Куда я дел свой плащ?
Я посмотрел на девочку и почувствовал, как три пары глаз впились в меня. Он сумасшедший? Вот в чем был главный вопрос.
– Это зависит от того, что подразумевать под безумием, – обратился я к девочке. – В твоем возрасте я пытался разрезать мяч для гольфа пополам. Я хотел знать, что там внутри. Но мы так сильно сдавили его, что он выскочил из тисков и попал прямо в глаз моему брату. Папа сказал, что мы сошли с ума, но это было не безумие, а просто глупый поступок. – Я посмотрел на родителей Сэма. – Вопрос в том, почему он поранился, есть ли у него болезнь и как мы можем ему помочь? – Я снова повернулся к девочке. – Нам нужно выяснить, почему Сэм повредил себе глаз.
– А ваш брат потерял глаз? – сразу же спросила она.
– Нет, с ним все было в порядке.
Она выслушала мой ответ, повернулась обратно к матери и прижалась к ней головой.
– Хотите, я отведу ее погулять? – спросила миссис Нельсон, баюкая дочь.
– Я не возражаю против ее присутствия. Я буду рад, если она останется здесь с вами. Только вы периодически напоминайте ей, что она ни в чем не виновата, а то детям порой приходят в голову очень странные мысли.
Я наблюдал за Сэмом, пока мы обменивались репликами с его матерью.
У него были активные галлюцинации: он был настолько поглощен голосами в своей голове, что едва мог сосредоточиться на происходящем вокруг. Время от времени он протягивал руку и теребил что-то перед собой – скорее всего, у него были еще и зрительные галлюцинации. Он так сильно сам себе повредил глаз, что мог ослепнуть, и, вероятно, он сделал это в состоянии религиозного бреда.
Сэм не хотел, чтобы его родители уходили, поэтому пришлось разговаривать с ним в их присутствии (его младшая сестра мирно спала в это время, прижавшись к груди матери).
– Как вы себя чувствуете, Сэм?
– Я… Я… Я не знаю. Он во мне. Грех находится во мне. Он у меня в глазу. Я вижу, как он кипит. Я вижу разные вещи. – Он замолчал, сжал кулак и несколько раз ударил себя по голове. – Я не могу думать. Мысли побуждают к действиям. Что сделали с моим глазом?
Миссис Нельсон сидела неподвижно, и слезы текли по ее щекам. Я попытался задать Сэму еще несколько вопросов, но все это утомило его, и он вернулся к бормотанию. Я повернулся к его родителям.
– Когда он в последний раз вел себя нормально?
Они переглянулись, и мистер Нельсон ответил:
– Около года назад. Когда ему исполнилось восемнадцать, сразу после получения аттестата. Я знал, что он употреблял иногда немного марихуаны, но не волновался по этому поводу. Потом он стал религиозным. Я думал, что это просто временный этап. Мы сами верим в Бога, но он дошел до того, что проводил в своей комнате все свободное время и изучал Библию. Потом, примерно месяц назад, он перестал даже следить за собой, мыться и все такое.
– Он не хотел с нами разговаривать, – добавила миссис Нельсон.
– Были ли у него какие-либо необычные симптомы, например голоса или паранойя?
Они снова обменялись тревожными взглядами, словно задаваясь вопросом, почему они не сделали что-то раньше.
– Я слышала, как он разговаривал в своей спальне, – сказала миссис Нельсон. – Он уверял, что говорил по телефону, но я знала, что это не так. А иногда он спускался ночью и ел в одиночестве. Он не хотел есть с нами. Говорил, что еда странная на вкус. – Она прижала руку ко рту, чтобы подавить рыдания. – Он думал, что я пытаюсь его отравить.
– А какие-либо наркотики он употреблял, кроме упомянутой вами марихуаны?
– Он никуда не выходил. Ни с кем не виделся. Он думает, что кто-то приходит и передвигает его вещи по ночам. Пару раз мы вызывали психиатрическую бригаду, но он сказал, что с ним все в порядке. Сказал, что не хочет видеть никаких врачей. И знаете, он в этот момент выглядел вполне нормальным, у него хорошо получалось притворяться здоровым.
– Послушайте, – сказал я, поворачиваясь к пациенту. – Сэм, я думаю, вас нужно перевести ко мне в психиатрическое отделение в другом крыле больнице. Я беспокоюсь за вас и хочу убедиться, что с вами все в порядке и вы будете в безопасности.
– Слава богу, – услышал я вздох мистера Нельсона.
– Я должен быть уверен, что он снова не навредит себе, а если честно, что он опять не взбесится. Я приглашу медсестру из моего отделения, чтобы она посидела с ним, пока он восстанавливается после операции.
У Сэма было психическое заболевание, и я заметил достаточно острых проявлений, чтобы понять, что это, скорее всего, шизофрения.
Я знал, что должен перевести его в свое отделение. Учитывая историю болезни, риски и неспособность согласиться на госпитализацию, его нужно было содержать под стражей в соответствии с Законом о психическом здоровье.
