вес снизился примерно до 45 килограммов. Я написал в суд, сказав, что, даже если судебный процесс состоится, обвиняемый не сможет присутствовать. Я сказал, что он умрет, вероятно, через неделю или около того.
И я оказался прав. Через несколько дней его сердце остановилось. Его так и не судили за совершенное преступление. Общество не получило возмездия.
КАК Я УЖЕ ГОВОРИЛ, ТРУДНО СТОЯТЬ В СТОРОНЕ И СМОТРЕТЬ, КАК КТО-ТО УМИРАЕТ ОТ ГОЛОДА. ЕСЛИ БЫ ОН БЫЛ ПСИХИЧЕСКИ БОЛЕН, Я БЫ ОСТАНОВИЛ ЕГО. ЕСЛИ БЫ ОН БЫЛ НЕДЕЕСПОСОБЕН, Я БЫ ОСТАНОВИЛ ЕГО.
Точно так же, как врачи не ожидали такой реакции на принудительное кормление сестер Прайс, я не ожидал такой волны критики от того, что Терри Роджерса не кормили насильно. «Он „обманул палача“», – написал один журналист. Воскресные газеты характеризовали его в основном в негативных выражениях. В одном из популярных таблоидов написали, что с таким же успехом врач (то есть я) мог бы дать ему пистолет, чтобы он застрелился, что это я (то есть врач) «позволил ему умереть». Другие говорили, что я должен был оставить его в живых, чтобы он предстал перед судом. Но думаю, что, если бы его осудили и посадили в тюрьму, та же самая газета тут же стала бы призывать к возвращению смертной казни.