На дознании начальница тюрьмы сообщила, что Роджерс сказал ей: «Я не заслуживаю того, чтобы мне не было больно». Присяжным на суде рассказали о словах, которые он написал в тюрьме Линкольна: «Я непоколебим в своем решении умереть. Мое намерение – быть со своей дочерью». Присяжным потребовалось менее получаса, чтобы вынести вердикт о том, что он покончил с собой.
Возможно, самые искренние комментарии давали те, кто знал его лучше всего. Тереза, его первая жена, выразила свой гнев по поводу того, что ему позволили объявить голодовку и тем самым решить свою судьбу. В телепрограмме «Замужем за убийцей» (WagTV / Сеть расследований преступлений) она сказала, что он лишился всех своих прав, когда убил Шанель, и его следовало насильно кормить, хотя бы для того, чтобы заставить жить с тем, что он сотворил.
В заявлении после расследования мать Шанель, Энн, сказала: «Я чувствую к нему ненависть – чистую, неподдельную ненависть». Позже она рассказала в той же телепрограмме «Замужем за убийцей»: «Я твердо верю в закон „око за око“. Месть. И она поглощает меня, как раковая опухоль».
Возможно, она больше, чем кто-либо другой, чувствовала, что ей не дали ответа на вопрос, почему Терри убил Шанель.
Я бы хотел ответить ей.
Я могу понять возмущение общественности, но правда не думаю, что мог или должен был сделать что-то еще, чтобы предотвратить его смерть.
Это был его выбор.
Я думаю, что для него было бы желательно предстать перед судом. Я понимаю, что доказательства нужно проверять, а вину – устанавливать, но единственным способом сохранить ему жизнь было бы лишить его власти над своим телом, и это упорная юридическая борьба, в которой трудно одержать верх. Здесь на карту поставлен принцип, и это больше, чем жизнь или смерть одного человека или потребность отдельного человека или общества в мести. Мне не понравился результат, но мне кажется, что мы, на свой страх и риск, отступаем от принципов. Решение позволить Терри Роджерсу умереть вызывало у меня отвращение, но мы должны придерживаться тех свобод, которые у нас есть, а свобода выбирать, как относиться к своему телу, является самой фундаментальной из всех.
Раскрытие информации: лучшее карри в мире
Существуют некоторые ограничения в отношении того, что можно рассказать своему врачу. Если вы придете на прием во вторник днем из-за неприятного першения в горле, а между делом поболтаете о джихаде и вашей предполагаемой миссии самоубийцы, не удивляйтесь, что после этого приема к вам придут представители спецслужб.
Врач должен довести подобную информацию до сведения спецслужб в соответствии с законодательством о терроризме. Жестокое обращение с детьми – это еще один подобный случай. Врачи обязаны сообщать о тревожных подозрениях относительно обращения с детьми, и тут обязанность хранить врачебную тайну отменяется автоматически[61].
Для врачей это своего рода дилемма, если пациенты признаются в том, чего действительно не стоило говорить. Перед началом опроса для судебно-медицинского отчета я обычно трачу несколько минут на обсуждение вопросов конфиденциальности. Хорошо объяснить какие-то основные правила. Если пациент хочет рассказать о рекреационном употреблении каннабиса, врач вряд ли станет звонить по этому поводу в полицию. Но, если ему скажут, что планируют убийство, все может быть немного по-другому, даже если медик признаёт важность врачебной тайны. Однажды на мое попечение в больницу Святого Иуды поступил пациент. Врачи в отделении неотложной помощи сказали, что у него была острая стрессовая реакция, и у коллег возникло опасение, что он покончит с собой.
ОСТРАЯ СТРЕССОВАЯ РЕАКЦИЯ – ЭТО ТО, ЧТО ПРОИСХОДИТ ПОСЛЕ ТЯЖЕЛОЙ АВТОМОБИЛЬНОЙ АВАРИИ ИЛИ ПРИ СИЛЬНОЙ УГРОЗЕ.
– Итак, скажите мне, что вас беспокоит, – попросил я мужчину, благополучно доставленного к нам и лежавшего теперь в палате.
– Ну, доктор, на самом деле ничего особенного. Просто маленький сексуальный грешок.
Такого ответа я никак не ожидал. Я всегда использовал термин «грешок» для обозначения небольшого недостатка, незначительной ошибки или личного снисхождения.
– Ну, мой крестник, ему десять, и он приехал погостить на прошлой неделе. И, ну… – он, казалось, скривился, – вы знаете, как это бывает.
– Нет, – сказал я. – Нет, я не знаю, как это бывает.
Судя по всему, его не очень заинтересовала моя речь о «пределах врачебной тайны».
И он продолжил рассказывать мне, насколько был подавлен.
– Ну, в последнее время я был очень подавлен, доктор. Я не спал, и похудел, и не мог сосредоточиться, я такой забывчивый, и сексуальное влечение сошло на нет.
Я не смотрел в «Википедии» о депрессии, но полагаю, что там пишут что-то подобное.
– Похоже на депрессию, – осторожно сказал я.
На его лице отразилось облегчение.
– О, вы так думаете, доктор?
– Определенно, – сказал я. – Я так понимаю, вы чувствовали себя так с тех пор, как ваш крестник приехал погостить?
Он снова заерзал. Обычно такое смятение признак нечистой совести, но не симптом депрессии.