Ведь рано или поздно полиция будет расследовать это дело, и Сэму могут предъявить уголовное обвинение – возможно, даже что-то типа нанесения тяжких телесных повреждений. Поэтому судьи хотят знать, годен ли он для того, чтобы предстать перед судом и признать себя виновным. Если да, то суду надо знать, был ли он с юридической точки зрения невменяемым[6] в момент совершения преступления. Если нет, то необходимо понять, нужно ли его лечить в соответствии с разделом 37 Закона о психическом здоровье. И что еще более важно, я знаю точно, что не избежать очередного разговора с мистером и миссис Нельсон. И они непременно спросят меня, есть ли у Сэма шизофрения, а я посмотрю на них и скажу:
– Да, у Сэма шизофрения.
Тогда они мрачно кивнут и скажут мне, что я подтвердил их подозрения, сбылись их худшие опасения, в которые они не хотели поверить, пока не услышали новости от меня.
«У вашего сына шизофрения». Плохие новости. Но ясно и недвусмысленно. Это часть работы врачей – сообщать плохие новости.
«Ваш сын потерял слух. У вашего сына рак. У вашего сына лейкемия. У вашего сына опухоль головного мозга. У вашего сына диабет. Ваш сын умирает»… Быть может, тогда, много лет назад, весть о том, что с глазом моего брата все будет в порядке, была единственной хорошей новостью за весь день. Быть может, тот доктор за пять минут до этого сообщил другому пациенту, что тот ослепнет и с этим ничего нельзя поделать. Такая профессия…
Моя встреча с Сэмом и его родителями заняла двадцать минут, и я пообещал, что вернусь на следующий день. Когда я уходил, оба родителя поблагодарили меня. На самом деле я ничего не сделал, но полагаю, что, с точки зрения родителей Сэма, я бросил их сыну спасательный круг. И, хотя радости во всем этом мало, у них теперь есть хотя бы основания надеяться.
Успокоить же их мне удалось только три недели спустя, когда Сэма поместили в палату с низким уровнем безопасности в больнице Святого Иуды и начали вводить внутримышечные антипсихотические препараты. Бинты сняли, и удалось сохранить ему зрение. Психотические симптомы все еще присутствовали, и сестринский персонал по-прежнему очень внимательно наблюдал за ним.
ОН ДО СИХ ПОР БЫЛ УБЕЖДЕН, ЧТО ЕМУ НЕОБХОДИМО ОСЛЕПИТЬ СЕБЯ, И ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ПЫТАЛСЯ ВЫКОЛОТЬ ПОВРЕЖДЕННЫЙ ГЛАЗ.
Не то чтобы он хотел намеренно причинить себе боль, нет – он просто чувствовал, что это его долг, даже необходимость. Его болезни был свойственен альтруизм, который требовал самопожертвования ради других. Иногда он сравнивал себя с Иисусом. Хотя до выздоровления было еще очень далеко, Сэм уже мог говорить о своих симптомах более связно. Однажды он сказал мне, что слышит голос в голове.
– Это я, это мой голос, – сказал он мне. – О, кажется, он знает, о чем я думаю, и я слышу слова, так же как слышу вас.
Это четкая, прямо-таки хрестоматийная иллюстрация того, что называется симптомом первого ранга шизофрении. Немцы называют это явление gedankenlautwerden – это разновидность галлюцинации, один из группы симптомов, которые психиатр Курт Шнайдер считал характерными для шизофрении. Он написал об этом еще в 1939 году, но только в 1950-х годах его статью оценила британская аудитории. Теперь мы знаем, что симптомы могут проявляться и при других состояниях, но они все равно влияют на клиническое суждение[7] человека.
Сэм продолжал отказываться пить таблетки.
– Со мной все в порядке, – неоднократно повторял он, и мне в конце концов пришлось прописать ему инъекции нейролептика длительного действия.
Он будет нуждаться в лекарстве примерно раз в месяц, возможно, до конца своей жизни. Его родители навестили его в тот же вечер, как раз когда я выходил из его палаты. Они хотели узнать, как у него дела. Я предложил им пройти на улицу, и мы сели на скамеечки около кафе. Стоял теплый, приятный вечер, немного похожий на тот самый, из детства, когда мы с братом решили препарировать мяч для гольфа.
– Доктор, спасибо за все, что вы сделали для Сэма. Ему намного лучше, чем раньше.
– Это не только моя заслуга, это командная работа.
Не считая команды, занимавшейся непосредственно глазом, с Сэмом работали шесть медсестер, двадцать медицинских работников, психолог, психолог-интерн, специалист по трудотерапии, два других врача и социальный работник. И каждый из них сыграл важную роль в его лечении.
– Нам было интересно, не могли бы вы… ну, вы знаете… объяснить, что происходит, – сказали родители, запинаясь и с трудом подбирая слова.
Даже при положительной динамике лечения спрашивать обо всем этом почти невозможно.
– Вы готовы услышать мое мнение и узнать, что на самом деле произошло? – спросил я. Они оба кивнули.
– У Сэма шизофрения. У него все еще бывают галлюцинации и по-прежнему сохраняется религиозный бред, который является частью его болезни. Я собираюсь оставить его в больнице до тех пор, пока он не будет представлять ни для кого опасности. Только тогда он сможет выйти отсюда, а пока поживет в отделении. Мы даем ему лекарство путем инъекций, и я надеюсь увидеть значительное улучшение в течение следующих нескольких недель.