– Что вы сделали?
– Ну, в некоторых культурах это совершенно нормально… – начал он.
Я одарил его таким взглядом, что ему ничего не оставалось, как рассказать мне, что произошло. Было совершенно ясно, что он надругался над своим крестником.
Я позвонил в полицию, и офицеры были очень рады услышать, что он у нас.
– Мальчик рассказал о произошедшем своему отцу, и нам уже выдали ордер на его арест – должно быть, последние несколько дней он останавливался в отелях.
Его арестовали на следующий день. Он очень удивился, когда в отделение пришла полиция. В этот момент, полагаю, он понял, что такое на самом деле острая стрессовая реакция. Честно говоря, я бы тоже испытал что-то подобное, если бы мне предстояло сесть в тюрьму на следующие пятнадцать лет.
– Но я болен, – воскликнул он, как будто это оправдывало его действия. – Это вы сказали им, что я здесь? – спросил меня он обвиняющим тоном. – Вы не имели права.
Если в рейтингах Google у любого судебного психиатра, который делает отчеты для суда, вы увидите оценку в одну звезду, имейте в виду, что это не всегда означает, что они плохие специалисты в своем деле. Это вам просто к сведению.
Я полагаю, что лет через десять он выйдет по условно-досрочному освобождению. И в этот момент власти могут захотеть, чтобы его осмотрел психиатр. «У меня была депрессия. Ничего страшного не произошло. У меня никогда не было любви, в которой я нуждался. Это я здесь жертва…»
Вот как работает система. Существуют некоторые законодательные нормы, которые требуют, чтобы врачи разглашали предоставленную им информацию.
НО НАРУШАТЬ ВРАЧЕБНУЮ ТАЙНУ ВСЕГДА НЕПРОСТО – ЭТО СЛОЖНОЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ И ЭТИЧЕСКОЕ РЕШЕНИЕ.
Вот был случай в Соединенных Штатах в 1968 году: аспирант Калифорнийского университета по имени Просенджит Поддар познакомился с молодой девушкой по имени Татьяна Тарасова. Они встречались, но Татьяна решила сделать перерыв в отношениях. Поддар впал в депрессию, обиделся и начал преследовать ее. Он пошел на прием к психологу в университетский консультационный центр и сказал, что хочет убить Татьяну.
Справедливости ради следует сказать, что психолог связался с полицией кампуса и попросил, чтобы Поддара задержали. Они так и сделали, но молодой человек казался разумным, не пытался осуществить своих угроз, так что его быстро освободили.
А в октябре следующего года Просенджит ударил Татьяну ножом и убил ее. На тот момент единственными людьми, которые не знали о его угрозах, были Татьяна и ее семья.
Неудивительно, что родители жертвы затем подали в суд на психолога и других сотрудников университета. Первоначально дело развалилось, но в 1976 году Верховный суд Калифорнии постановил, что специалисты в области психического здоровья обязаны защищать предполагаемую жертву[62]. Это решение поставило общественную безопасность выше личной конфиденциальности.
Юридически ни одно из дел типа дела Тарасовой не имеет отношения к Великобритании, но события в нашей стране развивались примерно в том же направлении. Врачебная тайна остается важной составляющей, но иногда возникают исключительные случаи, когда раскрытие информации без согласия пациента может быть оправдано общественными интересами. Препятствие для разглашения без согласия является серьезным.
НО, КАК ПРАВИЛО, ЕСЛИ ВЫ РАСПОЛАГАЕТЕ ИНФОРМАЦИЕЙ, КОТОРАЯ, ЕСЛИ ЕЙ НЕ ПОДЕЛИТЬСЯ, МОЖЕТ ПОДВЕРГНУТЬ КОГО-ТО РИСКУ СМЕРТИ ИЛИ СЕРЬЕЗНОГО ВРЕДА, ТОГДА САМОЕ ВРЕМЯ ПОЗВОНИТЬ В ПОЛИЦИЮ.
Все это подводит меня к делу мистера Смита и письму, которое я получил от его адвокатов.
«Уважаемый доктор Кейв!
Пожалуйста, оцените состояние мистера В. Смита, который собирается обратиться в комиссию по условно-досрочному освобождению в начале следующего года. Его осудили одиннадцать лет назад после серии жестоких нападений на соседа, которые, как считалось, были совершены по расовым мотивам. Он выполнял всю работу, которая требовалась от него в тюрьме, и посещал семинар по управлению гневом, курс по навыкам мышления и группы для тех, кто злоупотребляет психоактивными веществами.
Пожалуйста, прокомментируйте, есть ли у него психическое расстройство и существует ли риск рецидива. В общем, будет ли он представлять значительный риск для общества, если его освободят».
В конце концов даже такие довольно опасные люди, как мистер Смит, ходатайствуют об условно-досрочном освобождении, и иногда заключение психиатра имеет огромное значение и решает, освободят преступника или нет. Половину – да, а половину – нет. Главный вопрос в том, продолжают ли они представлять значительный риск для общественности или уже нет.
Что здесь важно?
Я не хочу упрощать ответ, но думаю, что юридическая инструкция всегда должна основываться на том, что после освобождения мистер Смит будет жить рядом со свидетелем-экспертом. А если преступник живет по соседству, то на вещи начинаешь смотреть иначе.